Дама с фюрером на спине - Алексей Нарочный

«Релаксовский» охранник оказался знакомым, поэтому нож был с улыбкой передан Алиной на хранение, а не спрятан в бюстгальтер, как это бывало обычно в других клубах. Прослушав пару групп и проплясав до утра, Снегирёва и Михаил разъехались по домам. Точнее, Миша поехал домой, а Алина, конечно, к Ларисе.

Лара — хозяйка квартиры, где на тот момент обитали Варя и Алина — стала пить в последнее время больше обычного. И всё бы ничего, но дело в том, что она, напиваясь снова и снова, каждый раз создавала потенциальную угрозу самому́ существованию вписки на хате. Стоило лишь Алиночке с Варей отлучиться, Лариса могла уснуть, оставив включённым кран в ванной, или же, напротив, разжечь пожар мировой революции, забыв выключить плиту. Алина с Варей осознавали, что жить с Ларой под одной крышей становится всё опаснее с каждым днём. Хотя сама Алина тоже снова стала пить, но никогда не напивалась так сильно.

Вернувшись, Снегирёва лицезрела пьяную Лару, как-то опять накосячившую, и Варю, стыдившую её. Отведя Варю на кухню, Снегирёва предложила переехать к Мише Маврошкину на «Петровско-Разумовскую». Чуть подумав, Варя согласилась. Они как раз обе оказались без работы, и уже скоро, пока Лариса курьерила, девушки спокойно собирали вещи. Миша был доволен. Он попросил другана Гаврилу, у которого был гавриломобиль, помочь с транспортировкой груза, состоявшего из лесбиянки, нацистки и их багажа. Гаврила не был против.

В своё время, около года назад, Алина уже жила у Маврошкина, но после трёхмесячного юбилея гражданского брака, день в день, Снегирёва бросила Мишу и уехала к Ларисе. Теперь, спустя где-то полгода, всё, или почти всё, возвращалось на круги своя.

Мать Алины, к слову, была очень странной женщиной. Впрочем, если посмотреть с другой стороны, ничего особенного, тем более для того времени, в ней не было. В древнейшие времена зачатки психиатрических знаний уже позволили бы с уверенностью поставить Татьяне Владиленовне суровый и однозначный диагноз: паранойя в тяжёлой стадии. Среди множества форм её бреда особенно экзотично в глазах Михаила выглядели обвинения Маврошкина и Ларисы в том, что они давали дочке Татьяны наркотические таблетки с целью отнятия квартиры. Обвинения, выдвигавшиеся на полном серьёзе, были совершенно безосновательны. Татьяна мечтала покончить при помощи полиции с деятельностью Лариной банды, и тем самым спасти свою однушку от грязных посягательств. Между тем в противовес Михаилу из Татьян-Владиленовных галлюцинаций реальный Маврошкин за свои деньги сделал Алине ключи от подъезда и квартиры, а также брал на себя заботу о пропитании двух девушек.

Из-за травмы спины Алина не могла спать на кровати Михаила. Если Снегирёва полагала, что нацизм позволяет ей осуществлять духовный рост, то Маврошкин считал, что это рост вкривь и вкось, и что Алинина душа так же неестественно повёрнута на правый бок, как и её позвоночник. Возможно также, что деформация тела и вызвала дефект души. Миша ложился на ночь рядом с Алиной на постеленном на полу матрасе, по этой причине большая кровать оказывалась в полном Варварином распоряжении. Днём обе девушки обычно сидели на кровати, ели, пили и смотрели видео; чаще это были мультфильмы.

Глядя на заботу, проявляемую Михаилом и буквально атакующую её со всех сторон, Алина мечтательно обронила как-то:

— Вот бы меня хоть один нацист так, как ты полюбил…

— Ни один нацист никогда тебя так любить не сможет. Идеология не позволит. А у меня нет ни идеологии, ни религии — лишь любовь.

Приснилось как-то раз Михаилу, лежавшему под боком любимой, столь близкой и одновременно столь далёкой, будто он побрился наголо. Состричь свой длинный хаер, предмет гордости металлиста с многолетним стажем, вне мира сновидений Маврошкину в голову в жизни бы не пришло. Однако данная метаморфоза во сне казалась абсолютно естественным и даже единственно верным средством для овладения вниманием нацистской девушки. Вниманием особого рода, впрочем.

Бритую башку удачно дополнили где-то найденные штаны защитного цвета и «гриндера», и вот внешний боно-лоск привёл к тому, что, хотя он и привлекал теперь излишнее внимание чурок и пентов, Маврошкин смог завоевать Снегирёву. Вернее, СГД (способ глагольного действия), который передаётся приставкой «за-» со значением «завершённости», в данном случае не совсем уместен. Куда корректнее было бы сказать, что Мише удалось повоевать с помощью Алины Снегирёвой, трансформированной цензурой сновидения в универсальное артиллерийское корабельное орудие с неавтоматической установкой боеприпасов калибра, как было заявлено, семьдесят шесть миллиметров. Пушка называлась «АС-18 — Большая Берца». Имя было дано с иронией в честь тайного скандинавского бога-аса. Согласно фабуле сна, дело происходило на старом, но ещё вполне годном корабле среднего водоизмещения «Русь». Матрос Маврошкин вновь был на борту «Руси» после годового отсутствия, и ему была оказана честь палить из легендарного орудия. «Большая Берца» вся оказалась исписана и изрисована: свастики, коловраты, имена, какие-то боны… Матрос, приглядевшись, понял, что это были все нацисты Снегирёвой на полном палеве: кельтские кресты на рукавах, флаги Рейха, орлы, etc. Все они ранее были стрелками при «Берце» и жестоко мочили врагов. Маврошкин уже был готов принять эстафетную палочку, как вдруг выяснилось, что за тот год, пока они не воевали вместе, для «АС-18» стала характерна проблема, обычная для старых пушек и связанная с общей разношенностью базовых деталей. От постоянной стрельбы дуло увеличилось в диаметре, и снаряды прежнего, привычного матросу калибра тут уже не годились. Нужны были снаряды восьмидесяти восьми миллиметров, то есть крайнего предела для среднего калибра зенитной артиллерии, как сказали бы раньше, а ныне это было средним простым калибром корабельного вооружения. К счастью, в каютах валялись фугасные заряды данного калибра с контактными взрывателями, и Михаил с радостью обнаружил, что они прекрасно подходят к «Большой Берце», но вдруг его разбудил будильник.

Как проверить свои чувства? Если, просыпаясь с дамой, ты не можешь представить на её месте кого-либо другого без отвращения, то ты любишь.

Проснувшись и увидев Алину, Михаил тотчас позабыл свой волшебный сон, и по пути на работу от него осталось лишь смутное приятное ощущение на душе, которое длилось, пока он работал, чтобы получить барыши, на которые можно было бы и дальше содержать пару барышень, всё ещё живших у него.

По пути на «Бабушкинскую» вышел на «Третьяковской», дабы сходить в тот туалет со стилизованной буквой “M”, где ещё гамбургеры продаются.

У входа в указанное заведение можно было лицезреть поучительную картину: румяный здоровенный охранник выдворял залётного грязного не то бомжа, не то просто алкаша восьмидесятого уровня, но скорее всё же бомжа. При этом бомж, видимо, поручил сам себе квест: провоцируя, выводить охранника из себя, но до разумной степени, то есть: пока не вломят. Сперва охранник вяло, очень медленно заводясь, лайтовыми толчками сдерживал вонючий натиск гражданина, ломившегося вперёд с боевым кличем:

— Фамилия?!

Через пару минут нервы охранника не выдержали, тело его начала сотрясать едва заметная дрожь. Бомж, словно почувствовав изменение сценария, стал спокойнее на вид. Достав блокнот и ручку, он уже без агрессии осведомился:

— Как там фамилия-то?

Это оказалось последней каплей, заставившей раскрасневшегося и помрачневшего окончательно охранника перейти, расставив руки, в наступление:

— Уже вчера п*зды дал одному. Уволят — и пох*й…

Бомж осознал, что пришло время ретироваться. Пробормотав: «Так… понятно», мужик развернулся, убирая ручку и блокнот, и был таков.

Маврошкин сделал свои дела в «Макдаке», после чего вернулся в метро. Пока поезд катился до «Бабушкинской», Михаил изучал труд дедушки Адольфа, периодически отвлекаясь, чтобы занести в электронный дневник те или иные мысли, приходившие в голову.

В то время как вагон перемещался в московских глубинах на отрезке ветки от «Китай-города» до «Сухаревской», в пространстве идей зародились и обрели на мобильнике материальную форму следующие умозаключения:

«Я допускаю, что многие из кавказцев эстетически неприятны. Хорошо, это я ещё могу понять. Но что я не пойму, так это разговоры о кавказской оккупации. Гитлер ведь не говорил о жидовской оккупации, когда громадное количество евреев сидело в лагерях Третьего рейха. Оккупация торговцев апельсинами? Не верю».

Переезд от «Рижской» до «Алексеевской»:

«Время другое, люди другие, страна другая. Четвёртого рейха здесь не будет. Придётся своё придумывать».

Участок «ВДНХ» — «Ботанический сад»:

«Призывать очищать расу — то же самое, что учить личной гигиене не подтирающегося бомжа. Его надо просто по возможности сторониться. Да и не вытрешь за раз зад так, чтоб он больше никогда грязным не был».