Хроники неотложного - Михаил Сидоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Парня тошнило. Он содрогался в мучительных спазмах, изо рта свисали сосульки крови. Северов осторожно ощупывал его голову, челюсти, нос. Раздвинул веки, всмотрелся в зрачки.
— Анизокория[6]. Запроси: перелом основания, перелом костей свода, ушиб мозга с внутричерепной гематомой.
Я повернулась к телефону. Второй парнишка о чем-то спросил Северова, и тот ответил. На арабском:
— Андух исхабат хатыра[7].
Все охренели. Сирийцы тоже. Северов негромко обратился пострадавшему, типа: не дрейфь, брат-араб, прорвемся, где наша не пропадала! Тот слабо улыбнулся и невнятно ответил. Веня взял его за плечо, слегка сжал и снова что-то сказал.
Снесли в машину, воткнули капельницу, повезли в академию. В дороге он загрузился: уронил давление, уредил пульс, ушел в сопор[8].
— Сэй джиддан?
— Нам. Лейса джейид[9].
Второй сириец заплакал.
— Растрясли. Дышит?
Северов нагнулся и, вслушиваясь, посмотрел на часы. Часы он носил циферблатом внутрь, как мой дед; тот лет тридцать на Севере отлетал и часы носил точно так же — чтоб видеть время, не снимая рук со штурвала.
— Двенадцать. Нормально пока. — Довезем? — Довезем. В каком только виде — вопрос!
Академия стояла на низком старте. Одно слово — военные. Дисциплина. На раз — раздет, на два — в рентген, на три — уже на столе. Анестезиологи вьются, хирурги моются, оперсестра инструментом гремит. Курсант на видео пишет — опыт накапливают. Пять минут — рентгенолог снимки несет, водой капает. Америка. Сериал «Скорая помощь». Сто евро в месяц со всеми накрутками.
Северов написал направление; мы постояли, наблюдая, у входа в операционную, потом вышли.
Было холодно. Порывы ветра сдували с сигарет искры.
— Ты где арабский-то выучил?
— В институте. Полгруппы арабов: Алжир, Мавритания… Вот я за шесть лет и заговорил.
— И читать можешь?
— И писать тоже. Заодно и французский освоил — это ж колонии бывшие, два языка государственных.
— Клево. Звонить?
— Давай. Обедать-то не пора еще?
— Самое время.
* * *Но на обед не пустили — услали подобрать тело на Арсенальной. Там, на остановке, уткнувшись мордой в снег, лежал пьяный. Рядом скучал мент.
— Привет. Что скажешь?
— Вот, лежит.
— А чего хмелеуборочная говорит?
— А она не возьмет — битый.
Лоб и щека пострадальца сочились царапинами. Из ноздрей ниспадали мутные, зеленые сопли.
— Хорош, чертяка! Точно не возьмут?
— Сто пудов. Хоть одна ссадина — наш.
— М-да. Он с документами?
— Я не смотрел.
— Так посмотри.
Сержант с отвращением зашарил по мокрым карма нам. Извлек закатанный в пластик пропуск.
— О, ваш коллега!
— Ну-ка, ну-ка, дай-ка. Стародубцев Михаил Дмитриевич, больница Сэвэ Георгия, отделение терапии… Кладем.
Загрузили, задвинули, включили печку.
— К Сент-Джорджу, плиз!
— А если не возьмут?
— Да куда они денутся — своего да не взять? Э, але, тихо там!
Попавший в тепло терапевт, пытаясь подняться, махал конечностями, будто космонавт в невесомости. В расстегнутой сумке звякали порожние банки.
— С дежурства шел, хороняка. Интересно, мент его пощипал?
— Не. Сумку, похоже, только просканировал. Будем актировать — увидим.
В приемнике откровенно скучали.
— Во, явились. Че привезли-то?
— Доктора вашего, с терапии.
Встревожились.
— Елен Ванна, там доктор ваш… С чем?
— Асфальтовая болезнь, общее переохлаждение.
Вкатили.
— Ё-моё, он же сегодня нормальным ушел!
— Ну, стало быть, не дошел, сморило. Так что — берете? А то мы его сейчас в Третью Истребительную[10] перекинем.
— Берем, конечно.
— Тогда актируйте, а то потом скажет, что часы от Картье сперли, миллион наличными и бриллиант «Кохинур».
— У нас аванс сегодня.
— А-а, ну тогда все понятно. Святое дело: с устатку, после суток, с аванса… Бабло, кстати, на месте?
— На месте, — сестра поковырялась в размокшем бумажнике, — не все пропил, засранец. Лежи, волк позорный. Стыдуха какая!
— Да ладно, чего вы — ну, не рассчитал человек, бывает.
В подтверждение сказанного Миша Стародубцев, горя глазами, что-то горячо и нечленораздельно озвучил.
— Видите? Человек, можно сказать, не в себе, а и то понимает. Скажи, Мишань?
— Н-ну-д-к-т-ы-ш-х-х-с-с-с.
— Во. Ладно, заболтались мы с вами. Звони, Лар, пора еду есть. Горячую.
— У тебя чего на обед?
— Пока ничего. Заехать надо.
— Мне тоже. Давай, Володя, к Столбам.
Вова Бирюк молча кивнул и подрулил к грязно-желтому, пленными немцами строенному особняку. Внутри, меж колонн, светился маленький продуктовый. Народу было немного. Уборщица выводила на полу затейливые узоры.
— Что будем брать, Лар?
— Не знаю. Давай червячков и по куриной ноге.
— Червячки — это что, макароны, что ли, одноразовые?
— Ну да.
— Что-то мне не хочется. Давай лучше блинов возьмем? Шесть с мясом на первое и шесть с джемом к чаю. У тебя чай есть?
— Да чай-то есть. Блины дорогие.
— Не бери в голову. С мясом и с абрикосовым джемом, пожалуйста. Масло есть?
— Не знаю. Есть, по-моему.
— Еще пачку «Валио», будьте добры.
— Слушай, да, по-моему, есть масло.
— Да ладно. Будем потом бегать, искать… Не пригодится нам, пригодится кому-нибудь. На крайняк бутеры забацаем вечерком.
* * *Народ обедал. Все собрались одновременно и теперь, в ожидании очереди, стояли у микроволновок. На двух конфорках грелись в мисках супы, две других оставались свободными, и Северов, распустив масло на сковородках, приступил к жареву.
— Ты не много масла-то положил?
— Нормально. «Кашу маслом не испортишь», — сказал байкер, выливая отработку в гречиху.
— У нас, кстати, сегодня был байкер. Скользко, на повороте повело, и готово: колено в хлам. Штаны кожаные — задолбались по швам пороть;
— Так порезали бы.
— Жалко.
За столами сидели вплотную.
— А Пашку с Егоркой сегодня в сериале снимали.
— Труп увозили?
— Угу. Все как обычно: минуту как застрелили, и уже криминалисты роятся.
— Ха!
— Ну. Приезжает скорая, всех подвигает, хвать убиенного — и след простыл. Шесть дублей. Мы режиссеру говорим: уважаемый, мы покойников возим, только если смерть в машине произошла, всем остальным вызывается труповоз. А на убийстве скорая ментам вообще не указ. Наш номер шестнадцатый: констатация, направление в морг, отзвон — все.
— А он?
— А он, сука, очки снял, дужку так задумчиво покусал и говорит: да-да, конечно, но мы все-таки снимаем кино, а это совершенно другой мир. Пусть будет по-прежнему.
— Во придурок!
— Не говори. Больной на всю голову.
Динькнул звонок. Бирюк, обжигаясь, пробалансировал через кухню с налитой до краев тарелкой.
— Они такие. Снимали как-то, в очередной раз, так там, по ходу, подходит бригада к телу, открывает чемодан, а у него на крышке — голая баба. Артисты у них свои, чемодан тоже — от нас им только машина да куртки форменные. Ну, и такая подстава! Мы к режиссеру: дяденька, не позорьте нас и сами заодно не позорьтесь. Вот, смотрите, наш чемодан — места живого нет. Хотите, вам отдадим? Знаешь, что он ответил? Не, говорит, оставим, а то шарма не будет!
— Им, мудакам, лишь бы шарм. Помню, журналиста прислали. На обычные вызова не ездил, все криминала ждал. Мы ему: родной, покатайся с нами, асоциалов нюхни, салон от крови отмой на морозе. На топчане поспи в фельдшерской — десять рыл в комнате…
Это сильное испытание, особенно если в смене одни мужики. Впечатление такое, будто на псарне спишь — в смысле звуков и запахов.
— …а утром мы тебе свои бумажки покажем, расчетные — обхохочешься. А он нам: мы на эту тему уже писали, а сейчас нас другое интересует. И как раз Сильвера с Пашкой на падение с высоты дергают. Он сразу: «Я с вами!» — и давай «кэнон» свой расчехлять. Ему говорят: друг, это некрасиво, там люди кругом. А он: не дрейфь, пацаны, все пучком будет, я из-под руки сниму, скрытой камерой типа.
— Послали?
— Само собой. А через месяц перестрелка в метро, и он нас с головы до ног обосрал: «И, как обычно, скорая приехала только спустя час после выстрелов…» Урод! Ребята с Одиннадцатой впереди ботинок примчались, стояли, ждали, когда скажут: идите, можно!
Блинчики подрумянились. Северов разложил их на двух тарелках, сервировав ножами и вилками. Ели, пили чай, слушали.
— …автуха у ЛМЗ, лобовое, в жестяной блин оба. Там рядом пожарка, они через минуту были, а потом мы всей станцией подтянулись. Четверо пострадавших, и все живы, врубись? Так даже не ждали, пока машины порежут: катетеры в шею ставили, капельницы через окна тянули…