Небо помнить будет (СИ) - Елена Грановская

— Мадам Элен кратко изложила мне случившуюся трагедию. Мне ясны метания, я глубоко сочувствую тебе. Твое поведение — вполне естественная реакция на подобное, — сказал Констан, пройдя вперед. Сделав несколько неспешных шагов, он остановился, заложив руки за спину, и посмотрел на Лексена, взглядом приглашая его пройтись среди каштанов. Пусть даже в молчании. Сейчас стоило любыми способами, вербальными и нет, показать и доказать юному Бруно, что здесь, в церкви, его смогут понять и отвести от терзающих многие месяцы душу и мысли мучений, чтобы он поверил, что находится под защитой.

Лексен, несколько мгновений глядя на Констана, зашагал по правую руку от него.

Первые минуты они шли молча. Бруно смотрел себе под ноги, заложив руки в карманы брюк, и пинал попадавшиеся на его пути крупные камешки. Констан посматривал на юношу, заложив руки за спиной, и ждал.

— Моя мама работает на почте. — Внезапно произнес Лексен негромко. Констан живо обратился на него. — Почтовое отделение номер пять, прямо в центре города. Она работник среднего звена. Ей платят немного, но она справляется. Обеспечивает и себя, и меня. Нам вроде хватает.

— Мои родители тоже небогаты, но и не сказать, что бедствуют. Сейчас отец несет вахту на рыболовном судне в Нормандии, мы с мамой его уже два месяца не видели. Матушка работает в пошивном цехе «У Клюшо».

— Мама отдавала туда свое пальто подшить. В нем она приходила неделю назад. — Быстро вставил Лексен, не поднимая головы. — Это пальто подарил ей… он. Еще давно.

Дюмель сочувственно покивал, поняв, о ком он говорит.

Затем они замолчали надолго, успев обогнуть половину искусственного пруда. Всё это время Лексен озирался по сторонам, глядя то на горожан, спешно пересекающих парк, идущих по своим делам, то переводя взор на позолоченные майским солнцем кроны каштанов. Он следил за перелетом щебечущей птахи с одного дерева на другое и наблюдал колыхание зеркальной поверхности пруда от набегающего резвого и пронзительного ветерка.

— Можно попробовать общаться через записки, если словесно открыться сложнее, — попытался вновь завести разговор Дюмель. Он искренне желал помочь юноше, но для этого нужно было хоть что-то о нем знать. А разговаривать тот всё никак не хотел.

— Простите. Просто мне отчего-то сейчас так легко находиться здесь, — произнес Лексен, глядя перед собой. — Мне спокойно и хорошо в молчании.

Констан его понимал. Он из семьи со средним достатком, может ниже, даже судя по одеждам: хоть пиджак ему в пору, но вид имеет потертый — скорее всего, его приобрели еще несколько лет назад на вырост. Живет он вместе с матерью, которая сильно его любит, но строга и справедлива, что ему не нравится. Обучается в обычной школе без специального уклона и не имеет особых там успехов, был надруган отчимом и после этого лишился лица среди одноклассников, став объектом издевательств. Представляя атмосферу, в которой Лексен живет и существует, Дюмель знал, что любой в такой обстановке способен предаваться отчаянию и гнетущим мыслям, сходить с ума. Бруно раздражает всё, судя по его манерам; он бросает вызов окружающему, хочет казаться решимее, но плохо отбивается от неотступного груза, даже совсем не пытается. Поэтому он так спокоен и расслаблен сейчас, когда никто и ничто на него не давит. Здесь он чувствует себя за пределами душевной боли, он не обращает на нее внимания, даже о ней не думает. «Спасибо, Господи!» — Дюмель посмотрел в небо, жмурясь от солнечных лучей.

Их первая беседа по большему счету прошла без слов. Они не спеша обошли весь пруд и вернулись к церковному крыльцу. Констан был уверен, что сегодня юноша преодолел себя, сделал большой шаг: он был наедине с природой и под покровительством неба, которое обнимало его в защитном жесте, и даже если не ощущал незримое присутствие Бога, то явно отдавал себе отчет, что ему сейчас радостнее, когда он не думал и не тревожился ни о чем.

— Если у тебя уже после нашей сегодняшней встречи будут мысли, смело записывай их в блокнот. И держи его у себя в таком месте, чтобы никто не нашел, — произнес Констан.

Лексен извлек из брюк блокнот, потрогал его обложку, вновь убрал в карман и посмотрел на Дюмеля.

— Вы имеете право благословить? Или сказать что-то напутственное? — скромно спросил Бруно.

Дюмель, не ожидавший такого от юноши, в первый миг разволновался, но затем совершил то, что посчитал должным: протянув к Лексену руки, он мягко коснулся ими его плеч, произнеся строки из апостольского учения мирянам, а затем положил одну ладонь поверх его волос. В эти секунды что-то теплое и освежающее пронеслось по всему телу Дюмеля.

Он снял ладонь с головы юноши. Тот взял в свои обе руки опущенную руку Дюмеля, только что покоившуюся на его макушке, и на миг приник к ней губами. Они были теплые, их касание — крепким. Затем Лексен приложился к ладони Констана лбом и выпрямился, выпустив его руку из своих ладоней. Бруно не знал, можно ли так делать по отношению не к священнику, но душевный благодарный порыв заставил его совершить это.

Кончики их пальцев коснулись друг друга. Между ними пробежала искра.

— Буду ждать тебя в полдень в этом парке в воскресенье, — сказал Дюмель.

Бруно кивнул и, развернувшись на пятках, быстро и уверенно зашагал по аллее.

* * *

Чувствуя легкость, Дюмель шагнул в свою крохотную комнатку в общежитии. Чувствуя, будто жар обдает всё его тело, Бруно поднялся на второй этаж и толкнул дверь в свою комнату.

Дюмель подошел к столу, оставил на его краю свой саквояж, прошел к окну и раскрыл его, впуская свежий ветер: он так кстати среди знойного вечера. Бруно, обойдя свой ученический стол на ватных ногах, кинул на него блокнот, подошел к окну и открыл его, впуская в комнату так кстати налетевшее прохладное дыхание весны, что охладит его и освежит тело.

Дюмель сел в кресло у стола и, чувствуя приятную усталость, не спеша расстегнул пуговицы на сутане. Прерывисто дыша, Бруно рухнул в кресло у стены и расстегнул брюки.

Дюмель, расстегнув одеяние на своей груди, освободился от колоратки и запрокинул голову на спинку кресла, глубоко вздохнув, положив расслабленные руки на подлокотники. Бруно запустил руки в нижнее белье и запрокинул голову, находя успокоение в самоудовлетворении.

Дюмель думал о Бруно. Бруно думал о Дюмеле.

Глава 2

Июнь 1938 г.

С каждым