Небо помнить будет (СИ) - Елена Грановская

— Мсье Дюмель, у меня к вам большая просьба. Не могли бы вы поговорить с Пьером по поводу учебы? Он наотрез отказывается поступать в колледж! Говорит, что хочет идти работать. Мне помощь, конечно же, не помешает, но я в ответе за него, пока он молод, пока живет со мной. Я должна поднять его на ноги и обеспечить всем необходимым для жизни. А куда его возьмут без образования, только со школьным аттестатом? Много хлеба такие работы не приносят. Я же хочу для него только лучшее. Я даже не знаю, ищет ли он уже работу, но вроде пока никуда не отлучался лишний раз, кроме как на встречи с вами и за продуктами да в мастерские.

— Лексен как-то раз говорил мне о своем желании идти зарабатывать, — вздохнул Дюмель, опуская руки на колени и расслабляясь. — Париж — город больших возможностей, и здесь — одно из лучших и качественных образований в Европе. Все учебные заведения открыты тем, кто желает получить знания и, выучившись, сделать что-то полезное, на благо обществу. Но вы же понимаете: все эти люди, окончившие престижные университеты и занимающие самый верх общества, были бы никем и значили бы ничто без простых работяг, грубо говоря, обслуживающих их, выполняющих тяжелые физические работы и оказывающие услуги, благодаря которым эти светила что-то значат для простых граждан. Без грузчика не отправили бы новую партию важного товара по государственному контракту. Без верстальщика газетный материал был бы груб на вид и не удобен для чтения нашим политикам, читающим первую полосу за утренним кофе. Без чистильщиков сточных каналов парижане давно бы погрязли в собственных испражнениях (простите, не к столу сказано). Взять хотя бы меня в пример. Я же тоже окончил только школу. У меня нет другого образования. Я лишь посещаю университетские лекции — обычный слушатель без статуса студента. И я нашел себя после школы. Я стал нужен. Дайте Лексену время тоже найти себя. Не давите на него, примите его, каков он есть, особенно в такой сложный для него период, период взросления и выздоровления. Ведь это — его выбор, выбор осознанного человека. Подождите, придет время, все пройдет. Все будет.

Элен молчала, глядя куда-то за спину Дюмелю.

— Вы правы, Констан. Да. Правы. Я постараюсь. Я дам ему время прийти в себя, — женщина улыбнулась и посмотрела на служителя. Тот благодарно кивнул, надеясь, что смысл его слов дошел до нее в точности.

Послышался едва слышный скрип двери, быстрые шаги, и в гостиную вошел Лексен.

— Мам, я, думаю, уже пора нести твой торт, — произнес он, садясь за стол.

— Да. Давайте! — женщина улыбнулась и вышла в кухню.

— У нее потрясающий творожный торт с нежным бисквитом и суфле, — сказал Бруно, посмотрев на Констана. Тот молчал, глядя ему в глаза, и что-то искал через них внутри его души.

В гостиной вновь появилась Элен, торжественно ставя посреди стола большой торт-пирожное, пропитанный вишневым соком. Этот десерт и стал заключительным аккордом вечернего гостеприимства.

— Перед прощанием я хотел бы дать Лексену несколько наставлений перед нашей очередной встречей. Если, конечно, он сам не против, — произнес Дюмель, допивая чай и глядя на Элен, но по сути обращался к юному Бруно.

— Да, конечно, может, вы хотите пообщаться в гостиной? — тут же участливо предложила женщина.

— Благодарю, но нам было бы удобно обсудить вопросы наедине, за закрытыми дверьми, так сказать… — уклончиво сказал Констан, чуть склонив голову.

— Моя комната подойдет, — утвердительно произнес Лексен, повернув голову к Дюмелю, и обратил взгляд на мать. Констан некоторое время смотрел на его профиль.

— Я надеюсь, у тебя там прибрано, — наконец по-доброму вздохнула женщина, посмотрев на сына, и поднялась из-за стола. — Спасибо еще раз, мсье Дюмель, что приняли приглашение. Для нас это было особо важно, в тот час, когда Пьер, наконец, стал покидать свою раковину. Я благодарна вам. Что я могу для вас сделать?

— О, нет, что вы, вы мне ничего не должны! — заверил женщину Констан, тоже поднявшись, обошел стол и встал напротив Элен, взяв ее руки в свои ладони. — Это не благодаря мне ваш сын открылся. Он сделал это своими стараниями, поскольку сам того захотел, сам наконец решился пустить свет в свою душу. А я лишь осторожно направляю его.

Лексен бесшумно поднялся со стула и незаметно, быстрым движением обтер свои влажные от волнения ладони о брюки.

Элен улыбнулась, взглянув на Дюмеля, подмигнула сыну и удалилась на кухню с пустой тарелкой из-под закусок.

Констан и Лексен остались в гостиной одни. Бруно обошел стол специально рядом с Дюмелем, как бы случайно задев его руку и пробежав по ней легким касанием пальцев, вышел из гостиной и завернул влево, обернувшись на Констана. Тот молча последовал за ним. Поднималась лестница из потемневших от времени и чуть поскрипывающих ступеней, разделенных крохотной квадратной площадкой, на которой едва можно развернуться двум людям. Светлая дверь вела в спальню Лексена. Юноша толкнул ее и вошел в комнату. Оглядываясь, вслед за ним вошел Дюмель и бесшумно прикрыл за собой дверь.

По размеру комната была немногим больше его. Всё достаточно скромно. Под ногами — потертый темный ковер. У одной стены стоял шкаф с одеждой, рядом с другой — неаккуратно заправленная кровать, а рядом с ней — кресло. На трех прибитых к стенке полках покоились книги, какие-то металлические коробочки, на верхнем отделении лежала электрическая лампа. На полу под полками стоял небольшой старый сундук, обтянутый давно стертой орехового цвета кожей с красными железными скобами, почерневшими от времени. У круглого окна располагался письменный ученический стол, с одной стороны заваленный книжками, тетрадками и перьями. На другой половине был разложен старый помятый выпуск еженедельной газеты, весь испачканный в какой-то черной смазке, а на нем, перевернутые, лежали настенные часы-маятник; у часов валялись извлеченные из него пружины и шестеренки.

Констан прошел на середину комнаты и, встав напротив стола, посмотрел в окно. Оно выходило на живой переулок. Слева виднелся маленький треугольник Сены, примыкающие к переулку улочки были сплошь усеяны низкорослыми однотипными домишками из темного кирпича и камня, а за ними выстреливали ввысь своими то острыми, то круглыми кончиками верхушки деревьев городского парка, за которым проглядывал серый шпиль Эйфеля и готически-холодный Нотр-Дам.

Внезапно Дюмель различил за своей спиной едва слышное шарканье, а через секунду к нему прижались сзади. По спине, а