На полынных полях - Борис Баделин

– Прости, но на этом подарки заканчиваются, – мрачно усмехнулся он, – должен тебе официально сообщить, что подполковник Игорь Николаевич Болотников погиб при выполнении специального задания, и останки его преданы земле. Подробности пропущу, но дальше жить тебе придётся опять под чужим именем. Мог ты себе представить, что станешь нелегалом у себя дома?

Игорь внимательно посмотрел на генерала:

– До чего же там у вас, в Москве, дошло?

– Ситуация развивается обвально: бесконечная болтовня, враньё и предательство. Обстановка в верхах – хуже некуда, чем всё закончится, я даже гадать не берусь!

Растопчин достал и вручил Игорю пакет с документами на имя Игоря Фёдоровича Лебедева.

В пакете была и трудовая книжка. Болотников, никогда раньше не имевший такой «ксивы», с интересом её открыл: одна единственная запись свидетельствовала, что её обладатель семнадцать лет безвылазно работал учителем физкультуры в деревенской школе, где-то далеко в Сибири.

Прочитав эту запись, Игорь невольно улыбнулся и вопросительно взглянул на генерала.

– Физрук?

– А ты бы хотел – учитель пения и танцев? – проворчал тот. – Я всё это сам тебе подбирал, сынок! Видишь – даже к имени привыкать не придётся!

Кстати, настоящий Лебедев полгода назад у нас в столице под электричку попал, скорее всего – просто по пьяни. Милиция так и не нашла, кому направить сообщение о смерти.

Растопчин извлёк из рюкзака два плотных бруска стодолларовых купюр, передал их Игорю и продолжил:

– Но милиция не нашла, а мы кое-что успели перепроверить. Странноватый был персонаж. Вырос в детдоме, родных не имел, жены и детей тоже не оставил, к кому и зачем в Москву приехал – неизвестно, может, просто захотелось ему вкусить столичной жизни. Так что документами можешь спокойно пользоваться: все следы, которые удалось обнаружить, мы, естественно, зачистили…

Остальную часть встречи занял подробный инструктаж по действиям Болотникова при вероятных вариантах событий, после чего Растопчин встал, показывая, что разговор окончен.

– Живи, товарищ подполковник, пользуйся моментом – отдыхай, жди моих распоряжений! Занимайся пока физическим воспитанием подрастающего поколения – нужный звонок насчёт тебя директор здешней школы уже получила. Ну, и за базой, конечно, приглядывай. Сам понимаешь, тонна героина – огромные деньжищи, и есть один уникальный упырь, который мечтает их получить. Сейчас этот мерзавец сбежал, но – рано или поздно – он о себе напомнит…

– А не лучше ли было укрыть всё в более надёжном месте? – Игорь давно хотел задать генералу этот вопрос. – На охраняемой территории?

Растопчин покачал седой головой:

– Проблема не в высоких заборах, Игорь, и не в крепких запорах: любое место делают надёжным только надёжные люди, а таких – чем больше – тем меньше…

Смысл каламбура Болотников хорошо понял.

– Но главное – я уже не вижу наверху никого, кому теперь можно было бы раскрыть операцию, – генерал помрачнел. – Вряд ли кто меня там поймёт, и мы с тобой, в лучшем случае – окажемся в тюрьме, а в худшем – сам понимаешь: нас закопают, а наркоту продадут. В нынешнем-то бардаке – почему бы и нет?

– Но у вас же была санкция…

Растопчин ответил коротким сухим смехом:

– Ты это о чём, подполковник? Чтобы кто-то добровольно в Лефортово попросился – покаяться ещё в одном преступлении коммунистического режима? – лицо его исказилось брезгливой гримасой. – Нет, сынок, теперь это наш собственный грех, и от нас открестятся, как от чумных…

В столицу генерал возвращался на поезде, Игорь подвёз его до станции, и они попрощались, не выходя из машины.

Провожая Растопчина взглядом, Болотников не предполагал, что видит его в последний раз.

Многим тогда показалось, что страна, как телега с горы, покатилась вразнос…

Глава 3

Валерий Сергеевич Лазаридис – человек с невыразительным лицом, занимавший весьма значимую должность при вершине партийной иерархии, известности никогда не любил и всемерно её избегал.

Природа жестоко обделила его внешностью: невысокий рост, тщедушный костяк, на котором казалось невозможным нарастить хоть какую-нибудь мышечную массу, большая угловатая голова, вооружённая парой близко посаженных белесоватых глаз и широким, почти безгубым ртом.

Ещё с раннего детства эта внешность стала предметом насмешек сверстников, и юный Валера невольно развил в себе удивительные способности: присутствовать, не привлекая внимания к своей персоне, и добиваться желаемого, оставаясь незаметным.

Словно в извинение за неудавшийся облик, природа сделала ему бесценный подарок – дала острый, изощрённый ум. Обладая феноменальной памятью, он загружал свой бездонный мозг огромным количеством информации, но – самое главное – умел тонко и полезно ей распорядиться.

Родители были очень учёными, женились по общей любви – к прикладной математике, и, сколько Валерий себя помнил, они всегда писали какие-то монографии и диссертации, искали решения неких сверхзадач и безвылазно жили в абстрактном мире чисел и формул, и даже дома всегда были на работе.

Они долго считали, что ребёнка им заводить ещё рано, но однажды, когда мать в очередной раз пришла делать аборт, пожилая акушерка внимательно перелистала медицинскую карту и смерила пациентку долгим недобрым взглядом:

– Решила детей не иметь вообще?

– Нет, в принципе, мы думаем кого-нибудь родить, – замялась мать, – просто сейчас не тот момент, дела…

– Ты так думаешь? – бесцеремонно перебила её акушерка. – А момент, дорогуша, у тебя такой, что на следующую беременность нет почти никаких шансов! Ты аборты свои считала? О возрасте не забыла в делах? Мне и сейчас-то удивительно, как ты умудрилась зачать…

Роды получились чуть ли не роковыми: схватки были сильными, потуги сопровождались невыносимой болью, но кости таза сорокалетней женщины не хотели расступаться, да к тому же плод в последний момент занял неправильное положение. Жизнь младенцу спасло кесарево сечение, а мать своей жизни едва не лишилась – прямо из родильной её отвезли в реанимацию.

Несколько суток продолжалась жестокая горячка. Измученная женщина уже теряла себя в пространстве и времени, а потому не испугалась и даже не удивилась, когда среди душной, липкой ночи увидела у своей кровати двоих седовласых и длиннобородых стариков.

Она их узнала – девять месяцев назад эти старцы приходили к ней во сне.

Сон был страшным: от лесной опушки открывалось бескрайнее поле, заросшее буйным разнотравьем. Над самым горизонтом в слоистой дымке висело тревожное красное солнце – то ли рассветное, то ли закатное – не понять. Двое старцев в чудных долгополых рубахах истово молились на солнечный диск.

Она стояла у них за спиной и, напряжённо вслушиваясь в молитву. В распевном пугающем речитативе она разобрала некоторые слова и обмерла от ужаса: старцы молили силы небесные защитить людей от грядущего лжепророка и упоминали некоего младенца, который уже зачат, но ещё не рождён!

«Какого младенца? – единственный ответ уже был готов в её сознании, но она всеми силами души ему противилась. – О ком они говорят?»

Оставаясь в тягучем ужасе сна, она закричала. Испуганный криком муж с трудом растолкал и вернул её к действительности:

– Что тебе снилось, Люся? Почему ты так кричала?

Она посмотрела не него непонимающим взглядом:

– Я кричала? – в её сознании тут же возникла непроницаемая завеса, и она не смогла припомнить ничего.

Но именно в этот день Людмила Лазаридис заподозрила, что беременна…

И вот теперь те самые старцы стояли у неё в ногах, переговариваясь громким шёпотом, и этот шёпот шелестящим эхом метался по углам палаты:

– Он всё-таки воплотился, – произнёс один из них, сматывая какой-то объемистый свиток, похожий на рулон старых обоев. – Девственник, он же – Чернец. Как и было начертано!

– Да, воплотился! – нахмурился другой, и повторил ещё раз, словно убеждая себя самого. – Всё-таки воплотился…

К утру следующего дня, к удивлению всего медперсонала, горячка ушла, словно её и не было, а мать, хоть и была ещё слаба, но почувствовала себя настолько хорошо, что потребовала принести ей ребёнка.

От ночного бреда в памяти у неё не осталось ничего – лишь маковое зёрнышко тревоги затаилось в самой глубине души – это был неосознанный страх перед тем, кого она произвела на свет…

Так вот внепланово, с горем пополам, обзавелись супруги Лазаридисы собственным чадом.

Едва-едва оно стало говорить – его обучили азбуке и пристрастили к чтению – чтобы занять однажды и навсегда. Уже с четырёх лет Валерик, не докучая родителям, свободно читал толстые книжки, чем удивлял нечастых гостей, которые подозревали, что ребёнок просто делает умный вид для посторонних, и были в этом очень неправы и несправедливы.