Числа. Трилогия (сборник) - Рейчел Уорд

В нос мне ударил табачный перегар. Аж затошнило. Я и сама люблю курнуть, но вдыхать чужую табачину?.. Вообще жесть.

– Ты удивительный человек, я еще таких не встречала, – продолжала она, а я подумала: «Уж это-то точно, только тебе откуда знать?» – Ты знаешь, что такое аура? – спросила она.

Жук, который снова вошел в комнату, в ответ возмущенно фыркнул:

– Да отвяжись ты от нее, баб. Отстань, дура старая.

– Рот закрой! – Бабуля снова повернулась ко мне, и ее слова, произнесенные медленно и отчетливо, вошли мне в самое нутро, будто я слушала всем телом, а не только ушами: – Я еще не видела такой поразительной ауры, как у тебя.

Я понятия не имела, о чем она, но разобраться хотелось.

– Аура, Джем, – это твоя внутренняя энергия. Она разноцветная, и каждый человек излучает ее наружу. А рассказать о человеке она может больше, чем все остальное. Есть она у всех, да только далеко не все ее видят. Только те, кому повезло. – Старухины глаза сузились. – Ты ведь ее тоже видишь, да?

– Нет, – ответила я честно. – Я вообще не понимаю, о чем вы говорите.

– Бред она несет, только и всего, – вклинился Жук.

– Эй, сынок, ты меня сейчас доведешь! Рот заткни! – Бабуля наклонилась ко мне еще ближе и понизила голос: – Мне ты можешь сказать, Джем. Я пойму. Это одновременно и дар, и проклятие. Знать то, чего знать совсем не хочешь.

У меня аж живот подвело. Выходит, она знает, каково это. Я впервые встретила человека, который меня понял. Блин, как же мне хотелось все ей выложить, страшно хотелось, вот только пятнадцать лет хранить тайну – это немалый срок. И захочешь – никому не скажешь, потому как привык молчать. А еще в глубине души я знала: стоит мне начать об этом говорить, хотя бы вот даже с бабушкой Жука, – и все изменится. А я не была к этому готова. Тогда не была.

– Нет. Ничего такого, – пробормотала я. Умудрилась вырваться из когтей ее пронзительного, всевидящего взгляда.

Она откинулась назад и вздохнула – я, почитай, видела, что она выдыхает, столько в ней было табака.

– Как знаешь, – сказала она, зажигая очередную сигарету. – Ты теперь знаешь, где меня искать. Я здесь. Я всегда здесь.

Я слезла с табуретки и отправилась в комнату Жука; почти чувствовала, как она сверлит мне спину взглядом.

Жук развалился поперек кресла, свесив длинные ноги; стопы его подергивались.

– Ты на нее не обращай внимания. У нее несколько лет назад крыша окончательно съехала. Так ведь, бабуль? – проорал он. – Чего смотреть будем, спорт? – спросил он у меня, переключая каналы.

Я пожала плечами, потом заметила на полу черную коробочку:

– Плейстейшн?

Жук вылез из кресла, плюхнулся на ковер и начал перебирать коробочки с играми.

– Давай в «Угон автомобилей»? – предложил он.

Я кивнула.

– Только шансов у тебя ноль, – предупредил он. – Я в этом деле не лох. И езжу так, что просто дым коромыслом.

Он не соврал. Я могла бы и заранее сообразить. Стрелять и гонять на машинах такие парни умеют. У них это с рождения, надо думать. Я, разумеется, не собиралась сдаваться, но по быстроте и напору мне было до него как до луны. Он вкладывал в игру всю душу, сосредоточивался так, будто от этого зависит его жизнь, играл прямо всем телом. Я делала что могла, но он каждый раз выигрывал.

– Для девчонки неплохо, – поддразнил Жук.

Я показала ему задранный указательный палец. Жук улыбнулся, и мне вдруг подумалось, что в доме тридцать два по Карлтон-Виллас мне самое место.

Потом мы немножко посмотрели телик, но показывали все какую-то чушь. Фигню вроде «Фабрики звезд». Бездарные идиоты стоят как бараны в очереди в надежде, что выбьются в звезды. Придурки. Даже те из них, кто умеет петь. Они и правда думают, что мир ждет их с распростертыми объятиями, – вот вам слава, деньги и все остальное? Всякие жадюги вроде Саймона Коуэла выкачают из них столько денег, сколько получится, а потом вышвырнут обратно в канаву. Какое уж тут будущее? Так, потешить собственный эгоизм. Отстой. И все же мы с Жуком неплохо провели время, дружно хохоча над ними. Оказалось, нас смешат одни и те же вещи. И вообще, в этой комнате было здорово, несмотря на табачный дым и на то, что от Жука, как обычно, воняло, – хотя меня ни на миг не оставляла мысль, что бабка его так и сидит там на кухне, как какая-то птица, кондор или ястреб, что-то в этаком роде. Хищная птица. Слушает нас. Выжидает.

– Мне пора, – сказала я через некоторое время.

Жук выкарабкался из кресла.

– Я тебя провожу.

– Да ладно. Тут недалеко.

– Давай отвезу, у меня тачка есть. – Он запнулся. – Вернее, можно достать.

Я посмотрела на него в упор. Он говорил серьезно – судя по всему, пытался произвести на меня впечатление. Я пошла к выходу. Еще не хватало впутываться в такие дела. Мало мне приключений на голову. Я слышала, как бабка его возится в кухне: хлопнула дверца микроволновки, раздался писк – она устанавливала таймер.

– Тебе ужинать пора, – сказала я. – Давай, до скорого. До свидания! – крикнула я от дверей его бабке: мне совсем не хотелось идти обратно на кухню и снова вступать с ней в разговор. Тут ее лицо возникло в кухонном дверном проеме. Между нами, соединяя нас, сверкнула молния, и глаза наши снова встретились.

– Пока, лапа моя, – сказала она. – Еще увидимся.

Она в этом, похоже, не сомневалась.

– Опишите лучший день в своей жизни. Не зацикливайтесь на орфографии и пунктуации. Главное – быстро. И пишите то, что думаете.

Очередной пример жестокости Макака – знает, как напомнить нам про мерзость и бессмысленность нашего существования. И чего он ждет? «День, когда папа подарил мне нового пони»? «Как мы на каникулах ездили на Багамы»? Лично я не люблю вспоминать прошлое. Какой смысл? Прошлое – оно в прошлом, там ничего не изменишь. И не выберешь из него один день, не скажешь: вот этот – самый лучший. Уж легче выбрать самый худший, тут несколько претендентов, хотя фиг я стану рассказывать про них Макаку. Какое его собачье дело? Я подумала: вот возьму сейчас и откажусь. Что он со мной сделает? А потом внутри у меня что-то щелкнуло, и я подумала: «Ладно, сейчас напишу, сам напросился». Я взяла ручку и начала писать.

– Время! – Протестующие вопли. – Прекратили писать. Не закончили – не важно. Сдавать мне не надо, будете читать вслух.

Открытый бунт – крики: «Фиг вам!», «Да пошел!..». Внутри у меня все похолодело, я поняла, какого сваляла дурака.

– Я хочу, чтобы вы по очереди вставали и зачитывали вслух то, что написали. Смеяться над вами никто не станет. Все в одинаковом положении. Попробуйте.

Ор попритих.

– Эмбер, ты первая. Давай выходи к доске. Не хочешь? Ладно, можешь с места, читай громко, отчетливо, чтобы все слышали.

И так одного за другим. Каникулы, дни рождения, праздники. Чего тут еще ждать? А один парень, Джоэл, описал тот день, когда родился его младший братишка, – и тут в классе что-то изменилось. Все вдруг навострили уши: Джоэл рассказывал, как помог маме дойти до ванной, как завернул малыша в старое полотенце. Пара девчонок шумно выдохнули, когда он закончил, друзья хлопали его ладонь в ладонь, когда он возвращался на место. Что же, все по-честному, он поступил правильно, но у меня внутри все сжалось – при мысли о беззащитности, о хрупкости, о том, что их конец прописан с самого первого дня. Нет, это слишком. Маленькие дети – это не мое.

Следующим вышел Жук. Он долго топтался на кафедре, переминался с ноги на ногу, пялился в свой листок. Было ясно: ему хочется одного – свинтить.

– А это, блин, обязательно? – спросил он, прижимая листок к боку и закидывая голову, чтобы задрать глаза в потолок.

– Обязательно, – твердо ответил Маккалти. – Давай, мы все слушаем.

Тут он был прав. Класс стих, всех проняло.

– Ладно. – Жук поднес листок к глазам, чтобы не видеть нас и чтобы мы не видели его. – Лучший день в моей жизни – это когда бабушка возила меня к морю. Это место называлось Вестон-на-чем-то-там, балдежное название. Мы несколько часов ехали на автобусе, я заснул. Потом приехали – я никогда в жизни не видел такого простора. До моря было несколько миль, и еще там был огромный пляж. Мы ели чипсы и мороженое, а еще там были ослы. Я покатался на осле, было странно, но прикольно. И мы прожили там дня два вдвоем с бабушкой. Круто было.

На задней парте кто-то заржал, однако беззлобно. Жук сгорбился от облегчения. Дело сделано. Он вернулся на место.

А вскоре настала моя очередь. Кожу покалывало, я прочувствовала все нервные окончания в своем теле, пока дожидалась, когда Макак назовет мое имя. И вот наконец:

– Джем, теперь твоя очередь.

Я пошла к доске; одетая, я чувствовала себя голой. Повернулась, не поднимая глаза: не хотелось видеть, что все на меня смотрят. Наверное, нужно было что-нибудь придумать прямо на месте, притвориться такой же, как все, изобрести какую-нибудь слюнявую историю про замечательное Рождество, подарки под елками, какую-нибудь такую фигню. Но я не умею соображать так быстро – всяко не тогда, когда на меня смотрят. С вами так не бывает? Только потом до тебя доходит: можно было сказать вот это, ответить вот так вот, сразить их, чтобы они больше уже не встали. Но я стояла у доски, перепуганная, растерянная, и мне ничего не оставалось, только прочесть написанное. Я глубоко вдохнула и начала: