Апсны абукет - Денис Гуцко

Комбат по-отечески опекал своего пленника, привозил ему в госпиталь гостинцы. Сразу сообщили родителям мальчика в Петербург (кажется, он жил без отца, с мамой и бабушкой), но они долго не могли приехать за ним.

«Оружие хотят иметь все»

В госпитале лежал молодой парень, грузинский новобранец.

Огнестрельных ранений у него не было, но парень был сильно избит, с сотрясением мозга и переломами.

Прибыв в Сухуми и найдя штаб части, в которую направлялся, он получил автомат, военный билет и стал солдатом. Завтра, сказали ему, на передовую.

Новобранец решил, что если так, сегодня сам бог велит ему погулять как следует.

Уже поздним вечером, выйдя из шумного кабака в кромешную тьму, солдат услышал, как его окликнули по-грузински — закурить, мол, не найдется?.. Но не успел он вынуть из кармана сигареты, как получил сокрушительный удар по голове. Били долго, пока совсем не затих. Нашли его только наутро. Без автомата.

— Оружие хотят иметь все, — говорил он, тускло улыбаясь, — а идти на передовую — не все…

Друг

За водой приходилось тащиться далеко на окраину города, где из скалы тек пущенный в трубу родник. Пристрелявшись, минометчики осаждающей стороны однажды точно накрыли этот источник, когда возле него толпились люди.

Как всегда неожиданно, с шумом и стенаниями родственников, к госпиталю подъехало несколько машин. Из одной вытащили женщину, которая не подавала уже признаков жизни, затем другую женщину с почти оторванными рукой и ногой. И руку, и ногу ей потом ампутировали. Это была сотрудница Лиды, и Лида потом подолгу просиживала в ее палате, успокаивая ее… доказывая, что и в таком виде можно жить.

Третьим был худенький мальчик, он лежал на руках несшего его мужчины со спокойным бледным лицом… как будто он уснул в дальней дороге. Когда мужчина положил мальчика в перевязочной, стал виден осколок от мины, размером с палец, который вошел в правый висок и, взбугрив лобную кость, застрял в мозгу.

Нейрохирург посмотрел, сказал:

— Оперировать бесполезно, он через пару часов умрет.

И ушел.

Но мальчик с торчащим в голове осколком прожил ночь и еще полдня.

А утром к двери реанимационной, где он лежал, пришел его друг. Паренек был жутко растерян и бледен. Они вместе набирали воду, когда прилетела эта мина. Он один из четверых остался без единой царапины. Я не пускал его, а он очень просил. Я понимал, какое впечатление останется у него на всю жизнь, если он увидит…

Но он твердо встал передо мной и с глазами, полными мольбы, сказал:

— Пустите, дядя, я должен увидеть его.

В слове «должен» было столько осознанности…

Я открыл дверь в палату. Он медленно прошел по проходу к последней койке, на которой все так же наискосок, не укрытый одеялом, лежал его друг… Обошел, не отрывая глаз, постоял немного и бросился бежать.

Ссора

Было затишье. Врачи стояли на крылечке — курили, балагурили. Обстрела не было, боев — тоже, не было как бы и самой войны. Погода, разумеется… белели облака…

Гул моторов оборвал иллюзию — в сторону госпиталя неслись двое «жигулей». Резко затормозили у крыльца, из каждого автомобиля вытащили по тяжелораненому. Грузинские военные, доставившие своих товарищей, были пьяны и чрезвычайно возбуждены. Они орали, ругались, подгоняли врачей матом. Вынесли носилки. Ранения были у одного в голову, у другого в грудь.

Рустам Гвиндишвили, дежурный хирург, подошел к тому, что был ранен в грудь, поднял ему веки и сказал:

— Несите в операционную.

Второго раненого он предложил отвезти в нейрохирургическое отделение, располагавшееся в Республиканской больнице.

Крики и угрозы достигли апогея. Военные бегали по двору, стучали по машине «скорой помощи».

— Где шофер?! Заводи!

На «скорой», — после того как из его гаража увели служебную «ниву», — ездил Гиви Гегечкория, главврач. Но, чувствуя, насколько взрывоопасна атмосфера, он спрятался в здании администрации.

Военные, озверев от отчаяния и злобы, защелкали предохранителями автоматов — но никто не шел. Тогда один из них прикладом разбил стекло, открыл кабину, оборвал провода — видно было, что он делал это не один раз — и завел машину, замкнув провода руками. «Скорая» с раненым в голову уехала.

Хирурги поднялись в операционную.

Они все уже знали, что лежавший на операционном столе был мертв, его привезли уже мертвым. Рустам Гвиндишвили или недоглядел, или — скорее всего — просто побоялся сказать об этом бесноватым военным.

Они толпились в операционной, их с трудом удалось уговорить выйти. Они вышли, но один из них сел на стул, положил автомат на колени и мрачно на все просьбы повторял:

— Я никуда не уйду. Оперируйте.

Хирургам ничего не оставалось, как имитировать операцию. Вскрыли грудную клетку и замешкались, не зная — что дальше…

Я в этот момент ушел в одну из дальних палат — ситуация была раскалена до предела, любой из нас мог попасть под горячую руку. Минут через сорок в коридоре раздался дикий вопль, а за ним крик в окно о том, что их товарищ умер. Началась сумасшедшая стрельба, палили в воздух, в больничные стены, очереди не стихли, пока не закончились патроны в рожках. Неожиданно все попрыгали в машины и уехали.

Позже выяснилось, что поссорились между собой два офицера: один — мхедрионовец, другой — сван из «сванского легиона». Ссора быстро дошла до стрельбы, мхедрионовец был ранен смертельно.

А его друзья бросились из нашего госпиталя в Республиканскую больницу мстить раненому в голову свану. Хотя шансов выжить у того и так было немного.

Снайперша

Однажды привезли абхазскую снайпершу. На вид — лет 18–19. В ней было восемь пуль. Привезшие ее грузинские солдаты сказали, что она убила восьмерых — и поэтому в нее всадили столько же пуль, по одной за каждого убитого… а она, сука, живучая. Ее бросили на крыльце и сказали, что приедут утром, а пока выставят охрану, чтобы ее не выкрали.

— Оперируйте. Если выживет, будем судить и расстреляем.

Но ей повезло — она умерла, не приходя в сознание.

Выпал снег

Уже в начале декабря выпал снег метровой толщины и лежал всю зиму, до весны. Много деревьев обломал этот снег. Они рушились с резким скрипом, похожим на крик. Жители растаскивали их на дрова.

В больнице, построенной еще в прошлом веке, кухня имела плоскую крышу, не рассчитанную на такие снегопады — конечно же, крыша рухнула. Соорудили кухню во дворе: четыре столба и навес. Посредине разводили костер под котлом и варили: утром манную кашу, вечером макароны. Этим кормили раненых и питались сами. За дровами ходили в соседний корпус, сгоревший еще в мирное время. Ломом выдирали уцелевшие межэтажные перекрытия.

Там же, в дворовой кухоньке, после того, как перестала работать разбомбленная прачечная, стиралось белье — вручную. Под уклон на улицу текла мутная розовая жижа — кровь, смешанная с мыльной пеной.

С Новым годом!

Первый массированный обстрел города с абхазских позиций за Гумистой начался около 16.00 31 декабря 1992 года. Сначала ударили минометы, а к ночи добавились и гаубицы. В новогоднюю ночь я дежурил в госпитале. Пожилые врачи, побывавшие на Отечественной, с видом знатоков пытались определить калибр и вид оружия. Около 20.00 несколько десятков снарядов «Града» легло рядом с госпиталем, но левее и с перелетом. Часть их попала в жилые дома через дорогу, часть — в обезьяний питомник. Обезьяны визжали душераздирающе. Они в ужасе метались по вольерам, не понимая, откуда исходит такая грозная опасность и за что… От жалости к ним хотелось просто умереть. Женщины утирали глаза.

Этот ужас вместе с обстрелом стих только под утро.

Подарочки

Кое-как дождавшись утра, сдав смену второму электрику, я бросился домой. Дома одна оставалась Лида. Шел вдоль стен, перебегая с одной стороны улицы на другую так, чтобы оставаться прикрытым зданиями от возможного обстрела…

Возле подъезда теснилась толпа. Стало страшно. Оказалось — неразорвавшийся снаряд. В тротуаре зияла дыра диаметром с ведро, дальше асфальт поднялся и полопался метра на два вдоль бордюра. Рядом валялась аккуратно срезанная снарядом ветка кипариса.

Позвонили саперам — оказалось, за новогоднюю ночь таких подарков набралось более десятка.

Один из них попытались извлечь — вокруг собрались зеваки, приехали журналисты. Снаряд взорвался. Погибли девять человек.

Остальные снаряды — по крайней мере наш — обнесли проволокой, они так и пролежали всю войну.

Но что случилось бы с нашим домом, с Лидой, если бы он взорвался… Я видел, что сделали эти снаряды там, где они взорвались: воронка диаметром в 6–7 метров и глубиной в 5. Асфальт огромными глыбами перелетал через четырехэтажный дом.