Апсны абукет - Денис Гуцко

Денис Гуцко

Апсны абукет[1]

Вкус войны

Я ничем не мог им помочь.

Я оставался здесь, в веселой студенческой общаге, они были там, в осажденном городе. Между нами встала война.

Эта война могла достать и меня, да не достала — пронеслась мимо махиной скорого поезда… Я сдал сессию и укладывал чемоданы. Собирался с женой в гости к отцу, на море. Включил телевизор — а пусть поговорит, — и диктор, врываясь в мою каморку на полуслове, сказал, что, по неподтвержденным пока данным, в Абхазии идут бои, что войска Госсовета Грузии…

Я бросился вниз, к телефону. Еле-еле дозвонился на вокзал, и хамоватый женский голос ответил — поезд пойдет, никакой войны нигде нету. Я вернулся в комнату, все-таки уложил чемоданы. Курил и переключал с канала на канал. Вот — другой диктор… да, в Абхазии идут бои…

Я побежал на переговорный пункт, дозвонился в Сухуми. Отец сказал: «Нет, ни в коем случае, у нас началась война». Я крикнул ему, делая голос повеселее:

— Ну ладно, приеду, как все закончится!

Мы увиделись через два года, в Саратове. Отец и его жена, Лидия Александровна (мне, стало быть, мачеха), жили там на квартире у приютивших их родственников. Они были молчаливы и смотрели как-то насквозь.

Я ничем не мог им помочь.

Между нами по-прежнему стояла война.

Это воспоминания моего отца. Я записал их.

Когда какофония черновиков уже складывалась в рукопись, я заметил, что раз за разом там, где нужно писать «он», пишу «я»… Пусть так и будет: вместо «он» поставлю «я», буду там вместо отца.

Я хочу пережить на этих страницах — вот так, слово за словом, будто день за днем, — то, что пережил он. Иногда мне кажется — больной отец до сих пор живет всем этим.

Было такое вино «Букет Абхазии».

Вино крепленое, и лично мне — не очень, но у отдыхающих пользовалось успехом. Они слетались к винному магазинчику, что стоял на углу возле моего дома… Шоколадные или еще молочные. Праздные, праздничные. Развлекали слух расейскими говорками, а бутылки из их авосек говорили: клац, клац, — совсем как столкнувшиеся камни. В глазах их был отпуск, а море ворочалось и урчало галькой… и…

Была такая война. Грянула, когда вино безумия набрало силу.

По древним технологиям ненависти оно долго бродило, крепло, заботливые невидимые руки поддерживали процесс… Настал срок — и оно разорвало наш мир, как прохудившиеся меха.

Страх.

Стыд.

Боль.

Незабываемый букет.

Началось!

Я проснулся легким.

Встал, потянулся с хрустом. День уже вовсю хозяйничал в квартире. Он уже не был мирным — но я пока не знал. Было 14 августа 1992 года.

Как жаль, что мне не снилось ничего. Я бережно хранил бы этот сон, еще и еще раз расправлял бы его цветастые крылышки… Ведь ночь еще не принадлежала войне.

Я позавтракал. Солнце плавило небесные глубины, зрела жара. Я был нетороплив. Чай с медом и теплые еще, нажаренные Лидой перед уходом на работу оладьи. Завтра должен был приехать сын с женой. Я предвкушал сладкие хлопоты.

Включил кондиционер, включил телевизор.

И война ввалилась.

На экране сам город, район Красного моста, недалеко от санаториев МВО и ПВО. Вооруженные люди. В небе вертолет делает разворот над морем. Одна за другой запускаются две ракеты, и первая попадает в здание санатория, а вторая — в дом наших знакомых, Георгия и Лианы Бжалава, дом загорается.

Я сел. Дом Бжалава горел бурно, пламя рыскало. На самом деле — война. Настоящая. Нет, не настоящая, не может быть. Я вскочил…

… ощущение реальности ускользало…

…прошелся по комнате. Нужно было за что-нибудь ухватиться.

Машина! Вспомнил про машину… — как обычно, на стоянке. Брюки… брюки…

— В шкафу! — заорал сам на себя.

Город был пуст. Телевизоры, включенные на полную громкость, плевались звуками войны. Безлюдные улицы — и бутафорская телевизионная стрельба из открытых окон. От складов тянуло тяжелым табачным дурманом — всегдашним, вечным, и я вздрогнул: реальность шлепнула — мол, очнись… но нет, не очнулся. Еще издалека увидел: на стоянке одна-одинешенька стоит моя «пятерка». Сторож, однако, оставался на месте. Сидел в своей будке, смотрел в стену.

«Абсурд» — мелькнуло в голове.

(Кажется, это был первый раз, когда мне подумалось: абсурд, — но тут же стало почему-то ясно, что теперь вот так и будет… неожиданно, навыворот, так, как не бывает… и надо привыкать.)

Замок с бака был сорван, и бензина в баке не было. В сердцах выговорил сторожу — и тот нехотя, с летней ленцой ответил:

— Война… разве людей удержишь…

«Война, — сказал сторож, — разве людей удержишь».

Машина все-таки завелась. На остатках пригнал ее во двор и поставил в закуток Прониных — этакий дворик во дворе. Пронины разрешали, но теперь я решил спросить… дескать, день-два постоит — ничего? Но навстречу мне из конторы «Сухумгаза» вышли трое. Сказали — втроем одно и то же, что лучше спрятать машину подальше, ведь у многих уже увели или отобрали.

— Как… отобрали?

Они посмотрели, как на дурака. Ничего не ответили, ушли. В соседнем дворе, где обитала «копейка» Насибея Инарба, было пусто. Замок с палисадника, служившего гаражом, распиленный, валялся на земле.

Соседи кучковались возле подъезда. Спорили: прорвутся — не прорвутся. Из их разговора я узнал, что в Агудзерах, в 12 километрах от города, в десять утра был короткий бой между «Мхедриони» и российскими солдатами, охранявшими поселок СФТИ (Сухумского физико-технического института). А на Красном и Белом мостах бой между грузинскими войсками и абхазским ополчением идет уже больше часа.

Поселок СФТИ всегда охранялся военными — в советские времена институт причислялся к первой категории секретности, занимался ядерной физикой и космосом. И чего туда понесло «вольных стрелков»-мхедрионовцев? Наверное, по ошибке…

На экране телевизора Дом правительства. Долгая назойливая картинка — и ничего. Вот, наконец, бой на Красном мосту. Стежки трассеров… телевизор превращает войну в зрелище.

Над позициями по-прежнему грузинский вертолет кружит. Разворачивается… снова две ракеты срываются с него и улетают в сторону санатория МВО. Вертолет кружит еще какое-то время — и вдруг улетает.

Ардзинба на крыльце Дома правительства. Рядом с ним — одетые в камуфляж командиры. Ардзинба говорит: город не сдадут, сохраняйте спокойствие, агрессору будет дан отпор.

Снова показывают бой на мосту — видимо, в доказательство его слов, что атакующие не пройдут дальше.

Телефон мертв… набираю еще раз — нет, никто не отвечает. Бросаюсь к дверям, ругая себя за то, что сразу не сообразил пойти за Лидой в институт.

Внизу Насибей Инарба прощается с женой. Он уже в камуфляже и с автоматом. Она стоит у подъезда, руки к животу. Из ее кухни пахнет хмели-сунели. Насибей машет жене:

— Иди… иди в дом. Все, я спешу.

Проходя мимо, здоровается. Уходит энергичной, решительной походкой.

(Через четыре часа на привале за Гумистой его убьет снарядом, наудачу выпущенным грузинским танком. Насибей Инарба не успеет сделать ни единого выстрела.)

Не пройдя и квартала, я встретил Лиду. Увидев меня, она побежала навстречу, закричала:

— Коля, война! — и, добежав, повторила тихо: — Война, Коленька.

— Да-да, — я постоял, помял лоб, не зная, что дальше. — Пошли домой.

И мы пошли домой, и закрылись на оба замка. И на цепочку. То садились у телевизора, то выскакивали на балкон, прислушиваясь к не знакомым еще звукам разрывов и очередей. Потом, было уже около трех, на экране снова появился Дом правительства… к нему подъезжают несколько «жигулей». Выходит Ардзинба с окружением… они уезжают.

— Коля… и что теперь?

Часа в четыре ударил крупнокалиберный пулемет в центре города. Я вышел в подъезд и в окно между пролетами смотрел, как по направлению к Дому правительства летят трассера. Подумал, что абхазы заняли там оборону и теперь в городе будет идти затяжной упорный бой.

По Дому правительства долбили несколько часов. Когда стемнело, стали видны неправдоподобно медленные раскаленные снаряды, казалось, их можно поймать рукой. Все стихло с наступлением ночи.

(Назавтра мы узнали, что никто никакой обороны не держал — это так победители праздновали свой триумф.)

Многого я не увидел тогда, в самом начале. И слава Богу.

Сидел дома — укрылся от войны за двумя замками и цепочкой и пытался, как мог, успокоить жену. Вот и не увидел, как под звуки пулеметных очередей на улице Мира солдаты правительственных войск Грузии и бойцы из «Мхедриони» разбивали витрины, тащили все съедобное и все спиртное. Как они подъезжали на БТРах, на обычных легковушках. Гордые, с дикими плоскими глазами. Как, энергично размахнувшись, били прикладами в стекло — оно со звоном раскалывалось и потом еще звенело, осыпаясь. Другие разносили витрины очередями… и подбадривали себя матерной руганью. А возле них — горожане. Чуть в стороне, где-нибудь напротив на углу, в подъезде наискосок. Еще утром — приличные обыватели. Последняя шелуха ожидания на их лицах. У многих уже с собой авоськи, тележки, спортивные сумки. Солдаты забирали бутылки и закуску, шумно уезжали. Только тогда ожидавшие выползали окончательно и подходили к магазину… и долго метались меж прилавками, собирая то, что оставалось им после солдат.