Подари себе день каникул. Рассказы - Габриэла Адамештяну

Ну конечно, ее мой отъезд не устраивает, думал он, хоть и не совсем уверенно — былая боязнь огорчить ее сбивала с толку. Другая бы на ее месте порадовалась, что выдвинули именно меня; если бы я слушал ее, так бы и сидел сиднем дома…

— И ты не можешь отказаться? — спросила Марта.

— Вот тебе и раз! — удивился он. — Как же отказываться, когда за это место все бились?..

Он рассеянно включил транзистор, быстро прокрутил шкалу, смешав воедино все аккорды и голоса, и тут же выключил.

— Понимаешь, производственный отдел поддерживал кандидатуру Маринеску. На заседаниях комитета все переругались… Мои люди мне передавали, — рассмеялся он. — Решено было: лучше послать молодого, тем более что Маринеску, кажется, и не член партии…

Я бы даже не сказала, что он честолюбив, думала она, открывая холодильник, чтобы приготовить бутерброды на утро. Что и говорить, конечно, лучше уж так, как сейчас, чем как было раньше; и она вспомнила, какой огорченный вернулся он несколько месяцев назад после выборов, когда недобрал голосов, а она еще весь вечер над ним подсмеивалась. Вот уж не сказала бы, что он станет таким, удивилась она и снова вспомнила его хрипловатый, довольный смех — как смеялся он любой шутке отца, когда она их познакомила.

— Ты забыла опустить штору, — сказал Дину.

Он притворил окно и закричал странно изменившимся голосом:

— Ты только посмотри! Снег!.. Посмотри… посмотри…

И повеяло от его голоса воспоминаниями.

— Небось болельщики на стадионе клацают зубами, — засмеялся он.

Она нехотя подошла к окну — не верила.

Но рядом со сверкающей чернотой тротуаров обведенные белым кольцом стояли деревья, крыши домов были тоже белые. Талый, тщедушный покров пробудил сонный воздух ночной улицы, и от этого особого воздуха, от одного взгляда на этот снег жаром захлестнуло ее воспоминание о былой радости.

Она стояла перед открытым шкафом и вынимала одежду, аккуратно раскладывая ее на стуле, — готовилась к завтрашнему дню. Она делает это каждый вечер, думал он, глядя на нее, и поражался: неужто не надоело начинать каждый раз все сначала?

— Родители позвали нас в воскресенье к обеду…

Дину представил себе правый край стола, где он будет сидеть, от винных паров в комнате кажется особенно жарко. И свое лицо в ожидании шуточек тестя, и включенный телевизор.

— А малышка могла бы остаться у них ночевать, — добавила она.

— Нет, — поспешно возразил он, — мы уедем все вместе…

Будет промозгло и сыро, мы будем долго ждать автобуса, девочка у меня на руках будет метаться, плакать, и личико у нее будет сонное и сердитое.

— Зачем это, девочка плохо спит, только испортит им ночь, — сказал он.

Повернувшись к нему спиной, она взяла с книжной полки книгу, она читала эту книгу уже много месяцев с присущим ей упорством — по страничке каждый вечер. Я бы на ее месте бросил: что можно понять, когда читаешь таким образом?.. Вот так я постоянно оказываюсь в долгу перед ее родителями, подумал он и с нарастающим раздражением вспомнил о прошлогодней ссоре. Пока в нас была нужда, мы были хороши, сказал тесть, вставая из-за стола; все расходы по свадьбе, даже обручальные кольца, мы взяли на себя, вы ужинали у нас каждый вечер… Да, к тому же это злосчастное пальто, вспомнил Дину. Ноги бы моей там не было!.. И он снова возненавидел ее, как только что в ванной, потому что всегда послушно следовал за нею.

— Сегодня я не в состоянии, — сказала Марта и поставила книгу назад на полку, аккуратно подтолкнув ее на прежнее место.

Потому что это отвратительно — все время принимать подачки, подумал он и начал складывать портфель.

— На какой час поставить будильник? — спросила Марта.

— Да, — рассеянно ответил Дину. Как хорошо было бы никогда ни от кого не зависеть, подумал он.

— Я спросила тебя, на какой час поставить будильник, — повторила она.

Он посмотрел на нее удивленно — сперва услышал смешинку в ее голосе — и вдруг вспомнил ее прежнее лицо, каким оно бывало, когда они так легко — невзначай — мирились после ссор. Тот же большой рот, только видно под стершейся помадой, как побледнели губы на этом прежнем, уже забытом лице.

— Что ты так смотришь? — недоверчиво спросила она и мгновенно нахмурилась.

И вдруг он вспомнил ее, тогдашнюю, вспомнил длинные лестницы общежития; она сбегает, не дожидаясь лифта, и смеется, и этот рот — губы впопыхах не накрашены, и потому он не сразу узнает их на знакомом лице, и долго отыскивает, и все время теряет, и беззастенчиво отыскивает снова; они были свои и вместе с тем чужие, как своя рука, если ее пристально разглядывать…

— На шесть, чего ты спрашиваешь, будто сама не знаешь.

Лег в постель, взбил кулаком подушку. Привычным жестом, как взбивал каждый вечер; и вдруг представил себе дорогу на работу и воскресный обед у тестя. Непонятно как, жизнь его обрела свой незыблемый распорядок, и казалось, теперь уже никогда нельзя будет ничего изменить, он никогда не сможет поставить на всем этом точку. Как быстро, подумал он, как быстро…

Она улеглась в постель, и тело ее, приняв удобную позу, успокоилось, как бывало когда-то. Я очень устала, пронеслось в голове, я очень устала… Мир вещей, громоздившийся вверх, умер, застыл вместе с ней, только ее распростертое тело еще вспоминало дневную суматоху; оно медленно отъединялось от нее, унося с собой глухие боли, блуждавшие в мышцах, скопившиеся в усталых плечах и пояснице.

— Ты свет погаси, — прошептала она.

Но он уже спал, и привычно тяжелое дыхание снова сделало его трогательно близким. Как в те времена, когда, засыпая, она верила, что он мысленно оберегает ее хрупкое усталое тело. И всплыло все: воспоминание о первых ночах, радость почувствовать, увидеть его рядом — стоит протянуть руку, стоит раскрыть слипшиеся глаза. Сон уносил с собой ее новые слова и поступки, как хорошо, думала она, как хорошо, уже не пытаясь понять, остался ли он прежним.

Но щелкнул выключатель, в окутавшей ее тьме дернулась нога и все тело отозвалось страхом. Точно страх существовал всегда — неведомо для нее, и лишь усталость, сковавшая тело, поборола его. Надо повернуться на бок, думала она, надо повернуться, иначе так и засну; но мысль растягивала мгновение, а тело не двигалось. Она все повторяла и повторяла эту мысль-приказ, но неподвижное тело, подавленное сном, не подчинялось. И тут страх снова пронзил ее. В минуты испуга, зовя его назад, к пробуждению, она пробиралась ощупью сквозь плотную тьму, не надеясь, что крик ее будет услышан. А теперь будто гигантской болью, взорвалось беспредельное время, ее пробудившееся тело провалилось в скрип пружин, и она, с благодарностью обвив его руками, забыла о страхе и погрузилась в сон.

Девочка давно уже рыдала, когда она смутно услышала ее плач, хотя сквозь прозрачную толщу сна давно его ощущала. Замолчи немедленно, перестань, сердито кричала Марта туда, откуда несся пронзительный плач, покорно направляясь к детской кроватке. Шла, натыкаясь на предметы и стены, нетерпеливо отыскивая выключатель.

— Ну замолчи, что с тобой, ну замолчи, я здесь, — шептала она, прижимаясь к мокрым от слез щекам.

Наверное, я совсем недавно уснула, подумала она, снова ложась в остывшую постель, — слишком уж трудно было проснуться. Чуть белели окна, раскалывая окружающую тьму, дернулась дверь на замке — это припозднившийся сосед захлопнул дверь своей квартиры. Тишина струилась теплом, только временами булькала вода в батарее. И вдруг она вспомнила и, задыхаясь, стала ощупывать распухшее плечо, о господи, этого не может быть, о, только не это! От испуга тело покрылось испариной, путаясь в простынях, она вертелась в кровати, подавляя готовый вырваться крик, но Дину спал так близко… И она застыла, она лежала неподвижно, пытаясь глядеть в глаза страху. О, не так скоро, не так скоро, нет, сделай, чтобы этого не было; мир будто только вчера открылся ей во всей своей беспредельности, и так вот сразу, думала она, нет, не может быть, чтобы это случилось со мной… И тогда в предчувствии неподвижности, которая ее, быть может, ожидает, она, вцепившись руками в край подушки, задышала быстро и глубоко, радуясь уже тому, что дышит. А потом все будет как прежде, думала она, и незнакомое утро, когда ее, возможно, уже не станет, теплом вспыхнуло под закрытыми веками: сверкающие деревья, позолоченные осенним солнцем, дети возвращаются из школы домой, и за витриной закрытого овощного магазина двигается у прилавка с запылившимся сладким перцем и лимонами продавец. Ива полощет в воде пожелтевшие ветви, болтают мамаши, качая коляски. И будет все как прежде, как прежде, но дочка… Девочка поднималась по ступеням дней, далеких и неразличимых, и беззащитный образ матери, неподвластный времени… Она забудет мать, так и не узнав ее.

Нет, я сошла с ума, подумала Марта, будто я не знаю, что никогда не бывает так, как рисует воображение. И мысль тут же ее убедила, на удивление быстро, или, может, страх, измотавший ее вконец, теперь ушел, растворился в тишине безразличия. Посмотрю, что будет дальше, решила она, с благодарностью прислушиваясь к их тихому дыханию. Как хорошо, что я не одна и что я здесь, подумала она, робко вглядываясь в темноту комнаты, расколотую квадратом окна. Если еще вспомню об этом, снова испугаюсь; на мгновение страх опять задел ее и вдруг прорвался терпким смехом. Надо взглянуть, не раскрылась ли девочка, решила она и, умиротворенная, медленно двинулась к кроватке. Забывчивые пальцы ласкали спинки стульев, створки шкафа и холодные ручки дверей.