Хромоножка и другие: повесть и рассказы для детей - Александр Станиславович Малиновский

– Ты знаешь, что Стелька сказал про тебя? Не знаешь! Я, говорит, при ней стесняюсь глупости говорить, ругаться через раз стал… Смотрит в упор на меня синими своими брызгами… Сегодня, когда выпивали, предложил:

– Ты на свой тачанке, как на паровозе пыхтишь.

– Да уж, – соглашаюсь.

А он своё:

– Муркины голубые глаза – как фары! Она ими всех встречных просвечивает, когда с тобой едет. Ты научи её, советует, повороты указывать. Влево сворачиваешь – пусть левым глазом моргает, вправо – правым. Вот только как со стоп-сигналом?

– Тебе, Стелька, того, говорю, кто-то по колпаку крепко дал… и не лечишься…

Лыбится во все щёки и только-то.

Когда уже въезжали во двор, Захарьев посетовал:

– Мура, Мура, смотришь ты на мир своими голубыми глазами… и он у тебя – голубой, наверное, и ясный. Тебе можно позавидовать!

…Мура попробовала однажды остаться ночевать у Захарьева. Он не возражал.

Но что это была за ночь?! Несколько раз Петька во сне принимался кричать. Да так громко, что ей стало страшно. Она начинала метаться по комнате. Не знала, что делать?

Смалодушничала, и под утро вышмыгнула из комнаты.

Больше ни разу к нему ночевать не ходила.

Как всё же при Большаке было спокойнее. Он не ругался, не кричал.

Тогда она была хоть и хромая, но здоровая. А теперь, после того, как учитель наступил ей на ногу, её часто донимала боль.

Петька перестал, как говорила Матвеевна, рвать душу на гармошке во дворе, а спокойствия не прибавилось.

…Как всё поменялось?..

Сегодня, когда прибыли к будке, Стелька, разливая по стаканам денатурку, говорил Петьке:

– А ты знаешь, что Чапай не любил, даже боялся лошадей?

– Кто тебе сказал? – удивился Захарьев.

– Мой дядька Егор, он – чапаевец. – Говорит, у него автомобиль был. Не скакал он…

– А как же кино?

– Кино – это другое…

– Ты это к чему? Про мою тачанку? Так я тоже безлошадный. Мотор: одна моя половинкина сила, куда до лошадиной?..

– Говорю к тому, что вранья на свете больно много…

– Это точно, – согласился Петька. – Вот Мура! Она не соврёт. Если, к примеру, надоели мы ей своей болтовнёй, так она морщится. А то возьмёт и уйдёт. Я люблю таких.

И тут Стелькин сказал вроде бы ни с того ни с сего:

– Тебе, Петруха, пообвыкнуть надо. Не казнись. Смирись. Зачем домой приехал? – жёстко произнёс Стелька. – Глотал бы теперь под Винницей хохляцкие галушки. Никого из своих рядом. Некому жалеть.

– Мне и тут есть чего глотать. И, кажется, уже наглотался, – глухо отозвался Захарьев. – Что там, что здесь… У меня то одна нога зачешется, то другая. Суну руку – ни одной на месте нет? Как привыкнуть?

– Знакомо, – буркнул Стелькин, – мне проще – вон, – он кивнул головой в сторону деревянного своего протеза, стоящего в углу, – когда у меня нога, которой нет, зачешется, я его поскребу, и все дела!

И дурашливо скосил глаза на своего собеседника, подтолкнул:

– Разливай, пехота.

– Мне бы твою ступу, – только и сказал Захарьев.

Стелькин провозгласил натужено тост:

– За нас! И мы чего-то стоим! Два чирка – тот же селезень!

Петька угрюмо молчал. Сегодня больше говорил Захар: – Хорошо, что мы оба – два вместе. Одинокому не чиликается.

Петька продолжал молчать.

Глава 6. Минька и Валька

Мура редко заходила к Стелькину в будку. Старалась сидеть около двери, рядом с тележкой Петьки. Небезопасно в будке у Стелькина. Руки у него большие, а валится из них то молоток, то колодка, когда приятели начинают пить и разговаривать…

Сегодня, не дождавшись конца их разговоров, она убежала домой. А тут своё.

Чтобы забыть про голод, двойняшки Минька и Валька, уставившись в узкое окошко под потолком, считают на тротуаре ноги прохожих.

Оконце короткое, и надо успеть понять: женские ноги или мужские, пока они не прошагали. Миня считает женские, Валька – мужские.

Не обращая внимания на вошедшую кошку, прервав счёт, Минька спрашивает:

– Мам, а почему дяденькиных ног всегда меньше, чем тётенькиных?

– Почему? – произносит Анна глухо. – Потому что война идёт. Большинство тама, на фронте, мужики-то.

– Как хорошо будет, когда больше станет дяденькиных ног, представляете? – говорит Валька. – Значит, война закончилась!

– Нет, – убеждённо возражает Минька, – ног должно быть как раз поровну.

– Почему? – недоумевает Валька.

– А как же потом людям жениться, если не ровно?.. – удивляется Минька.

И тут же спрашивает, рассматривая шевелящиеся пальцы на своей ноге:

– Мам, а вот Петрухины ноги?.. Он тут, а они теперь где?

– Кто где? – не поняла сразу Анна. Ноги?

Подняла тяжёлую голову с подушки и, слегка качнув ею, уронила вновь:

– Миня, ну что ты городишь, где?

Минька принялся внимательно смотреть в окошко, задрав голову к потолку, но шарканье ног затихло. И у него возник другой вопрос:

– Мам, а если немецкая бомба долетит до нас и долбанёт в наш дом, что будет?

– Как же она долетит? Да ещё чтоб попала? – терпеливо отзывается Анна.

– А вот до моста в Сызрани долетели немецкие самолёты с бомбами.

– Теперь этого не допустят.

– Кто?

– Кто? Наш папа, такие, как Петя Захарьев, другие. Они для чего на фронте-то?

– Петруха уже не на фронте. Он вон какой теперь… инвалид войны, – встревает в разговор Валька.

И далее размышляет вслух:

– Если бомба в наш дом попадёт, достанется тётке Матвеевне и Фомичу. Они выше нас живут… Жалко их! А мы в подвале. Не достанет. Может, им к нам надо?..

– Теперь наш папа и за себя, и за Петруху сражается, – рассуждает Минька.

– За всех за нас. Давайте помолчим. Мне отдохнуть бы надо, – молвила Анна.

– Только, мам, форточку закрыть бы, – просит Валька.

– Это зачем? Душно будет.

– Вчера Фомич рассказывал, что страшнее бомбы на войне: газы. Вдруг сюда дойдут? К нам в окно. А мы спим!.. Отравиться можно…

– Валь, ну ты прямо невесть что… Хватит! И этот Фомич городит ребятишкам такое?.. – сердится Анна. Но всё же разрешает:

– Возьми швабру и со стула закрой!

Мура наблюдает за выражением лиц говорящих. Не понимая, о чём они толкуют, видит только спокойствие… И слышит негромкий разговор. И ни о чём сейчас не волнуется.

Ей кажется в доме Большака всё прочным и надёжным.

«Бомбы», «газы»? Эти слова она слышит впервые. Что это? И зачем они людям?.. Раньше жили без них…

Глава 7. «Ах, Люся, Люся!»

Вчера Мура оказалась свидетельницей странной картины. И страшной. Всё с утра было хорошо. Она сидела на плече Петьки с широко раскрытыми глазами. Когда они подъехали уже почти к парикмахерской, из калитки дома справа сначала выглянула только, а потом крадучись пошла за ними Люся – жена Захарьева.

Захарьев не видел свою жену, она была за его спиной, а Мура, по привычке наблюдая за окружающими, всё хорошо просматривала.

Они ехали к Стелькину, а Люся выходит, хоронясь то за столбом, то в подворотне, двигаясь перебежками, наблюдала за ними. Лицо у неё было необычно белое и худое, а причёска всё такая