Жизнь моя, иль ты приснилась мне?.. - Владимир Богомолов

А спустя два года, в 1937-м, самого командарма изъяли, посадили как «врага народа». Меня таскали более года, отстранили и от последней занимаемой должности, понизили в звании и чуть самого не изъяли».

В то время как однокашники Кириллова, даже тот же пострадавший командарм, за годы войны стали в большинстве своём генерал-лейтенантами и генерал-полковниками, командовали дивизиями, корпусами и армиями, а один даже получил четвёртую генеральскую звезду, Кириллов лишь полгода назад стал полковником и был назначен начальником штаба нашей дивизии.

– Ты помнишь директиву, определяющую порядок выезда высших командиров в войска передовой линии? – спрашивает Кириллов Сергеева.

– Какую директиву?

– Директиву Ставки конца ноября сорок третьего… Когда под Никополем генерал-лейтенант Хоменко со своим командующим артиллерии заехали по ошибке к немцам и были убиты. Там, в директиве, определялся порядок выезда и меры предосторожности. Помнишь?

– Так точно! Там приводился ещё случай с генералом Петровым на Калининском фронте. Помню. – Подняв голову, Сергеев смотрит перед собой и, будто читая по бумажке, докладывает: – При выезде командующих армиями и командиров корпусов в войска передовой линии в составе конвоя необходимо иметь опытного проводника из офицеров, личную радиостанцию и два-три танка или бронемашины…

В этом сила Сергеева: любую директиву, инструкцию, приказ он помнит и знает наизусть. Сорок третий год – когда это было! – сколько воды утекло, сколько времени прошло, а он отвечает так чётко, будто только сегодня всё это выучил.

– Ну, танки по воде не пустишь – не ходят,- замечает полковник Кириллов.

– Товарищ полковник,- оживляется Сергеев,- а что если нам переправить генералов на плацдарм на автомобилях-амфибиях{8} ? Они менее заметны на воде, чем катера, и моторы у них потише.

Полковник несколько секунд молчит, словно обдумывая, затем неожиданно вспоминает:

– У Василия Афанасьевича Хоменко я был в тридцатой армии… в сорок первом, под Смоленском… В самые тяжёлые недели… Толковый был, волевой генерал…

– Что же толкового? – удивляется Сергеев. – Там в директиве всё ведь подробно описывалось: сам сел за руль, командир корпуса его останавливал, а он ему: «Вы меня не учите, я в карте не хуже вас разбираюсь и ориентируюсь!» Вот и сориентировался и разобрался! И второго генерала погубил.

– Волевого генерала, если он принял решение, остановить трудно, считай, невозможно,- спокойно объясняет Кириллов. – И убитого обсуждать нам, Сергеев, негоже. Тем более генерала. А насчет амфибий надо подумать. Сколько нам потребуется машин и сколько в наличии?

– С подстраховкой – две, с двойной подстраховкой – три, а в наличии пять больших амфибий и две маленькие.

Кириллов снова молчит, раздумывая.

– Чтобы на свою ответственность, без приказов старших начальников… Нет, я на себя брать это не могу и не буду, пусть комдив решает! – помедля, говорит он. – Подготовь предложение от моего имени, и с первым плавсредством – на плацдарм… Чтобы в течение часа было решение. Письменное! Если комдив одобрит, подготовь три машины с лучшими, самыми опытными экипажами!.. Радиостанция у нас есть, и проводник опытный… Ты, Федотов, старшим плавсредства сколько раз переправлялся?

– Через Одер три раза. С группой захвата… командира дивизии высаживал и знамя с ассистентами переправлял… на «утках».

– Как? На чём? Ты кому голову морочить собираешься?! – с яростью кричит подполковник Сергеев.

– Разрешите пояснить, товарищ подполковник. «Дак» – американский автомобиль-амфибия. «Дак» по-английски – утка. Эти машины называются «утками».

– А на других реках? – спрашивает Кириллов.

– Дважды через Вислу, один раз на Днепре и через Десну.

– Что ж, опыт форсирования достаточный,- замечает Кириллов.

– Товарищ полковник, лучше послать кого-нибудь из резерва. Там есть капитаны и майор-артиллерист, командир дивизиона,- замечает Сергеев.

– Надо было, конечно, майора, но он второй день в дивизии, а комдив посчитал, что нам нужен наш дивизионный ветеран. А Федотов не первый год замужем,- не соглашается Кириллов,- и вот – плавает, и на воде и под водой,- уточняет он. – Перед началом переправы проведите подробнейший инструктаж Федотова.

– Федотов! Как ты обозначишь себя при встрече или взаимодействии с другими соединениями в неблагоприятных погодных условиях, ночью или при встрече с союзниками?

– В случае невозможного визуального определения и для обозначения «Здесь наши войска» подаю сигнал серией, то есть 2-3, красных ракет, которые выпускаются с интервалом не более 3 секунд под углом 60 градусов к горизонту в сторону противника или одиночной, то есть только одной ракетой – для обозначения «На этом рубеже (в этом пункте) наши войска» с интервалом в 2-3 минуты, а при появлении своей авиации с интервалом в 20-30 секунд…

– Отставить! – приказывает Сергеев. – Знаки опознания, установленные директивой Ставки № 11073, скомпрометированы и отменены, а таблица «Я – свой самолёт» до разведроты не доводится,- объясняет Сергеев Кириллову.

– А если командир корпуса его спросит? Он должен знать. Он все должен знать! – убеждённо говорит Кириллов. – Я сейчас поеду к танкистам, а ты с ним подзаймись. Пусть сейчас же выучит наизусть все знаки опознания и памятку по форсированию, все указания по встрече с союзниками,- перечисляет он,- и отношению к немцам. Пусть выучит так, чтобы от зубов отскакивало!

– До тебя отмену и новые знаки опознания доводили?

Никакой отмены до меня не доводили. Все шесть суток на плацдарме отличались ожесточенным сопротивлением немцев и непрерывными боями. Я спал урывками по два-три часа в сутки, Фролова и Арнаутова видел считанные минуты и, получив очередное приказание, бросался его выполнять. Частные боевые задачи мне ставили и командир дивизии, и полковник Кириллов, но об отмене знаков опознания никто и слова не сказал. Никаких новых директив или приказов вышестоящих штабов на плацдарме до меня не доводили, но, если я признаюсь в этом, у Фролова и Арнаутова могут быть неприятности. И потому, внутренне похолодев, я отвечаю:

– Так точно… Доводили…

– Давай! – приказывает подполковник.

Теперь я должен говорить то, чего не знаю и не могу знать, от стыда я готов провалиться сквозь землю, но, тем не менее, бормочу:

– Последней директивой Ставки… войскам установлены новые опознавательные знаки… для встречи с союзниками… установлены новые знаки… опознания… директивой Ставки… войскам… поставлена задача…

– Говори по существу. Конкретно!

Я чувствую, что погибаю. Совершенно раздавленный своей ложью и позором неизбежного разоблачения, после короткой паузы я на секунду умолкаю и тихо признаюсь:

– Виноват, товарищ подполковник, запамятовал!

Как учил меня Кока-Профурсет, я пытаюсь внутренне расслабиться, чтобы легче перенести ругань.

– Запомни, Федотов! Новые знаки опознания выучить так, чтобы от зубов отскакивало!

– Слушаюсь! Понял!

– Понял, понял! Не тем концом понимаешь! Я тебе уже объяснял, что для советского офицера «виноват» – это не позиция! – строго замечает Сергеев. – Это ты женщинам можешь объяснять: виноват, не получилось. А перед начальниками не смей, для начальников «виноват» – это не оправдание,- и, обернувшись к радисту, рявкнул: – Как стоишь?! Стать смирно!

– Виноват!

– Отставить! Сопля! – вдруг возмущенно кричит подполковник, выбрасывая вперёд руку и указывая пальцем в лицо Якимшину. – Почему сопля?! Сопля под носом! Убрать!

Якимшин, побагровев, вытаскивает скомканную мокрую портянку, заменяющую ему платок, старательно сморкается в неё и снова засовывает в карман брюк.

– Товарищ подполковник, разрешите доложить,- вступаюсь я. – Он простужен, разрешите ему выйти.

– Идите! – приказывает Сергеев и, как только Якимшин выходит, набрасывается на меня. – Вы что, в санчасть приперлись? Зачем ты его взял? Командующий и командир корпуса только соплей ваших не видели! Вы что, всю дивизию опозорить хотите? Ты, Федотов, не осознал ответственность!

– Осознал,- заверяю я. – Честное офицерское, осознал.

Я тянусь перед ним так, что, кажется, не выдержит позвоночник.

– Надеюсь, в твоём взводе все умеют плавать?

…И тут я вспоминаю, как Прищепа, всегда спокойный, невозмутимый, обучал бойца из моего взвода держаться на воде перед переправой на Днепре.

– …Плавать я тебя зараз навчу… Сигай в воду!

Секундная заминка – и робкий голос:

– Разрешите раздеться, товарищ сержант!

– Раздеться? Фрицев за Днепром без штанов догонять будешь? Некрасиво! А стрелять чем? Из личного нетабелыюго пулемета? Пушка слабовата! Сигай в полном комплекте!..