Чужой 1917 год - August Flieger

— Глаза — голубые, — откликнулась память.

В общем, образ эдакий одухотворенно-возвышенный и сплошь положительный. Вспомнилась фраза из 'Семнадцати мгновений весны': Характер — нордический, стойкий…

Да, уж! Не то, что в прошлой жизни — пьяный мачо рязанского разлива.

В общем, с внешностью мне повезло…

Надо бы мне пойти прогуляться — подышать свежим воздухом.

Я натянул старые бриджи и оглянулся в поиске сапог.

— Упс! — сапоги по непонятной причине отсутствовали. — Авдеич! Авде-е-и-ич!

— Туточки я, ваше благородие! — искомый персонаж нарисовался в дверном проеме.

— Авдеич, а сапоги-то мои, где?

— Дык, здеся всё! Сей секунд! — санитар извлек из кармана шаровар связку ключей на большом металлическом кольце. Подслеповато щурясь, выбрал нужный и направился к старому окованному железом сундуку, стоящему в ногах моей кровати. Открыл замок, приподнял массивную крышку. — Извольте, ваше благородие!

— Спасибо! — я подошел ближе и заглянул в сундук. Все на месте. Наклонился и стал по очереди вынимать вещи. Сапоги, бриджи, китель, фуражку, скатку, ремень с кобурой и шашку.

Н-да… Доктор был абсолютно прав, сказав, что обмундирование пришло в негодность. Китель — изорван. Один погон болтается на пуговке, второй вообще отсутствует. Левый рукав — лохмотья. Левая пола кителя вместе с карманом оторвана начисто. Обратив внимание на заметную припухлость нагрудных карманов, я хлопнул себя по лбу.

— Ну, конечно же! Документы!

Так! Тут у нас офицерская книжка, простенькая заполненная от руки.

Посмотрим… 'Фон Аш Александр Александрович. Рожден января 28 числа 1899 года. Роду дворянского, достоинства баронского' бла-бла-бла.

О! Тут еще какой-то листочек вложен. 'Предписание. Явиться в расположение Московского 8-го гренадерского полка для дальнейшего прохождения службы'. Тоже понятно.

А здесь у нас что? В другом кармане обнаружилась фотография на толстом картоне — мама. Снимок оттуда же — с Малой Бронной. Вместе с фото иконка в деревянной оправке — Богородица, на обороте крестик и надпись 'Спаси и сохрани'. Засунув все под подушку, я продолжил осмотр.

Бриджи зияют многочисленными прорехами. Левая штанина разодрана по шву сверху донизу. Взяв скатку, я увидел, что она буквально разрезана пополам — видимо крупным осколком. По спине пробежал неприятный холодок. Чудом уцелел, господин прапорщик. Ещё бы чуть-чуть и — хана…

Не пострадали только фуражка и сапоги. Ремень с кобурой из кожи светлого желто-коричневого цвета, тоже выглядел нормально. А вот ножны шашки смотрелись так, будто по ним прошлись наждачкой.

Присев к столу, я раскрыл кобуру и достал револьвер. То, что это изделие братьев 'Наган', сомнений не вызывало. Характерная форма рукояти, рамки, спицы курка. Только вот массивнее привычного мне образца. На вороненой рамке клеймо: двуглавый орел и надпись 'Императорскiй Тульскiй Оружейный заводъ. 1912 г.' Чуть ниже — пятизначный серийный номер. На стволе другая надпись 'Наганъ М1906 Кал.4Л.' — модель девятьсот шестого года, калибр четыре линии.

Моторная память — великая вещь! Руки сами все сделали — открыли защелку, откинули влево шестизарядный барабан. Сдвинули штифт экстрактора назад, вытряхивая патроны на стол.

Не знаю зачем, посмотрев на свет через каморы револьверного барабана, я щелчком поставил его на место.

Знатная пушечка, однако. Примерился и нажал на спусковой крючок — самовзводом пошло туговато. Сухо щелкнул курок. Потом, взведя курок большим пальцем руки, попробовал еще раз. Ага, так — гораздо лучше. Что ж, если по надежности он своему прародителю не уступит, то по убойной силе явно превзойдет.

Пару раз, крутанув револьвер на пальце, зарядил оружие и убрал в кобуру.

В принципе мне приходилось иметь дело с Наганом советского образца, выпуска 28-го года. Он попал ко мне в Чечне зимой 1995 года. В нашу засаду угодила группа боевиков, пытавшаяся просочиться в занятый нашими войсками поселок через лесопосадки.

Наган, вместе с кобурой я снял с пояса убитого чеченца — немолодого бородатого мужика в пижонской папахе. Вот тогда-то я и рассмотрел легендарное оружие как следует. Мы даже постреляли из него по банкам и бутылкам, пока не закончились найденные в карманах 'горца' патроны. Наган потом сменял, за ненадобностью, "контрабасу" из инженерной разведки, на три бутылки водки

На очереди — шашка. Особенно она меня не заинтересовала — обычная драгунка. Выдвинул из ножен клинок, прочитал надпись 'За веру, Царя и Отечество!' да и задвинул обратно — пора и честь знать.

Сложил вещи обратно в сундук — мало ли как у них тут с отчетностью. Шашку повесил на спинку кровати, ремень с кобурой убрал под подушку.

Намотал портянки, натянул вычищенные до блеска сапоги. Встал, притопнул, проверяя, как сидит обувь.

— Э-эх! — потянувшись всем телом, вышел в узкий темный коридор. Авдеич куда-то запропастился, поэтому я двинулся дальше — на улицу, по пути едва не споткнувшись о стоящее прямо у дверей ведро.

На высоком крыльце не обнаружилось никого, кроме пушистой полосатой кошки. Она дремала на перилах, нежась в лучах предполуденного солнца. Я встал рядом и осмотрел окрестности.

Дом, где находился лазарет, был частью большого хутора, весьма своеобразно застроенного. Налицо было явное смешение стилей — традиционно русского и восточноевропейского. С парой больших изб соседствовали крытые соломой мазанки и двухэтажный дом немецкого типа — с мореными внешними балками, белеными стенами и красной черепичной крышей.

Я задумался, пытаясь определить, в каком регионе я нахожусь. Попытка вспомнить хоть какие-то детали успехом не увенчалась. Причиной всему была явная посттравматическая амнезия — последствия контузии. Закрыв глаза, я усиленно рылся в памяти, но кроме мелькающей череды смутных образов — ничего. Внезапно, в голове явственно прозвучал звон станционного колокола и хрипловатый, зычный голос объявил 'Поезд отправляется!', а перед глазами встала картина — двигающиеся за окном вагона постройки, люди на перроне и крупная вывеска на здании вокзала — 'ВАРШАВА'.

Нервное напряжение сказалось незамедлительно — я почувствовал головокружение, волной накатила слабость. Меня качнуло. Чтобы не упасть, пришлось ухватиться за опорный столб крыльца.

Окружающая действительность сильно искажалась фиолетовыми кругами в глазах, и все время норовила расплыться до полной потери четкости. Обняв полированное резное дерево, я прикрыл веки и попытался привести мысли в порядок. В голове бурлило, как в перегретом паровом котле, который взорвется с минуты на минуту. Какая-то чудовищная воронка закружилась в моем сознании, увеличиваясь в размерах. Я чувствовал, что сейчас может произойти что-то необратимо ужасное…

Неожиданно меня прорвало:

— Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли, — сами собой шептали непослушные губы. — Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. АМИНЬ! — Сказал и, не открывая глаз, медленно перекрестился…

Отпустило…

В голове всплыла глупая фраза из известного фильма 'Вот, что крест животворящий делает!'.

Переждав неожиданные последствия своего вынужденного мнемонического кретинизма, я осторожно спустился с крыльца и, пройдя с десяток шагов, с облегчением присел на завалинку.

— Фу-у-ух. Эвона, как меня торкнуло…

— Я прошу прощения, но мне показалось, что вы что-то сказали? — неуверенный ломающийся голос прозвучал совершенно неожиданно.

Я повернул голову, пытаясь разглядеть говорившего. В воротах стоял высокий нескладный молодой человек в форме с погонами вольноопределяющегося. Обмундирование топорщилось на нем, в полной мере олицетворяя идиому 'как на корове седло'. Маленькие круглые очки-велосипеды на носатом веснушчатом лице усиливали впечатление общей несуразности.

— Э? Да… — только и смог выговорить я.

— Ах, простите! — он подошел ближе, смешно по-птичьи переставляя ноги. — Мы, кажется незнакомы. Засим, разрешите представиться. Комаровский Григорий Сергеевич вольноопределяющийся при штабе полка.

— Очень приятно! Прапорщик фон Аш Александр Александрович, — я сделал попытку встать, чтобы поздороваться, но был остановлен собеседником:

— Сидите-сидите! Мне показалось, что вы чувствуете себя не совсем хорошо!

— Спасибо, — я, с облегчением плюхнулся обратно.

— Собственно говоря, господин прапорщик, меня направил к вам мой непосредственный начальник — полковой адъютант. Доктор доложил, что ваше обмундирование утрачено в результате боевых действий. Я вызвался оказать содействие. — Комаровский извлек из-за спины доселе невидимую пухлую полевую сумку, расстегнул ремешок и с заметным трудом вытащил тетрадку в картонной обложке. — Вы позволите?