Речитатив - Анатолий Постолов

– Где? где?…

– Там, в ложе фюрера!

В наступившей тишине кто-то процедил:

– Визгливые куклы, им бы домашние водевильчики разыгрывать.

– Ганс, я описалась, я больше не могла… – всхлипнула женщина.

И тут же несколько человек зарыдали, а толстый мужчина, пробормотав «какой ужас», стал нелепо оседать в своем кресле, будто опара сползающая по краю кастрюли. Его соседи, зажимая носы, вскочили со своих мест.

– Всем сидеть! – заорал охранник, передернув затвор карабина.

В этот момент в центральной ложе ярко вспыхнул внутренний свет, и невысокий человек с аккуратно подстриженными усиками подошел к барьеру. На нем была новая, с иголочки темно-серая униформа. Весь партер и бельэтаж как по команде развернулись и замерли. В руке фюрера шевелился живой комок – маленькая пугливая мышка. Поражало ее сходство с вождем. Он, поглаживая мышь, медленно оглядел притихший зал, поморщился и поднял согнутую в локте левую руку. «Зиг хайль!» – как по команде, гаркнул партер. Женщины в вечерних платьях, с потеками краски под глазами, всклокоченные мужчины в смокингах и даже дирижер, который по роду службы должен был повернуться спиной к человеку в центральной ложе, – все они с невыразимым обожанием смотрели на Гитлера. Дирижер первым очнулся от этой эйфории и резко взмахнул рукой, приглашая музыкантов к исполнению гимна. Но почему-то вместо музыки слышался только шелест вееров и программок, хотя оркестр напрягался вовсю, а губы дирижера, высчитывая такты, нашептывали: «Дойчланд, Дойчланд юбер аллее…» Этот шелест накатывал, как прибой, то затихая, то вырастая до какого-то истеричного птичьего клекота, безжалостно бьющего по перепонкам…

Юлиан открыл глаза. Резкий порыв ветра мощным арпеджио промчался по листьям магнолии, раскинувшей тяжелые ветки прямо за окном его офиса. Он посмотрел на часы, было около пяти. Его правая щека, открытая солнцу, сильно нагрелась, а на левой осталась полосатая вмятина от жесткого рубчика диванного валика. Зазвонил телефон.

– Слушаю, – сказал он с хрипотцой в голосе.

– Что с тобой, ты не простудился? – спросила Виола.

– Я спал. Захотелось вздремнуть, и я прилег на диван, куда обычно сажаю пациентов.

– Ты не забыл, что мы сегодня идем в гости? Подарок я уже купила.

– Умница.

Юлиан зевнул, подошел к своему столу, достал из диспенсера влажную салфетку, развернул ее и приложил к лицу.

Пятно

– Сколько Волику исполняется лет?

– Кажется сорок восемь. Ты идешь без галстука?

– Галстук ни к чему. Он гостей любит встречать в джинсах и сандалиях на босу ногу. Я не хочу выглядеть белой вороной.

– Между прочим, Ирена мне сказала, что у него будет этот целитель, о котором все говорят…

– Целитель?

– Помнишь, я тебе показывала его рекламное объявление на полстраницы в «Вестнике эмигранта»?

– Ах, этот… с польской фамилией.

– Его фамилия Варшавский. Думаю, он еврей, а не поляк.

– Он, кажется, родственник Волика?

– Дядя.

– Мой дядя самых честных… Слушай, Ключик. Я хочу тебе рассказать что-то очень интересное. Мне снился странный сон.

– У тебя пятно от вина на рубашке.

– Это не простое пятно, а даже очень драгоценное – Шато Латур 1982 года. Две тысячи за бутылку.

– Нет, милый, боюсь, что это дешевое каберне. Пять долларов за бутылку.

– Тогда я выброшу рубашку в мусор.

– Не спеши. Рубашка стоит намного дороже вина. Я ее попробую отмыть. Или отскоблить. Снимай. И надень другую. Так о чем ты только что хотел рассказать?

– Я уже не помню…

– Какой-то сон…

– Ах да… сон. Очень странный сон. Из времен Третьего рейха. Немецкий бомонд в старинном театре. Премьера какой-то оперы Вагнера. Появляется Гитлер с Евой Браун. Дамы визжат, потому что из ложи Гитлера прямо в партер прыгает крыса. Что было дальше – не помню.

– Действительно, странный сон. Ты это все не выдумал только что?

– Нет. Я просто кое-что вспомнил, когда ты сказала, что целитель этот – дядя Волика. У меня неделю назад был клиент. Старик лет под восемьдесят, немецкий еврей. Почти вся его семья сумела выбраться из Германии до того, как нацисты начали решать еврейский вопрос. И только дядя, всеобщий любимец, отказался уезжать. Ко времени прихода Гитлера к власти дядя был дирижером в опере – очень лояльным, полностью ассимилированным и, как ему казалось, всеми уважаемым, но немцы все равно отправили его в Дахау. Старик, видимо, разволновался, когда рассказывал свою историю… Так и вижу перед глазами его руку на диванном ролике. Она выбивала какой-то странный ритм, эта скрюченная рука, будто старик передавал в свое прошлое сигналы азбукой Морзе… Представляешь? Где моя расческа?

– Ну вот же, у тебя перед глазами…

– А сегодня мне в последнюю минуту позвонил клиент и отменил визит. Я решил воспользоваться моментом и почитать кое-какие материалы из последних журналов, но минут через пятнадцать страшно захотел спать, лег на диван и почти сразу уснул. Сон был удивительно отчетливым, но постепенно все детали улетучились. Загадочный старик…

– Жюль, ты попал в сеть его воспоминаний, ты это понимаешь?

– Я из одних сетей попадаю в другие, я весь опутан сетями, как старый сом, который из чистого любопытства вылез из своего укрытия, а его заарканили вместе с мелкой рыбешкой… и теперь – прощай, свобода…

– Бедный ты мой…

Целитель

– Покурим? – предложил Волик, довольно тучный розовощекий мужчина в жилетке цвета хаки с «газырями» и многочисленными накладными карманами. Он протянул Юлиану сигару.

– Монте-Кристо! – аппетитно произнес Юлиан, по-собачьи обнюхивая сигару со всех сторон. – Куба?

– Доминиканская республика. Но очень удачная партия, – сказал Волик, орудуя гильотинкой. Они стояли на площадке просторного патио, с которого открывался вид на глубокий каньон, и вдали, на его крутом склоне, словно светляки, вздрагивали и перемигивались своими окнами многочисленные домики.

– Пока дядя Сэм не помирится с отбившимся от стада Фиделем, придется курить подделки, – вздохнул Юлиан.

– Ваш дядя Сэм, как свирепый алабай, хочет один удержать большую отару овец. Но одному с таким хозяйством никак не справиться – обязательно какая-нибудь овца выбьется из стада…

Слова эти произнес средних лет мужчина, который секунду назад появился на патио. Высокий, подтянутый, он был гладко выбрит, его тщательно зачесанные назад волосы слегка курчавились на затылке, а удлиненные косые виски, резко заостренные книзу, придавали облику немного мефистофелевский вид.

– Одна овца погоды не делает, – усмехнулся Юлиан. – А не будь дяди Сэма в роли сторожевого пса, вся отара разбрелась бы куда глаза глядят…

– Потому что на большую отару нужна сила. Не один, а три сторожевых пса. Вот вам рецепт: Россия, Америка, Китай – тогда, возможно, и наступит мир во всем мире.

– Триумвираты – самая неустойчивая политическая организация. Власть, в отличие от водки, на троих не делится, – возразил Юлиан, выпуская в воздух облачко ароматного дыма.

Мужчина приготовился произнести очередную тираду, но тут вмешался Волик:

– Дядя Лева, я собирался вас познакомить. Это мой хороший товарищ Юлик Давиденко – психотерапевт, большой дока в своем деле. Я вам о нем рассказывал. Они со своей девушкой немного опоздали, и я не успел…

– Варшавский… – отрывисто произнес мужчина, протягивая руку, и тут же переспросил: – С девушкой? Мне показалось, что это ваша жена. Впрочем, я забыл… в Америке очень модно заводить гелфрендов, так кажется?

– Это не вопрос моды. Женитьба, как и научный труд, требует серьезного подхода. Я уже однажды обжегся и теперь предпочитаю не связывать себя узами. Отношения на уровне любовников, поверьте, часто бывают намного устойчивее…

– Да, так, конечно, легче, – согласился Варшавский.

– Дядя Лева, как насчет сигары? – спросил розовощекий племянник, добывая из газыря очередную торпеду.

– Никогда в жизни не выкурил ни одной сигареты, а тем более сигары, – резко бросил Варшавский. – Мои легкие можно выставить в музее Министерства здравоохранения как образцовые… Что касается ваших… не буду вам их подробно описывать, а то еще закашляетесь.

– Мы с Юликом вообще-то не курим, иногда сигарами балуемся – и то редко, на посошок, вместо последней, – оправдываясь, промямлил Волик.

Варшавский только рукой махнул.

На патио появилась Виола со своей подружкой Иреной. Ирена, стриженная под мальчика, полноватая, но выглядевшая весьма сексуально в своих белых легинсах, подпрыгивающей походкой устремилась к мужскому обществу. В левой руке, франтовато оттопырив пухлый мизинчик, она несла перламутрово-серебристый мундштук с сигаретой.

– Мальчики, дайте огонька…

– Еще одна курилка, – поморщился Варшавский.

– Ленард, – кокетливо замурлыкала Ирена, – не будьте столь строги. Я слабая женщина. У меня есть недостатки. Это один из них.