Страх вратаря перед одиннадцатиметровым - Петер Хандке

В течение суток в сторону границы шло мало поездов, и Блох, коротая время до отправления ближайшего поезда, зашел в Кинохронику и там заснул. Вдруг стало довольно светло, и шуршание опускающегося или поднимающегося занавеса показалось ему угрожающе близким. Чтобы узнать, опустился или поднялся занавес, он открыл глаза. Кто-то карманным фонариком светил ему в лицо. Блох вышиб фонарик из рук билетера и через фойе кинотеатра прошел в туалет.

Там было тихо, снаружи проникал дневной свет; Блох немного постоял не двигаясь.

Билетер, прибежавший следом, грозил вызвать полицию, но Блох отвернул кран, вымыл руки, потом нажал на кнопку электросушилки и держал руки под струей теплого воздуха, пока билетер не исчез.

Потом Блох почистил зубы. И наблюдал в зеркале, как одной рукой чистит зубы, а другую, неплотно сжатую в кулак, по-чудному держит на груди. Из зрительного зала доносились неистовые вопли героев мультфильма.

У Блоха в прошлом была приятельница, как ему было известно, она содержала теперь пивную в городке на южной границе. В вокзальном почтовом отделении имелись телефонные справочники для всех населенных пунктов страны, однако он тщетно искал в них ее номер; в том городке было несколько таких заведений, но фамилии их владельцев не значились; кроме того, Блоху скоро надоело ворочать телефонные книги — они висели в ряд, корешками кверху. «Лицом вниз», — вдруг подумал он. Тут вошел полицейский и потребовал у него документы.

Билетер заявил, пояснил полицейский, то опуская взгляд на паспорт, то глядя в лицо Блоху. Блох уже решил было извиниться. Но полицейский, заметив, что Блох поколесил-таки по белу свету, уже протягивал ему паспорт. Блох не посмотрел ему вслед, а сразу же перевернул телефонную книгу. Кто-то закричал; Блох вскинул глаза и увидел, что рядом в телефонной будке громко кричит в трубку иностранный рабочий — грек. Блох передумал, он решил ехать не поездом, а автобусом; он обменял билет и, купив себе булочку с колбасой и газеты, в самом деле направился на автовокзал.

Автобус уже ждал, правда, еще с закрытыми дверьми; водители стояли в некотором отдалении и разговаривали. Блох сел на скамейку; светило солнце; булочку с колбасой он съел, но лежавшие рядом газеты не развернул, приберегая их для многочасовой поездки.

Багажники с обоих боков автобуса были почти пусты; пассажиров с поклажей оказалось мало. Блох ждал снаружи, пока не захлопнулась задняя раздвижная дверь. Тогда он быстро вошел через переднюю, и автобус тронулся. Но кто-то окликнул водителя, и он притормозил. Блох не стал оборачиваться; села крестьянка с громко плачущим ребенком. В автобусе ребенок замолк, и они поехали дальше.

Блох заметил, что сидит как раз над колесом; пол в этом месте поднимался горбом, и у него соскользнули ноги. Он пересел на самое заднее сиденье, где мог, если потребуется, без помех наблюдать за дорогой. Садясь, он в зеркальце заднего вида заглянул в глаза водителю, хотя это ровно ничего не значило. Блох воспользовался тем, что повернулся, размещая за спиной портфель, чтобы взглянуть назад на дорогу. Раздвижная дверь громко дребезжала.

Все ряды сидений в автобусе были установлены так, что пассажиры смотрели вперед, и только два ряда перед ним были обращены друг к другу; поэтому пассажиры, сидевшие друг за другом, сразу же после отъезда почти перестали разговаривать, тогда как пассажиры перед ним скоро возобновили разговоры. Голоса людей были приятны Блоху; то, что он может к ним прислушиваться, приносило ему облегчение.

Спустя немного — автобус уже достиг междугородного шоссе — сидевшая рядом с ним в углу женщина обратила его внимание на то, что он выронил несколько монет. Она спросила:

— Это ваши деньги? — И при этом показала, как вытащить монету из щели между спинкой и сиденьем.

Посреди сиденья, между ним и женщиной, лежала еще одна монета, американский цент. Блох, беря монеты, ответил, что, вероятно, уронил их, когда оборачивался. Но так как женщина не заметила, что он оборачивался, она стала его расспрашивать, и Блох опять ответил; понемногу, хотя они сидели для этого неудобно, завязался разговор.

Необходимость говорить и слушать помешала Блоху спрятать монеты. Они согрелись у него в руке, словно их только что выдали ему в кассе кинотеатра. Монеты потому такие грязные, пояснил он, что их недавно, перед футбольным матчем, бросали на землю — разыгрывали ворота.

— Я ничего в этом не смыслю! — сказала попутчица.

Блох поспешил развернуть газету.

— Орел или решка! — продолжала она болтать, и Блоху пришлось газету сложить. Собираясь сесть, он повесил пальто на крючок, а когда потом тяжело плюхнулся на сиденье, сел на свисающую полу и оборвал вешалку. Теперь, держа пальто на коленях, Блох сидел рядом с женщиной совершенно беззащитный.

Дорога сделалась хуже. Раздвижная дверь закрывалась неплотно, и Блох наблюдал, как через щель сполохи света влетают в салон автобуса. Даже не глядя на щель, он заметил эти сполохи на газетном листе. Он читал все подряд, не пропуская ни строчки. Потом поднял глаза и стал рассматривать пассажиров впереди. Чем дальше они сидели, тем приятнее было на них смотреть. Немного погодя он заметил, что сполохи в салоне прекратились. Снаружи стемнело.

У Блоха, не привыкшего воспринимать такую уйму деталей, разболелась голова, может быть, тут сыграл роль и запах целой пачки газет, которые он вез с собой. К счастью, автобус остановился в окружном центре, и пассажирам предложили подкрепиться в станционном ресторане. Прохаживаясь на воздухе, Блох то и дело слышал доносившийся из зала скрежет сигаретного автомата.

На площади он заметил освещенную телефонную будку. В ушах у него все еще стоял гул мотора, поэтому шорох щебня под ногами здесь, возле будки, был даже приятен. Он выбросил газеты в урну рядом с будкой и закрылся там. «Я представляю собой превосходную мишень!» — вспомнилось ему, говорил, стоя ночью у окна, герой в одном фильме.

Никто не ответил. Блох, снова на воздухе, в тени телефонной будки, слышал в ресторане, за задернутыми занавесками, резкий звон игральных автоматов. Когда Блох вошел в зал, оказалось, что там почти пусто; большинство пассажиров уже покинули ресторан. Блох, не присаживаясь, выпил пива и вышел в вестибюль: одни пассажиры уже сидели в автобусе, другие стояли у двери и разговаривали с водителем, третьи стояли поодаль, спиной к автобусу, в темноте Блох, которому от этих наблюдений сделалось тошно, провел рукой по губам. Нет чтобы просто отвернуться! Он отвернулся и увидел в вестибюле пассажиров, возвращавшихся с детьми из туалета. Когда он проводил рукой по губам, от руки запахло металлом поручней, за которые он хватался. «Этого не может быть!» — подумал Блох. Водитель уже сидел на месте и в знак того, что и другим пора садиться, запустил мотор. «Как будто и так не понятно», — подумал Блох. Когда отъезжали, на шоссе посыпались искры от поспешно выброшенных из окон сигарет.

Рядом с ним никто уже не сидел. Блох забрался в угол и вытянул ноги на сиденье. Он расшнуровал ботинки, прислонился к боковому окну и уставился в противоположное. Положил руки за голову, сбросил ногой с сиденья хлебную корку, выставил вперед локти и уставился на них. Понюхал рукава под мышками, потерся подбородком о плечо, откинул назад голову и уставился на горящий плафон. Нет, этому просто нет конца! Не зная, что бы еще сделать, он сел.

Тени стоявших по обочинам деревьев, когда автобус проезжал мимо, вращались вокруг деревьев. Лежавшие на ветровом стекле очистители смотрели не совсем в одну сторону. Сумка с путевым листом и билетами возле водителя вроде бы была раскрыта. В проходе на полу лежало что-то похожее на перчатку. На выгонах вдоль шоссе спали коровы. Отрицать это было бесполезно.

Постепенно на остановках по требованию пассажиры высаживались. Подходили к водителю, и он выпускал их в переднюю дверь. Когда автобус останавливался, Блох слышал, как по его крыше хлопает брезент. Потом автобус вновь остановился, и из темноты послышались приветственные возгласы. Немного дальше он различил железнодорожный переезд без шлагбаума.

Незадолго до полуночи автобус прибыл в пограничный городок. В гостинице, возле которой находилась автобусная стоянка, Блох сразу же получил номер. У служащей, проводившей его наверх, он спросил о своей знакомой, ему известно было только ее имя — Херта. Горничная смогла дать нужную справку: знакомая арендует пивную в предместье. Что означает этот шум? — уже войдя в комнату, спросил Блох.

— Да парни там, в кегельбане, застряли! — ответила горничная и вышла из комнаты.

Даже не оглядевшись, Блох разделся, вымыл руки и лег в постель. Стук и грохот внизу продолжались еще некоторое время, но Блох уже спал.

Проснулся он не сам, его, по-видимому, что-то разбудило. Кругом стояла тишина; Блох соображал, что же могло его разбудить; немного спустя ему показалось, будто потревожил его шорох разворачиваемой газеты. Или это затрещал шкаф? Скорей всего, из брошенных на стул брюк выпала монета и покатилась под кровать. На стене он заметил гравюру, изображавшую городок во времена войн с турками; перед крепостными стенами прогуливались горожане, а за стеной колокол до того криво висел на башне, что оставалось лишь предположить, что он звонит вовсю. Блох представил себе, как звонаря внизу подкидывает веревка; он видел, что горожане устремляются к крепостным воротам: кто-то бежал с детьми на руках, собачонка, виляя, протискивалась между ногами малыша, едва его не сбив. Да и маленький набатный колокол на башне часовни был изображен так, что, казалось, вот-вот перевернется. Под кроватью лежала только обгоревшая спичка. Снаружи, дальше по коридору, опять громко звякнул в замке ключ: вот отчего он, скорее всего, проснулся.