Сибирский гамбит - Евгений Руднев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дусов пожал плечами:
– Я не совсем понимаю… ты что же: против электрификации Сибири?
– Не надо утрировать, – поморщился Лузин. – Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.
– Во всем, Глеб Иваныч, а тем более в геологической разведке, надо быть последовательным, – произнес Минаев. – Если нефть органического происхождения, как считает Губкин, то она должна быть приурочена, как правило, к осадкам древних мелких морей, лагун и лиманов. Что же касается Меюмского региона, то там много миллионов лет назад существовал древний материк Кедровия. Доказательств предостаточно. Материк, а не море, слышите? А раз это так, значит, о большой нефти на Меюме не может быть и речи. Уяснили?
Лузин сгорбился и почувствовал, что ему хочется лишь одного: поскорее убраться из этого душного противного склепа. На душе было пустынно. Сонное безразличие овладело Лузиным.
– Мне можно… уйти?
– Нет… – Епихин встал из-за стола, неторопливо прошелся по бронзово-серебристым солнечным крапинам, усыпавшим пол от окна до двери. – У меня, Глеб Иванович, есть к вам предложение…
– Какое? – уныло спросил Лузин и не узнал своего мертвого голоса.
– В Сибири сейчас очень туго с кадрами. Не хватает геологов. А ведь вы закончили до войны нефтяной институт с отличием. Я все помню… Как смотрите на то, чтобы снова вернуться в Сибирский главк, а?
Лузин машинально присел на стул. В горле запекло, и он с трудом сглотнул набежавшую в рот слюну.
А Епихин продолжал:
– Вы еще молоды, Глеб Иванович, но у вас уже большой опыт по части геологических съемок. Вы проработали в Северной экспедиции шесть лет, да плюс десять лет в Средней Азии. Это что-то да значит… Одним словом, вы сейчас больше нужны там, в Сибири, чем тут, в Туркмении…
Второй раз за время разговора с заместителем министра Лузин растерялся. То, что предлагал Епихин, было настолько неожиданным и заманчивым, что Глеб даже дыхание задержал. Неужели осуществится то, о чем он мечтал все эти последние годы? То, о чем он думал бессонными ночами в раскаленных, словно паровозная топка, Каракумах под шелест фаланг и скорпионов? Но как же тогда приказ министра? Они ведь хотят приостановить разведку на нефть в Западной Сибири. Вконец все запуталось. Головоломка какая-то. А может, это сон? Ущипнуть себя, что ли… Нет, это не сон. Все происходит наяву.
– А чем… чем же я буду заниматься там?
– Мы хотим предложить Вам работу в Таежноградском геологическом управлении. Начальником экспедиции. Разведка на нефть в Южном бассейне.
«Начал за здравие, а кончил за упокой. Шутник, товарищ Епихин…»
– Спасибо, но такой работой я заниматься не буду, – просипел Лузин.
Минаев раздраженно потер ладонью полированную лысину.
– Что значит «не буду», молодой человек? Здесь не базар, а производство! Извольте вначале подумать, а потом уже отвечать. Директива ЦК партии есть – и ее надо выполнять! Ясно?
– Повторяю: такой работой я заниматься не буду. Промышленной нефти в Южном бассейне нет. Она есть только на Меюме.
– Вздор!
– Это не вздор, а научно-обоснованный вывод. Дайте мне геофизиков, буровиков – и я докажу вам справедливость этого вывода! – Лузин вскочил, начал размахивать руками. Потом вытащил записную книжку; стал приводить цифры, тектонические структуры, геологические горизонты. Сыпал терминами направо и налево…
Дусов неодобрительно наблюдал за Лузиным. К чему эти уколы, кавалерийские наскоки? Пристало ли поучать таких людей, как Епихин и Минаев?
– А ведь мы, товарищ Лузин, можем заставить вас перейти на работу в Сибирский главк. Напишем приказ! Да-да, в административном порядке, молодой человек! – Минаев насмешливо-хмурым взглядом уперся в Глеба. – Неужто вы все забыли, а? Вспомните 1942-й год. Вы тогда самовольно начали бурить скважины на Меюмской площади. Вас судил военный трибунал, ибо действия ваши расценили как саботаж, контреволюцию. Пятьдесят восьмая статья… да еще в военное время…
Минаев умолк, продолжая недобро смотреть на Глеба.
– Вас, Лузин, приговорили к высшей мере! Если бы не Всеволод Викторович… Да что там говорить! Только благодаря ему… именно ему… «вышку» вам заменили десятью годами. И отсидели вы в лагере под Магаданом вообще только год – опять добрая душа Епихин вас выручил. Отстоял-таки полностью… вытащил из зоны… отправил на нефтепромыслы Туркмении. А вы теперь – вон как запели! Неблагодарный вы человек, Лузин! И жизнь ничему вас не научила…
«Неужели Епихин помог? Вот же чудеса… Никогда бы не подумал. Впрочем, расстреливать меня им было просто не выгодно. Шла война, а специалистов-нефтяников катастрофически не хватало. Нефть же была нужна как воздух…»
Правое ухо Минаева, из которого торчала кисточка черных волос, сделалось фиолетово-багровым.
– Завтра же заготовлю на вас приказ о переводе в Южную экспедицию. Кончен бал!
«Замашки у тебя, дядя, как у курбаши[4]…» – На обветренных скулах Лузина обтянулась кожа.
– Не подучится.
– Вы что же: против партии… против ЦК идете? – Минаев сузил голубые, как стальная стружка, глаза. – Почему, позвольте вас спросить, не получится?
– А потону, что сейчас не 1942-й год. Тогда время было военное, и спрос был другой… Приказ можете заготавливать, но Лузин – работать в Южной экспедиции не будет. – Глеб прищурился и, взблескивая изрезанными красной паутиной белками, вплотную подошел к Минаеву.
– И, пожалуйста, не пугайте. Слишком много меня пугали. Особенно в первые пять лет, – когда трубил тут верховым рабочим на буровой. Иммунитет выработался: не реагирую! Привык, знаете.
– Вы что же… хотите пойти по стопам Кошельца?
– А разве это плохо? Андрей Силыч Кошелец первым из советских геологов нашел нефть в Сибири.
– Случайное нефтепроявление. Непромышленное. Ничтожное!
– Это не важно.
– Очень даже важно! И уж если быть точным до конца, то сию нефть нашел не Кошелец, а подсекли его строптивые буровики. И почти все они вскоре были расстреляны.
– И вы считаете… это нормой? Когда люди находят нефть для страны, а их расстреливают?!
Минаев бесстрастно пожал плечами:
– Эти люди любой ценой хотели выбить деньги под дальнейшую разведку – за счет учителей, сталеваров, колхозников. Состряпали письмо в Москву, поставили свои подписи. А главное – без ведома вышестоящих инстанций отправили в столицу пробы с полученной нефтью. Состав же ее подозрительно оказался точь-в-точь как в Бакинской, даже лучше.
– Чудесно!
– Им никто не поверил. Бдительность в 1937-м у нас была на высоте! Да и дебит скважины буровики Кошельца завысили в несколько раз. Махновщина какая-то. Фальсификация! Вредительство! Поделом!!
– Как вам не стыдно? Вы же геолог!
Минаев спокойно продолжал:
– Кошельца спасло лишь то, что он во время данных событий лежал в больнице…
– Я преклоняюсь перед этим человеком и его людьми. Это настоящие герои!
– Игра с огнем к добру не приводит. Учтите!
– Ничего. Переживу. – Лузин резко крутанулся на стоптанных каблуках кирзачей и, не попрощавшись, толкнул кулаком дверь.
Через минуту Дусов увидел его в окно: он накатисто шагал к виднеющимся вдали решетчатым переплетам буровых.
– Демагог! Молокосос! – хлопнул ладонью по столу Минаев. – Зря Вы, Всеволод Викторович, церемонитесь с ним. Я это дело так не оставлю… С ним надо разговаривать другим языком!
Епихин молча листал письмо Лузина в ЦК…
Глеб жил в крохотной комнатушке общежития нефтяников.
В десятом часу, когда над пустыней опустилась лиловая, в желтом крапе, паранджа южной ночи, к нему заявился со свертком под мышкой Дусов.
Лузин лежал, не зажигая света, одетый на кровати, смотрел в потолок. – Не знаю, старик, когда теперь свидимся. Давай хлобыснем на прощанье по маленькой. Надеюсь, закусить у тебя что-нибудь найдется? – Дусов развернул сверток и поставил на стол бутылку коньяка «Ала-Тоо».
Лузин нехотя поднялся, включил свет.
Оба ощущали натянутость. Глеб еще во время разговора с Епихиным понял, кого именно поддерживает Дусов, а потому и не старался скрывать свою отчужденность к гостю. Что до Дусова, то он, напустив на себя беспечный вид, пытался хоть как-то скрасить неприятную атмосферу.
– Знаешь, Глеб, а я ведь – впервые в Средней Азии. Тут, промежду прочим, есть на что посмотреть. Особенно в Ашхабаде. Прямо на центральной улице – трамваи, «Победы» – и старик верхом на верблюде. Экзотика!
Лузин молча поставил на стол две пиалы и миску с сушеным урюком, достал из тумбочки твердые, как песчаник, лепешки.
Дусов обвел оценивающим взглядом комнату. Кровать, две табуретки, столик. На стене – карта Туркмении и большой портрет Губкина. Жидковато…
– Красиво тут у вас по весне, в особенности вечером. Нежарко, маки цветут прямо у буровых… – Дусов шагнул к окну. В лицо дохнуло прохладой и густым запахом нефти. – Пустыня… «Колыбель человечества», так называл ее Энгельс. Именно здесь люди впервые начали заниматься земледелием на орошенных участках, разводить овец. Древнейшая культура. Минареты, старые письмена. Алишер Навои, Авиценна… – Покосился на Лузина: – Почему не разливаешь коньяк?
