Святая преподобномученица Елисавета Федоровна (Романова). Жизнеописание. Акафист - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Очень знаменательно само наименование, какое Великая Княгиня дала созданному ею учреждению, – Марфо-Мариин-ская обитель: она предназначалась быть как бы домом Лазаря, в котором так часто пребывал Христос Спаситель. Сестры обители призваны были соединить и высокий жребий Марии, внемлющей вечным глаголам жизни, и служение Марфы, поскольку они опекали у себя Христа в лице Его меньших братий.
Протопресвитер М. Польский [3]Через два года сестер было уже около ста человек, и притом из всех сословий. Радостно было это лицезреть. <…> В саду воздвигнули храм Покрова Пресвятой Богородицы по ростовскому образцу. Обширный и великолепный; иконы, фрески – письма художника Нестерова и других. Во время богослужений храм бывал переполнен. Место Великой Княгини находилось в сторонке, куда, никому не мешая, она входила. <…> Отец Митрофан Сребрянский был ей во всем ценным помощником. Она сама показывала пример: первая на службах, в больнице обители она сама ходила за больными, принимала посетителей, навещала бедных, беседовала с сестрами, наблюдала за уходом за детьми в приюте Ордынки. Бдительности ее не было конца. Если было нужно, оставалась на всю ночь в больнице около тяжелобольных после операции; присутствовала на всех операциях и всегда была у одра умирающих. Спала лишь четыре или три часа в сутки. Питалась очень мало и исключительно вегетарианской пищей. Поражала своей бодростью.
М. Белевская-Жуковская [4]Какую наша матушка жизнь вела! Подражала преподобным, тайно носила власяницу и вериги, спала на деревянной лавке. Однажды к ней одна из новеньких сестер среди ночи вбежала (матушку разрешалось в любое время звать в случае необходимости) и увидела, как она «отдыхает». Матушка ей только одно сказала: «Душенька, когда входишь, надо стучать». <…> Пост у нее был круглый год, и рыбу не ела. По великим праздникам, когда архиереи съезжались, положит себе на тарелку кусочек. В двенадцать часов ночи, после дневных трудов вставала на молитву, потом обходила свою больницу. Кому-нибудь из больных плохо – оставалась рядом, ухаживала до утра. Умирали все только на ее руках. И Псалтирь ночами по усопшим читала одна. Как-то картошку перебирать, сестры заспорили, никому не хочется, – матушка молча оделась и пошла сама. Тогда уж за ней все побежали. Молитвенница она была особенная – стояла на молитве не шелохнувшись, как изваяние. Часто видели ее во время службы в слезах. Она потом сделала подземный храм, посвященный Небесным Силам, прямо под алтарем, и во время Литургии уходила туда, чтобы ее не видели.
Да, какая-то сила в ней необыкновенная. Какая-то светлость от нее исходила. Чувствовалось, что человек другой земли, другого мира, – она дышала иным миром, жила неземным. И так всегда чувствовалось в ее близости, что человек не от мира сего.
Монахиня Надежда [12]Самые тяжелые больные поступали в личное ведение Великой Княгини. Она, как правило, выполняла ночные дежурства при них, утешала, ободряла их и молилась с ними.
Н. Балуева-Арсеньева [2]«У нас не много больных, так как мы берем пациентов, чтобы на практике учиться лечить разные случаи, о которых идет речь в лекциях докторов, и для начала взяли только легких [больных], сейчас все более и более трудные [случаи], но, слава Богу, больница наша просторная, светлая, сестры очень преданы своему делу, и больные прекрасно идут на поправку».
Из письма Елизаветы Феодоровны к Николаю II от апреля 1909 года [8]Главные госпитали Москвы быстро обнаружили благотворные результаты лечения в госпитале Великой Княгини, вмещавшем в себе не более 15 пациентов, и самые безнадежные случаи всегда направляли сюда. Приводим один пример. Кухарка бедного домохозяйства пострадала ожогами от опрокинутой ею керосиновой печки, ожоги покрывали все ее тело за исключением ладоней и ступней. Привезена она была к Великой Княгине из одного городского госпиталя, уже захваченная гангреной. Великая Княгиня собственноручно перевязывала ей раны. Это причиняло такую острую боль пациентке, что Великой Княгине приходилось все время останавливаться для успокоения и подбодрения пациентки. Перевязывание занимало по два с половиною часа два раза в день. Платье Великой Княгини проветривалось вслед за тем, так как оно было пропитано противным запахом гангрены, но перевязывание ран из-за этого не останавливалось. Женщина, в конце концов, вылечилась, к изумлению докторов. Все известные хирурги преклонялись перед лечением Великой Княгини и обращались к ней за помощью, когда им надлежало произвести особенно серьезную операцию. Великая Княгиня содействовала хирургу бесподобным спокойствием и сосредоточенностью внимания к каждому его движению. Она успешно всегда подавляла в себе всякое чувство естественного отвращения, удовлетворяясь, видимо, одним сознанием того, что сумела оказаться полезной.
В числе учреждений всякого рода она основала одно – для неизлечимых чахоточных женщин наибеднейшего класса, и навещала этот «мертвый дом» два раза в неделю. Зачастую пациентки выражали ей свою признательность обнимая ее, не задумываясь над опасностью заразы, но она ни разу не увернулась от их объятий.
Протопресвитер М. Польский [3]Один день в неделю она проводила в Кремле, разбирала почту. (В этот день она шла через обительский сад на Полянку и стояла службу в храме Григория Неокесарийского, там она в шесть утра начиналась, кончалась рано. Так не было дня, чтобы она пропустила Литургию.) На ее имя писали множество прошений. В ответ на эти письма матушка посылала сестер. В какие каморки, какие углы шли! Матушка сама на Хитров рынок ходила. <…> Одинокие старухи, калеки всякие, мальчика помню расслабленного. Обеды бесплатные. Толпы бедных кормили каждый день, выдавали на дом и для семей. Лекарства, больница, амбулатория – все без оплаты. Лучшие профессора принимали и операции делали.
Работу безработным находили, курсы оплачивали. Например, мать семейства умеет шить, а машинки нет – покупали машинку. А на Рождество огромную елку устраивали, и кроме сластей – одежда разная теплая, валенки для бедных детей. Все сестры своими руками обслуживали и шили, матушка великая сама для детей вязала. У моей крестницы до сих пор одеяльце ею связанное хранится.
Монахиня Надежда [12]С наступлением войны [Первой мировой] она с полным самоотвержением отдалась служению больным и раненым воинам, которых посещала лично не только в лазаретах и санаториях Москвы, но и на фронте. Клевета не пощадила, однако, ее, как и покойную Императрицу, обвинив их в излишнем сочувствии к пленным раненым германцам. Великая Княгиня перенесла эту горькую незаслуженную обиду с обычным ее великодушием.
Когда разразилась потом революционная буря, она встретила ее с замечательным самообладанием и спокойствием. Казалось, что она стояла на высокой, непоколебимой скале и оттуда без страха смотрела на бушующие вокруг нее волны, устремив свой духовный взор в вечные дали.
Архиепископ Анастасий [1]В первый день революции, 1 марта 1917 года, взбунтовавшаяся толпа окружила ее дом, к которому также подъехал экипаж, полный людей, большею частью из выпущенных на волю арестантов, пришедших за ней, чтобы доставить ее в зал Городской думы в качестве германской шпионки. Она услала всех испуганных женщин в заднюю часть дома и вышла к пришедшим к ней людям. «Что вам от меня нужно?» – спросила она. «Мы пришли за вами, чтобы предать вас суду, у вас спрятано оружие, и германские князья скрываются в вашем доме». – «Войдите, – сказала она, – ищите везде.» <.. > Она собрала сестер в церкви для пения молебна. Затем, обращаясь к революционерам, сказала: «Войдите в церковь, но оставьте ваше оружие у входа». Они последовали за нею. После молебна она подошла ко кресту… Под влиянием ее необычайного спокойствия они пошли за нею и приложились ко кресту. «Теперь идите за поисками того, что вы думаете у меня найти». Священник отец Митрофан Сребрянский пошел с ними, и они вскоре вернулись к шумящей вне монастыря толпе со словами: «Это монастырь, и ничто больше». Обаяние всего ее облика было так велико, что невольно покорило даже революционеров. <…> «Очевидно, мы недостойны еще мученического венца», – ответила настоятельница сестрам, поздравлявшим ее со столь благополучным исходом первого знакомства с большевиками. Но этот венец уже недалек был от нее. <.. > В то время как большевизм окончательно разнуздался, в апреле 1918 года Великая Княгиня отправила одному старому другу нижеследующие строки: «Необходимо направить все мысли на чудную нашу страну, чтобы узреть все совершающееся в ней в настоящем свете, и иметь возможность сказать: «да будет Твоя воля», когда наша возлюбленная Россия подвергается полному развалу. Помните, что Святая Православная Русская Церковь, – против которой не устоят и врата ада, – все еще существует, и существовать будет до скончания веков. Те, которые могут в это верить, без сомнения узрят сокровенный луч, сияющий сквозь мрак в самый разгар бури. Но все же я уверена в том, что карающий Бог – Тот же Любящий. Я часто читаю Библию за последнее время, и если мы верим в Высшую Жертву Бога Отца, пославшего Сына Своего на смерть и воскресение для нашего спасения, то чувствуем мы одновременно и присутствие Святаго Духа, осеняющего нам путь, и наша радость будет вечной даже при условии, если наши ограниченные людские сердца и умы пройдут через путь тяжелых испытаний. Подумайте о буре – в ней имеются одухотворяющие, так же как и ужасающие элементы; одни боятся от нее укрыться, другие поражаются ею, глаза же некоторых открываются, и они видят в ней величие Божие. Не является ли это правдивой картиной нынешнего времени. Мы работаем, молимся, надеемся, и каждый день все более и более чувствуем в себе высшее сострадание. То, что мы живем, является неизменным чудом. Другие люди начинают понимать то же самое, и они приходят к нам в церковь, чтобы найти покой для своих душ.» <.> У нее не было и тени озлобления против неистовств возбужденной толпы: «Народ – дитя, он неповинен в происходящем, – кротко говорила она, – он введен в заблуждение врагами России».
