Сказки русского мира (беспощадные, но со смыслом) - Ипатий Лютый (Казанский)

Не знаю, то ли от этих слов, то ли от величия булавы богатырской, то ли просто от старости скончалось на хую у добра молодца поганое чудо-юдище.

Уморил, знать, Ебатище, свого родного батюшку и стал с той поры бессмертен.

Но поскольку презервативом не пользовался, подхватил от имперского татарина уже известную вам хворобу-наказание.

Стал мечтать о мировом господстве, народы да государства окрестные без меры напрягаючи.

Ходит и теперь по России бессмертный наш Каловратище, людей в мозги, уши, глаза и иные отверстия насилуя. Разнося хворь неизлечимую, что зовется шовинистической заразою.

Смотришь, бывало, нормальный человек: в кино играет как Охлобыстушка, кино ль снимает, как Говорушечка, как Михалков, бывает, шевелит своими усищами или, аки Табаков, называет укропов недоумками. И до них добралась елда великодержавная. Не говоря уже о партии и правительстве. Всех поимел богатырь с татаро-монгольской генеалогией, всех заразил проклятой бациллою.

Эх, горька ты, русская судьбинушка, на крови, похоти, подлости да убийствах замешанная, упивающаяся чужими страданиями.

Такова карма твоя метафизическая!

В науку и пример всем народам мира, как делать не надобно! В этом – главная идея национальная и смысл бытия российского.

Сгинь, пропади пропадом проклятое царство имперское, чтоб не осталось от славы твоей лихой и памяти!

Да только бессмертен Тугарин-Каловрат. И хочет уж подохнуть, да небеса одного требуют: «Расскажи всю правду о себе. Упади в ноги, покайся. Может, и простит мир твои злодеяния».

Да только где уж там! Гордыня – как наибольший грех – ему такое сделать не велит.

А смерть Каловрата – в правдушке. Как вытащат ее когда-нибудь на свет, как выставят миру этого черта вертлявого на обозрение, так он от стыда в тартарары и провалится.

Вот и поведал я вам сказочку о «русском мире», низовом, посконном, пропагандистскими трюками не приукрашенном. Ибо я – также часть этого мира, изнутри добре его знающего. Вам же нужно малое – анализировать, сопоставлять факты и информацию, ибо к тем, кто свободно мыслить научен, Тугарину-Каловрату ой как сложно подобраться, чтобы мозг своей елдой великодержавной вынести.

Приятного всем дальнейшего чтения!

Я же борщик пойду есть украинский, с ароматными чесночными пампушками.

Как Вован-Ботан над собственной матушкой надругался

Эх ты, Москва, красна девица! Станом стройна, бровями союзна, лицом лепа да волею свирепа.

Звезды твои да купола золоченые на полсвета сияют. Люду православному, африканским лидерам, вьетнамцам, Фиделюшке свет Кастратушке, европейским правым да крайне левым путь правильный указывают. Разум от скверны американской очищают, почки и печень лечат, от простатита избавляют, ну и судьбу иногда вещуют.

Не проста ты, людская судьбинушка, а московская судьба и того запутанней будет! Говорят люди мудрые, будто основана ты киевским князем Юрием Долгоруким, что и ныне в стольном граде Киеве на холмах печерских почивает. Да только не так это. Все переврали брехуны имперские, супостаты ученые, которые историю государства российского чуть ли не набело по воле царей переписали да за правду истинную выдают. А народ темный, телевизором воспитанный, и до сих пор в эту брехню верит, ибо к добыванию альтернативной информации не приученный. А зачем напрягаться? Вот как скажут что в новостях – то и правда. От того много бед в земле русской творится, начиная от МММ с Леней Голубковым и заканчивая «распятыми в Славянске мальчиками». Так как вырастили целое поколение дебилов, которым только стоит правду сказать, как тут же земля у них из-под ног уходит и когнитивный диссонанс случается.

Вот токмо, бывало, обмолвишься, что, следуя исследованиям российского историка Билинского, Москва была заложена по велению хана Золотой Орды Менгу-Тимура в 1272 году во время переписи оккупированного угро-финского населения при слиянии реки Москвы да Неглинной, то такой крик поднимут, будто Рейхстаг штурмовать собираются. «Нет и быть не может, – говорят, – на Руси святой ни единой альтернативной версии, окромя канонизированных церковью работ Карамзина да Ключевского. Только им и можно верить, по их писанию детей малых учить да в церковно-приходских школах славить. А кто противное говорит – или раскольник, или шпион-педераст, или жид Макаревич и ему подобные».

Однако будет ужо про жидов-геев да американский заговор судачить. Пора и сказ правдивый процентов на восемьдесят шесть начинать. А за остальные четырнадцать я не отвечаю.

Жил-был в стольном граде Москве один хлипкий, носатый юноша, с лицом прыщами посеченым, утлым задом да второй стадией сколиоза обиженный. Потомок князей славных Мусиных-Пушкиных, о чем свидетельствовала старая бабушкина метрика от 1910 года на стене в рамочке висевшая. Ту метрику прабабушка (мать ее) после революции в декольте берегла, а как в тридцатые годы людей за прошлые грехи начали забирать, то и куда подале засунула и оттуда уж долгие годы не вынимала. Бабушка вот уже двенадцать лет как померла. А прабабушка знай себе жирует! Сто восемь лет старой карге, а она с подругами по пятницам в преферанс играет да романсы старинные под пианино поет. Такова она настоящая аристократия.

Правда в лютые годы за фамилию Мусин-Пушкин и расстрелять могли с легкостью. Но прабабушка, чтобы участи такой избежать, взяла фамилию попроще да послезливее. Назвалась Аграфеной Францевной Сучкиной. Печника своего верного подговорила, чтобы он перед расстрельной командой во время красного террора ее своей женой признал. В 1918 году это было. Думали, год, два пройдут и выметут красную плесень с земли Русской. А оно вона как вышло! Только при Горбачеве и достала из срамного места дочкину метрику да на стенку в рамочке повесила. А фамилию менять уж не стали. Хлопотно это.

Вот и носил потомок славного рода княжеского утлую пролетарскую кликуху. Володей Сучкиным звался. И мать его так звалась, и бабушка. Ибо все мужики, которые на пути княгиням попадались, более соответствовали этой фамилии, так ни разу свои шуры-муры с дамами до законного брака не довели.

Трудно было Володеньке в школе с такой-то фамилией! Да и в консерватории московской, куда он аккурат в разгар горбачевской перестройки поступил, не легче жилось. Ну представьте себе, конферансье со сцены объявляет: «Попурри на темы произведений Мусоргского, Рахманинова, Бородина, Римского-Корсакова, исполняет лауреат международного конкурса балалаечников в Богульме, студент второго курса отделения народных инструментов Владимир Сучкин». Тут, как говорится, – смех в зале и никакого уважения к виртуозной технике исполнения.

Владимир, которому, кстати, прочили успешную музыкальную карьеру, подумывал взять псевдоним. Хотел зваться либо Разгуляевым-Волжским, либо чуток попроще – Эль-Царицыным. Была шальная мысль назваться Раймондом Пугачевым (уж не внебрачный ли сын Аллы от Паулса?), но прабабушке это показалось слишком вульгарным. Версия Мусин-Пушкин даже не рассматривалась, ибо не княжеское это дело на балалайке брынчать.

Весной 1988 года пришла Володе повестка из военкомата. Призывали его на срочную службу, а военной кафедры в консерватории не водилось. Делать неча. Родина, как говорится, зовет. Загремел наш милок на два года и не куда-нибудь, а в самую настоящую Германию. В Группу советских войск, что покой Европы охраняла.

Было это в начале июля, после двух недель, проведенных в перевалочном лагере возле Коломны. Летели на Запад из Домодедова на огромном военном самолете. И грезилась Володьке чистая и уютная Германия. Офицеры и комсостав все сплошь в элегантных геббельсовских очечях, честь друг другу отдают, о дамах спорят, шампанское дорогое пьют да французскими булками с икрою паюсной заедают. Солдаты же в свободное от стрельб и игры в крикет время читают Мориса Дрюона, Дюма да Джека Лондона, чьи книжки по талонам за сданную макулатуру выдают. Потом все вместе пьют чай с овсяным печеньем на широких террасах аккуратненьких двухэтажных казарм с белыми занавесочками на окнах.

Реальность оказалась немножечко суровее.

Военный аэропорт Фюрстенвальде – огороженная колючей проволокой в три ряда огромная территория со взлетной полосой, от которой в трех километрах – полевой лагерь. Горячий чай привозят утром и вечером в огромных ржавых чанах и тхнет от него не то хлоркой, не то еще какой-то гадостью, по слухам угнетающей половую функцию, чтобы у солдат от ночных стояков какой беды не приключилось. Живешь в огромных палатках с нарами, сколоченными из грубых занозливых досок. Днем несусветная жара – ночью собачий колотун. Спишь на бугристых тюфяках, укрываясь выданной еще дома шинелькой, подложив под голову кулак. Питаешься сухпайками, состоящими из галетного печенья и так называемой тушенки в банках, где вместо мяса в жидкости цвета ежемесячных женских выделений плавают куски серого жира.