Супрематизм. Мир как беспредметность - Малевич Казимир Северинович

Таким образом, человек как определенный физический образ не существует, в нем нет предела, нет границ распыления, сущность его везде и везде не одинакова или везде одинакова. Это зависит от того, что в человеке существует принцип относительного измерения, момент, когда он выделяет<ся> из целого (вне относительном лежащего) в единичное, исключительно личное, индивидуальное место, — тогда наступает разрушение целого, стоящего вне веса, вне личного, вне индивидуального, вне весовых сопоставлений, вне отношений.

Возможно под целым разуметь Мировое семя, в нем нужно искать начало или бесконечность веса. <Мировое семя> как самое тяжелое ядро, находящееся в действии вечного размещения постоянного видоизменения одной и той же сути в формах как возбуждений взаимного воздействия, перемещаясь, творит себе пути действия. Семя дерева распространяется в пространстве через ветки, один вид одного и того же семени в разных обстоятельствах извлекает форму свою и организацию, не изменяя своей сущности, которая может быть конечной или бесконечной в виду неизменяемости. [Культура одуванчика стоит, с моей точки зрения, в большем совершенстве и] может быть приравнена к совершенству человека — его <одуванчика> семя подобно семени, уносящемуся на аэростате, он <одуванчик> предпринял все возможности, чтобы как можно дальше отнести свое семя через пространство; также, как уносит ветер аэростат с человеком, так семя одуванчика находится во власти движения ветра. И только недавно человек отделился от совершенства одуванчика, опередил его тем, что подчинил ветер своей воле [в аэроплане].

Таким образом, сущность человека достигла большего совершенства, нежели в дереве, перемещая вес. Отсюда вижу, как трудно изобразить подлинность человека как образ, как форму, раз сущность его во всём и всё человек, что во всём развивается он. Всякая же попытка выделить себя из всего в независящее индивидуальное от всех обстоятельств будет только разрушением целостной Мировой подлинности и недос<тижи>мым результатом.

Конечно, все выделения стоят в пределе критических суждений — в суждении стремятся выйти из своих же суждений, понятий <два слв. нрзбр.>, наступает разрушение, <понятие> постигают за счет нового <понятия>, в чем человек пытается создать свою человеческую «царственную культуру», <возвышающуюся> над природой, — а культура и есть познание собственных понятий, а не природы, в понятия не укладывающейся.

Но в этой попытке наступает для него необычайная трудность «выделить» себя в обособленную единичность, необычная борьба восстановить свою обособленность. [Он уподобляется богачу-вору, богатство которого и состоит из награбленного во всём, и накоплением награбленного <человек> хочет показать свою ценность, мудрость перед всем. Вся его мудрость состоит из ценных библиотек — но ведь всякая в ней книга принадлежит Мировой подлинности, и все совершенства принадлежат ей, ибо всё, взятое у нее, конечно, не будет подлинностью человеческой. Его совершенство заключается исключительно в подборе отмычек к замкам Мировой подлинности; не имей <он> отмычек, ничего бы ему не удалось открыть. Все его науки принадлежат Мировой подлинности, всё его совершенство состоит из предположений о ценностях в Мировой подлинности и планах достижения их и распределения между собой. Продолжая дальше свою политику отъединения и ограбления природы, ему придется столько накопить отмычек планов и орудий, что в конце концов они же сами задушат его своей тяжестью.

Богатства природы нельзя вместить53 ни в какой мешок культуры, а он хочет этого; перенести ее в иной план или склад тоже нельзя — все планы будут заключены в ней, она не боится ни воров, ни преступлений, не строит никаких <ни> кладовок, ни запретов, никто ничего никогда не унесет <у нее>. Но человек — вор, и думает, что всё в природе ценно; думы свои ворует, будучи убежденным, что они подлинные ценности природы, — в действительности <они> окажутся радужными бумажками, по которым обеспечивается ценность. Это одно положение культурно выделенной ценности из Мировой подлинности54.

Другое в разрушении <ее>. Как только добытая в разрушаемом ценность так или иначе познается, воплощается в предметную, <так> предметная подлинность будет иметь в себе только признак первичной подлинности, т. е. беспредметное.

Каждый, таким образом, предмет утилитарный, реально существующий и <предмет> представляемый равны перед мыслью как представлением <и,>хотя находятся в разном времени, подлежат одинаково процессу познавания. Познавание происходит в двух планах — первый в себе, второй в реальном пространстве (<познание> умственное и физическое); как то, <так> и другое — труд.

Через труд создается культура как результат того или иного труда. Через труд познается представляемый предмет и познанное воплощается в предмет. Реально физически существующие <предметы представляются> уже не как отвлечение, а подлинность. Но так как подлинное произошло от представляемого, то подлинность физическая будет тоже представляемой, <то есть> остается беспредметной.

Дальше полагаю, что вся культура всего вообще развития человеческого предметного построения жизни как исключительной полезности чисто харчевой предметной, а также и духовно предметной, обусловленной благом человека, и [заключается в греховности любознательности]. В труде сложения представляемого блага как предмета своего достижения труд должен избавить человека от разрушения. Но труд в то же время должен познать благо, следовательно, разрушить познаваемое, чтобы окончательно сложить его, воплощая обратно разрушенную целостность ради своего удобства. В этой работе усматриваю весь смысл всего труда и творения предметов.

Конечно, возникает вопрос, что такое удобство или благо. Существует еще грех, мешающий получить благо, — разрушение есть грех, но оправдываемый тем, что разрушает во имя нового сложения. Следовательно, в сложении оправдание, а сложение это путь к целостному вне различий единству. Там, где собрано во имя дво<их>-тро<их>, нет греха; только «во имя» чего бы то ни было избавляет от греховности.

Человек не может жить <без единства>, оно для него благо, [ибо] все сложено и слитно. Сущность человека и заключается в том, чтобы все свои действия слить в единое, <в> стремлении образовать единство. Отсюда, или в этом стремлении, и вся культура труда.

Человек занят тем, чтобы первичный грех возникшего в нем представления воплотить или сложить в единое физическое или познающее познан<ное>, те. вернуть различию безразличность, внепредставляемость. Но до сих пор человек находится во власти представления мира; представляя мир, желает познать его подлинность.

Желание познать, представить — обманчивое желание. Меня убеждает в этом то, что на протяжении всего времени культурной жизни человека происходит неимоверный труд, выражающийся в сложении познанного различия в благо. Благо и будет конечностью предмета, в котором сложились различия, ведь все благо человека заключается не в бесконечности, а в конечном стремлении. Человек гонит по пятам за ним, но благодаря тому, что благо представляемо, вдобавок в каждом месте другое, конечности его достигнуть невозможно.

Мировая подлинность никогда не начиналась, в ней не было, нет и не будет бесконечного, как и конечного. Природа ничего себе не представляет. Человек через представление о подлинном пытается сложить различия, и это ему не удается. Нету него таких средств и таких предметов, которые были бы сложены до конца, у него бесконечное трудовое проклятие, через которое он собирается победить подлинное через представления.

Отсюда происходит смена культур, смена всех средств, старых опытов предметного труда на новые надежды экономических средств культуры, пытающихся ускорить благо.