Волнолом - Владимир Прягин

ГЛАВА 6

- Генрих, что вы несете? - спросила Ольга.

Он встал, подошел к ней:

- Я же сказал - вам лучше не знать. Подождите снаружи.

- А я сказала, что никуда не уйду! Просто, глядя на вас, начинаю путаться, кто здесь пациент, а кто посетитель. Может, вам тоже тут отдохнуть? Недельку-другую? Покой, уход, кормежка бесплатная...

- Ерничайте, сколько угодно. Мне наплевать. Но раз уж остались, то не мешайте. А еще лучше - помогите.

- Прекратите хамить! И как я вам помогу?

- Визуализация. Вы ею владеете - колючка получилась красиво.

- Владею. И что с того?

- Я попытаюсь заглянуть ему в память. А вы упорядочите картинку.

Генрих рассуждал так - сознание у Франца раздвоено, бедняга застрял между двумя мирами. Между старым, где он должен быть мертв, и новым, где он живой. А ведь именно на их стыке и должна быть разгадка. Переход, так сказать, оттуда сюда и наоборот. И если этот переход разглядеть...

- Заглянуть в голову к психу? Прелестно, Генрих. Ни о чем другом не мечтала.

- Так вы поможете или нет? Решайте, некогда спорить.

- А если нет, то что? Об дверь меня расплющите?

Генрих сообразил, что и в самом деле навис над Ольгой, буквально прижав к двери. Отступил на шаг, буркнул:

- Прошу прощения.

- Пес с вами. Что нужно делать?

- Сейчас прикинем.

Франц смотрел на них с детским удивлением. Генрих сказал ему:

- Ты тоже прости, приятель.

Обездвижить Франца ледяной руной получилось не сразу - морозные штрихи расплывались. Не зря доктор жаловался, что 'седативная' светопись на пациента не действует. Это неудивительно - у рыжего дар усилен в результате эксперимента. Сопротивляемость высока.

Но с Генрихом ему не тягаться.

Франц перестал дергаться и застыл, привалившись к стенке.

- Как вы это делаете? - жадно спросила Ольга. - Приманиваете свет без насечек?

- Повезло.

- Врете. Впрочем, я тоже не призналась бы. Но теперь, по крайней мере, догадываюсь, почему вас так ждут в посольстве.

На лбу у Франца Генрих дважды начертил символ дагаз, означающий 'день'. Добавил знак движения райдо ('верховая езда'), развернув его при этом зеркально. Ольга расшифровала:

- Сдвиг назад, на два дня?

- Быстро соображаете.

- Меня тоже не на грядке нашли.

- Двое суток назад случилось событие, отсвет которого мы должны уловить. И перевести в понятные образы.

- Ладно, чего мы ждем?

- Вам же тоже надо написать формулу? Для визуализации?

- Зачем писать? Вот.

Ольга показала ему ладонь с татуировкой в виде цепочки символов, каждый размером с булавочную головку. Зимние руны смотрелись забавно - разлапистые, с аккуратными хвостиками.

- А, - догадался Генрих, - вот как вы, значит, создаете иллюзии. Базовая формула на ладони, очень удобно.

- А вы, собственно, чего ожидали?

- Нет-нет, не поймите меня превратно. Наоборот, это очень мило. Вы в душе, оказывается, ребенок, обожающий фокусы.

- Фон Рау, - она посмотрела на него с подозрением. - Из-под какой коряги вы выползли? Из какого леса сбежали? Такие татуировки в столице имеет любая особа женского пола, владеющая хоть капелькой дара.

- Прямо-таки любая?

- От гимназистки до бабушки-одуванчика. Ну разве что руны у них германские, местные, а не такие, как у меня. Или вы все-таки издеваетесь?

- Нет, я и правда отстал от жизни. Но давайте не отвлекаться.

- Тогда направляйте меня.

Она положила Францу на лоб ладонь, которую Генрих накрыл своей.

- У вас рука жжется льдом, - сообщила Ольга.

- Потерпите, пожалуйста.

Он надавил сильнее, будто пытался втиснуть руны в голову пациенту. Чернильный сок потек из-под пальцев. Морозное жжение под ладонью усилилось. Ольга поморщилась, но смолчала.

Генрих прикрыл глаза.

Отбросить сомнения. Отрешиться от сиюминутных ощущений, запахов, звуков. От сквозняка, что тянет из-под двери, от карканья за окном, от легкого аромата духов, окутавших Ольгу. Все должно получиться. Всего-то и надо - вернуться в позавчера. В тот вечер, когда ведьма провела ритуал.

Дагаз, дагаз, райдо.

Минус два дня.

Стылый ветер дохнул в лицо.

Генрих стоял на берегу Прейгары - там, где начинался Речной проезд. Было светло, только свет казался искусственным. Будто солнце уже свалилось за горизонт, но вместо луны загорелись ртутные лампы. Небо, замазанное известкой, нависало низко над головой.

Вокруг царило странное запустение. Ни одна из труб не дымила, дома вдоль дороги обрюзгли и постарели. Окна превратились в мутные бельма, ограды покрылись ржавчиной. Ворота перед особняком хрониста были не заперты. Одна из створок, приоткрывшись, тихо скрипела, когда ее двигал ветер.

У перекрестка, заехав передним колесом на бордюр, издох механический экипаж - отвратительно перекошенный, в трупных пятнах коррозии и облупившейся краски. Под днищем темнело масляное пятно.

Чертополох, проросший сквозь трещины в мостовой и на тротуаре, давно увял, стебли побурели и съежились. Медовый запах больше не ощущался.

Лишь подойдя к воротам, Генрих увидел Сельму. Она, повернувшись к нему спиной, сидела на скамеечке в палисаднике - без верхней одежды, в гранатово-красном платье, с рассыпанными по спине волосами.

Генрих двинулся к ней. Под подошвами хрустели высохшие колючки.

- Сельма!

Она не отозвалась, лишь темные пряди шевельнулись под ветром. Остановившись у нее за спиной, Генрих на мгновенье застыл. Будто надеялся все понять, так и не встретившись с ней глазами.

Но это было, конечно, глупо.

Он коснулся ее плеча.

Медленно, неуверенно, словно и сама она внутри проржавела, ведьма обернулась к нему, и Генрих вздрогнул от неожиданности. Вместо Сельмы на него смотрела старуха с заострившимися чертами лица и пергаментно-серой кожей. Та самая бабка-знахарка из домика у развилки, виденная во сне.

Генрих попятился было, но понял, что не может сделать ни шагу. Мертвый чертополох оплел его ноги, как колючая проволока.

Ощерив беззубый рот, старая ведьма поднялась с лавки.

Откуда-то донеслось: 'Генрих, Генрих!'

Старуха прислушалась и уставилась ему за спину. Он обернулся, чтобы проследить ее взгляд, и от этого движения весь мир вокруг опрокинулся. Земля ушла из-под ног, вывернулась как льдина.

Генрих ухнул в чернильный омут, но не успел даже испугаться. Спустя неуловимо-короткий миг под ногами снова возникла твердь, и вокруг воздвиглись стены больницы. Генрих понял, что все так же стоит над койкой, а Ольга, вцепившись в него, раз за разом окликает по имени.

- Все-все, - сказал он. - Слышу. Спасибо.

- Я уже думала...

- Понимаю. Но сейчас надо уходить.

Он стер морозные руны со лба у Франца, и тот обмяк, завалился набок.

- Только не вздумайте сказать, что он помер.

- Строго говоря, он помер давно. Сейчас - только обморок. Оклемается.

Генрих потянул Ольгу за руку и, выбравшись из палаты, задвинул засов снаружи. Подумал мельком - хорошо, что здесь звукоизолирующие насечки, а то сбежалась бы вся больница.

Доктор дисциплинированно ждал на стульчике в торце коридора.

- Все в порядке?

- Да. Благодарю за сотрудничество.

- Не поделитесь выводами? Мы с трудом представляем, как с пациентом дальше работать. Эта внезапная, ничем не спровоцированная вспышка два дня назад...

- Продолжайте наблюдение. Соблюдайте режим секретности. Придерживайтесь инструкций, оставленных моими коллегами. Ваша помощь будет непременно отражена в отчете. А теперь, если не затруднит, проводите нас к выходу.

Доктор кивнул, насупившись. Похоже, был недоволен. Они опять миновали крыло для 'тихих', потом приемную. Генрих раскланялся и аккуратно, под локоток, вывел свою спутницу на крыльцо.

Едва оставшись без провожатых, Ольга яростно зашептала:

- Во что вы меня втянули, фон Рау? Что это за кладбищенский ужас? Почему там все мертвое? И карга эта мерзкая на скамейке...

- Значит, вы тоже видели?

- Шла все время за вами. Вы меня будто на веревке тянули, только не замечали. Хорошо хоть в конце услышали, когда я вопить начала.

- Действительно, неприятное место.

- Неприятное? Да у меня до сих пор поджилки трясутся!

- Я же предлагал - останьтесь в машине. Зачем вы со мной пошли?

- А что мне было - сидеть там одной, как дуре?..

Генрих всмотрелся в ее глаза, в предштормовую синь. Потом притянул Ольгу к себе и обнял. Она, затрепыхавшись, пискнула:

- Пусти, гад!

- Не пущу, пока не успокоишься.

- Я спокойная! Сказала - пусти!

Ольга добавила несколько слов на зимнем наречье. Генрих попросил:

- Потом продиктуете. С переводом. Я запишу.

- Бумага не выдержит.

- Верю. Правда, Ольга, простите. Не хотел вас пугать. Я сам напуган до чертиков.

Она сопела обиженно, но уже не пыталась вырваться. Сумерки украдкой подбирались к крыльцу.