Лавка древностей. Томъ 2 - Чарльз Диккенс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Онъ вовсе не принадлежалъ къ числу тѣхъ положительныхъ, непреклонныхъ умовъ, которые находятъ, что истина должна быть безъ всякихъ прикрасъ, что ее слѣдуетъ очищать отъ всѣхъ наносныхъ фантастическихъ покрововъ, въ которые ее облекаетъ время и досужая фантазія — эти прикрасы, скажемъ мы, часто придаютъ ей особенную прелесть и еще больше возбуждаютъ желаніе ее изслѣдовать. Напротивъ, онъ любилъ видѣть эту богиню разукрашенною гирляндами изъ простыхъ дикихъ цвѣтовъ, которые преданіе сплетаетъ для нея и которые часто бываютъ свѣжѣе цвѣтовъ взращенныхъ. Поэтому онъ лишь слегка прикасался къ воздушнымъ памятникамъ и ничто не заставило бы его уничтожить хоть одну легенду, въ которой говорилось о какомъ нибудь хорошемъ, гуманномъ поступкѣ. Такъ, напримѣръ, возникъ споръ объ одномъ старинномъ гробѣ, высѣченномъ изъ грубаго камня. Издавна предполагалось, что въ этомъ гробу покоятся останки нѣкоего барона, который, разоривъ своими набѣгами массу народа въ чужихъ краяхъ, вволю изрубивъ и ограбивъ людей, вернулся домой, гдѣ и умеръ, каясь и сокрушаясь о своихъ грѣхахъ. Въ послѣднее время архѣологи стали оспаривать достовѣрность этой легенды на томъ де основаніи, что сказанный баронъ, — какъ имъ хорошо извѣстно, — умеръ въ сраженіи, съ проклятіемъ на устахъ. Баккалавръ всѣми силами поддерживалъ преданіе, гласившее, будто баронъ раскаялся въ своихъ злодѣяніяхъ и, желая замолить свои грѣхи, творилъ милостыню щедрой рукой. Стало быть, утверждалъ баккалавръ, нѣтъ сомнѣнія въ томъ, что онъ попалъ въ царствіе небесное. Тѣ же археологи отвергали другое, давно установившееся преданіе, будто въ потайномъ склепѣ похороненъ прахъ одной старушки-дамы, которую, по повелѣнію блаженной памяти королевы Елизаветы, повѣсили, четвертовали и волочили по улицамъ города за то, что она оказала помощь нѣкоему священнику, упавшему отъ голода и жажды, безъ чувствъ у ея порога. Баккалавръ горячо ратовалъ за это преданіе, стараясь убѣдить каждаго въ томъ, что церковь ихъ, дѣйствительно, была удостоена этой чести, что истерзанные члены несчастной женщины были собраны ночью у четырехъ городскихъ вороть, привезены въ ихъ церковь и тамъ погребены. И тутъ онъ обыкновенно прибавлялъ — онъ бывалъ очень возбужденъ, когда ему приходилось говорить объ этихъ истязаніяхъ — что славы заслуживаетъ не жестокая королева Елизавета, а ея ничтожнѣйшая подданная, оказавшаяся такой гуманной и сердечной женщиной. Когда же ученые стали выражать сомнѣніе насчетъ того, что будто бы у дверей храма, подъ простой плитой, былъ похороненъ скряга, лишившій наслѣдства единственнаго ребенка и завѣщавшій все свое имущество церкви для того, чтобы по немъ часто треэвонили въ колокола, — онъ охотно присоединился къ ихъ мнѣнію, вполнѣ соглашаясь, съ ними, что такого покойника у нихъ въ церкви не было. Словомъ, онъ бы желалъ, чтобы каждый памятникъ, каждая надпись говорила лишь о благородныхъ дѣяніяхъ, достойныхъ перейти въ потомство, остальныя же онъ готовъ былъ игнорировать, Пусть, молъ, они будутъ глубоко, глубоко зарыты — хотя бы въ этой-же самой церкви, — лишь бы никогда ужъ не всплывали на свѣтъ Божій.
Вотъ этотъ-то добрѣйшій, но и своеобразнѣйшій человѣкъ руководилъ дѣвочкой на первыхъ порахъ при вступленіи ея въ должность привратницы церкви. Мы уже видѣли, какое глубокое впечатлѣніе произвелъ на нее древній храмъ своимъ великолѣпнымъ безмолвіемъ среди чудной оживленной природы. Онъ представлялся ей олицетвореніемъ старости, окруженной вѣчно возрождающеюся юностью. Послѣ же разсказовъ баккалавра, этотъ храмъ казался ей какимъ-то особеннымъ міромъ, мѣстомъ успокоенія, недоступнымъ для горя, чуждымъ всего грѣховнаго.
Посвятивъ ее въ исторію всѣхъ гробницъ, находившихся въ церкви, баккалавръ повелъ ее внизъ, въ подвалъ, бывшій когда-то склепомъ, гдѣ, по его словамъ, въ былыя времена не разъ ночью совершалась служба: зажигали лампочки, висѣвшія у потолка, кадили благовоннымъ ладаномъ, и среди пышной обстановки — мантіи блестѣли серебромъ и золотомъ, стѣны пестрѣли картинами, одежды изъ дорогихъ тканей, усыпанныя драгоцѣнными каменьями, сверкали разноцвѣтными огнями — подъ низкими сводами склепа раздавалось пѣніе старческихъ голосовъ, и колѣнопреклоненные монахи молились, перебирая четки. Возвратившись въ церковь, онъ указалъ ей на самомъ верху низенькіе хоры, по которымъ, бывало, монахини скользили, какъ тѣни — трудно было на такомъ далекомъ разстояніи уловить ихъ мрачный обликъ — кое-когда останавливаясь, чтобы прислушаться къ молитвѣ. Онъ объяснилъ ей значеніе рыцарскихъ доспѣховъ, шлема, щита, желѣзныхъ перчатокъ, висѣвшихъ на стѣнѣ часовни, — разсказалъ, какъ воины употребляли огромные мечи о двухъ рукояткахъ, какъ они убивали людей желѣзными палицами. Все, что онъ ей говорилъ, она хранила, какъ драгоцѣнность, въ своей памяти и иногда, просыпаясь ночью отъ сновъ, навѣянныхъ этими разсказами, она вставала съ постели и спѣшила къ окну посмотрѣть на темную церковь: ей казалось, что она увидитъ освѣщенныя окна храма и что вѣтеръ донесетъ до нея звуки органа и пѣніе человѣческихъ голосовъ.
Старый могильщикъ скоро оправился послѣ болѣзни и сталъ выходить изъ дома, но онъ еще не могъ работать: когда пришлось копать новую могилу, позвали другого старика, а онъ пришелъ только посмотрѣть, хорошо ли тотъ работаетъ. Нелли часто встрѣчалась съ нимъ, и отъ него слышала много разныхъ разностей, но совсѣмъ въ другомъ родѣ. Въ этотъ день онъ былъ особенно говорливъ. Сначала Нелли разговаривала съ нимъ стоя, а затѣмъ присѣла и, повернувъ къ нему свое задумчивое личико, внимательно слушала его разсказы.
Старикъ, замѣнившій его въ этотъ день, былъ немного старше его годами, но гораздо бодрѣе и крѣпче его. Къ несчастью, онъ былъ глухъ: поэтому могильщикъ считалъ своимъ долгомъ, дѣлая ему замѣчанія по поводу его работы, напоминать ему всякій разъ о его немощахъ: «куда, молъ, тебѣ, грѣшному, со мной сравниться!» а самъ онъ часовъ шесть ковылялъ бы одну милю, если бы ему пришлось отлучиться куда нибудь изъ деревни.
— Какъ грустно, что вы опять занимаетесь такимъ дѣломъ! промолвила дѣвочка, подходя къ нимъ. — Я не слышала, чтобы кто нибудь умеръ у насъ въ деревнѣ.
— Покойница жила мили за три отсюда, объяснилъ могильщикъ.
— А что, она была молода?
— Д-да; я думаю ей было не больше, какъ 64 года. Давидъ, ей было больше чѣмъ 64 года, али нѣтъ?
Давидъ въ это время усердно копалъ и не слышалъ вопроса. Могильщикъ не могъ достать до него клюкой, а подняться на ноги ему было трудно безъ посторонней помощи: онъ швырнулъ въ него маленькимъ комкомъ земли и попалъ прямо въ красный ночной колпакъ, который былъ у него на головѣ.
— Въ чемъ дѣло? спросилъ Давидъ, поднимая голову.
— Сколько лѣтъ было
