Царство Флоры - Татьяна Степанова

— Она нас… как бы это сказать… приревновала к Пеговой. — Катя почувствовала, что ей как-то неловко, некомфортно. — Этот клуб, «Сто сорок по Фаренгейту», — эксклюзивный для лесбиянок. И они — Фаина и эта ее психоватая…

— Ойцева ее фамилия, кстати, в прошлом — профессиональная спортсменка, бронзовая призерка по биатлону.

— Призерка? Они — лесбиянки. Ты сам говорил — живут в одной квартире. И это как-то не вяжется с тем, что ты рассказывал про Фаину и покойного Голикова.

— Она умыкнула его на моих глазах из оранжерейного царства, — ответил Колосов. — Подружку свою кинула, не моргнув глазом.

— Но, Никита…

— Может, сейчас она и лесбиянка, а до этого имела связь с Голиковым. Косвенно это подтвердил Тихомиров. И Арнольду-Бойко башку крутила. Занятная баба, — Колосов усмехнулся, словно вспомнил что-то. — Ладно, сегодня будем выяснять.

— Сегодня? Ты хочешь сказать…

— Дома она сейчас, отсыпается, видно. Часикам к пяти мои орлы ее сюда, в главк, доставят. Пора ближе знакомиться с такой неординарной фигурой.

— По мнению Анфисы, она типичный нарцисс.

— Чего? Это в смысле привлекательности?

— В смысле самовлюбленности, самолюбования, — ответила Катя. — Есть такой греческий миф о Нарциссе, он был влюблен в самого себя, точнее, в свое отражение в воде. Нимфа Эхо любила его, но он ею пренебрегал, ей оставалось лишь повторять за ним его же слова. Кстати, они оба изображены на той картине.

— Какой еще картине? — Колосов хищно кромсал ножом бифштекс, сочащийся розовым соком.

— «Царство Флоры», там у них. Ну, у НИХ.

Он взглянул на нее.

— Ты что не ешь? Катя, остынет.

— Да, сейчас, — она кивнула. — Только забери у меня жареный лук.

До вечера она снова занималась у себя в кабинете статьей. А Колосов то и дело звонил в Химки на Левый берег, где поднимали со дна затона машину.

В десять минут шестого с КПП сообщили — гражданка Пегова Фаина Игнатьевна здесь, доставлена. Нужно выписать временный пропуск.

Катя должна была прослушать запись допроса позже — Колосов, как только Фаину Пегову привели, сразу же включил диктофон.

Про себя отметил: внешне фигурантка никак не изменилась. Глаза не заплаканы, не опухли, значит, не слишком скорбела о смерти сердечного друга (или пока еще не в курсе?). Волосы стильно уложены, на лице макияж. (А ведь взяли ее не из салона красоты, а из квартиры. Кто же ее причесывает, красит, как куклу Барби, неужто еще один друг сердечный — Алевтина Ойцева? И вообще, раз они вместе живут, кто у них кто? Кто муж? Кто жена?)

— В чем дело? Я вас, кажется, спрашиваю? В чем дело? Звонят, вламываются в квартиру — собирайтесь, едемте с нами. Это что — у нас опять тридцать седьмой на дворе?! С новым гадом, товарищи?!

Колосов вернулся к реальности (а то малость повело куда-то в сторону) — разгневанная и от этого особенно красивая Фаина обращалась к нему. Стояла, выпрямив спину, игнорируя предложенный оперативниками стул.

Колосов тоже встал из-за стола.

— Майор Колосов, уголовный розыск области, — сказал он. — В Воронцове не успел вам, Фаина Игнатьевна, представиться.

— В Воронцове? У Андрея? — Фаина подняла брови. — Ах да… это были вы? И вы из милиции?

— Я из уголовного розыска. Начальник отдела убийств. И приезжал я к Балмашову в Воронцово в том числе и по поводу вас.

— Меня? Но что я сделала противозаконного?

— Я хотел поговорить с вами о покойном гражданине Бойко. Кажется, вам он был известен под именем Арнольд. Ну, и насчет его работодателя — Суслова Аркадия.

— Я знаю только, что Арнольд… он погиб, его убили. — Фаина наконец-то соблаговолила сесть. Полы ее летнего белого пальто из льна разошлись, и Колосову открылись стройные загорелые ноги в открытых босоножках со стразами на умопомрачительной шпильке.

— Вы давно его знали?

— Около полутора лет.

— Близко?

— Хотела узнать ближе, но не успела.

— А Голикова Марата?

— Марат… а при чем тут он? Они не были знакомы с Арнольдом. Я бы такого знакомства не допустила, — Фаина усмехнулась. — Вообще, у них было мало общего.

— Кроме одного — они оба покойники.

— Что?

— Ваш знакомый, ваш приятель Голиков Марат Евгеньевич застрелен.

— Марат застрелен?! Как и Арнольд? — Фаина закрыла губы рукой. — Боже… боже мой… как же это… Нет, это неправда. Вы обманываете, разыгрываете меня.

— Он мертв, вот снимки с места происшествия, — Колосов бросил на стол фотографии.

Фаина наклонилась над ними и вскрикнула. Отвернулась. Реакция ее вроде бы вполне соответствовала ситуации. Однако Колосову она показалась все же излишне нарочитой, театральной — эти жесты, словно заученные на сцене или под объективом камеры.

— Когда это произошло? — спросила она.

— В ту ночь. Когда он уехал от вас.

— От меня? Откуда вам это известно? Он у меня не был.

— Он у вас был, Фаина Игнатьевна. И не надо отрицать очевидные факты. — Колосов проверил в ящике стола диктофон. Позже с Катей они фраза за фразой проанализируют ее ответы, ее тон.

— Да, конечно, если вы откуда-то знаете… Он сам сказал перед смертью? Он не сразу умер, да? Был какое-то время жив? — В ее глазах, таких гневных и презрительных минуту назад, читалась лихорадочная тревога.

— Нет, он умер сразу. В него выпустили три пули.

— Боже… И в Арнольда тоже стреляли. Я думала, что его убили… ну, те люди его круга, с которыми он общался. Он ведь сидел в тюрьме. И он этого не скрывал. Но Марат… Боже, что теперь будет с его матерью? Она этого не переживет.

— Вы знали его семью?

— Мы какое-то время жили вместе, — ответила Фаина. — Потом расстались. Но мы поддерживали ровные дружеские отношения, хотя и виделись потом редко.

— А что же, там, в Воронцове, решили вспомнить старое?

— Все произошло совершенно случайно, — Фаина скромно потупилась. — Я ехала туда по делу и не знала, что встречу его там.

— Почему он уехал от вас среди ночи?

— Это некорректный вопрос, молодой человек.

— Это важный вопрос. Останься он у вас до утра, он был бы жив. Наверное.

— Он всегда был хозяином своих поступков. Хотел — оставался, хотел — уходил.

— Вы поссорились?

— Нет, мы не ссорились.

— Так почему же он уехал? Почему помчался от вас не к себе на квартиру, а к матери на Краснопресненскую?

— К матери? — Фаина помолчала. — Надо же… Он всегда убегал к ней. К маменьке под крыло в трудные моменты жизни.

— Ночь с вами стала для него трудным моментом?

— Думайте, что хотите. — Она отвернулась. — Он просто уехал. А я не стала его удерживать. Считайте — это моя вина.

— Только это?

Она молчала.

— Только это ваша вина, Фаина Игнатьевна? — повысил голос Колосов. — А не странно вам, что люди, которые, как бы это сказать… входят с вами в контакт, испытывают к вам чувства, вдруг умирают один за другим?

— Это вопрос ко мне?

— Вам не кажется это странным?

— Меня это пугает.

— Бойко, Арнольд, присылал вам цветы?

— Иногда.

— А Голиков?

— Мы не виделись с ним очень давно.

— Значит, от него вы букетов из «Царства Флоры» не получали?

— Нет. А при чем тут это?

— Арнольд присылал, привозил вам всегда только живые цветы или же искусственные тоже?

— Искусственные? Я не понимаю. Искусственные обычно покупают для кладбищ.

— Для мертвых? — Колосов прищурился. (Черт, а это мысль. Что она — просто так сболтнула или что-то знает про искусственные цветы?)

— При чем тут цветы? Тут можно курить? — Фаина достала из сумки сигареты. — Я в себя никак не приду.

Колосов щелкнул зажигалкой, она подалась вперед, прикурила. Он ощутил аромат ее духов.

— Скажите, Фаина Игнатьевна, ваш отец…

— Он умер.

— Я это знаю.

— Мы с мамой с ним не общались. Я знаю, каким будет ваш вопрос. Я знаю, кем был мой отец. Да, он был судим и сидел. Но моя мать порвала все отношения с ним, еще когда я была девчонкой. Последнее известие о нем было, что он скончался. — Щеки Фаины вспыхнули. — Я не была на его похоронах. Я вообще все эти годы старалась забыть, что у меня был отец.

Колосов молчал. Этой тирадой она ответила на все. Или почти на все.

— Вам стыдно было иметь такого отца?

— Стыдно? Да, если хотите. Я публичный человек. Иногда ко мне приезжают журналисты. Спрашивают, не как вы, конечно, но тоже интересуются многим, личной жизнью, например. И что я должна отвечать: что мой отец был уголовник? Что он сидел несколько раз?

— Кстати, а вы знаете, за что он был судим?

— Смутно. Мама об этом особо не распространялась. Я только знаю, что за какие-то хищения. У нас была полная конфискация. Забрали вещи, картины, а до этого у нас было много хороших вещей, я это помню, хотя и была еще мала. Да что вы понимаете? Он мне сломал жизнь — мой отец. Меня не приняли в университет из-за него. И из театральной школы меня вытурили, когда узнали, что он сидит. Но при чем тут, вот сейчас, он?