Ночной театр - Викрам Паралкар

Хирург резко выпрямился. Стоявший на коленях возле стола учитель вздрогнул от неожиданности и с ужасом уставился на него. Неизвестно, был ли мертвец действительно готов к тому, что им придется покинуть деревню и вырыть себе могилы, когда заговорил об этом, но сейчас он явно понимал, что иного выхода нет. Наверное, догадался, что от него требуется.

И в этот миг хирург осознал всю глубину собственного падения. Как истрепался он душой, как время лишило его последних крупиц человечности, опустошило. Зря он пошел в хирурги. Надо было оставаться судмедэкспертом. Место его всегда было при мертвецах, которые остаются мертвецами. Молча лежат на столе, дожидаясь вскрытия. Ничего у него не просят, и он им ничем не обязан.

— С-с-сагиб, сагиб, — окликнули его из коридора.

Звала аптекарь. Ни хирург, ни учитель не шелохнулись. В дверь постучали, но они не ответили. Стук раздался снова, громче, настойчивее. Тогда хирург встал и направился к двери; учитель отодвинулся и отвернулся. Хирург распахнул дверь и увидел удалявшуюся спину аптекаря: девушка бежала к дальней комнате.

— Папа, папа! — воскликнул мальчик; тут наконец учитель поднялся с колен и тоже вышел в коридор.

На полу в дальней комнате сидела жена учителя, подогнув под себя ноги. Трубка в ее шее не шевелилась. Мальчик примостился возле матери, держал ее за руку, целовал в плечо. Оба не сводили глаз с зеленого свертка, лежавшего на коленях у женщины. Сверток вздрогнул, аптекарь опустилась на корточки, сложила ладони перед лицом и принялась покачиваться взад-вперед.

Сверток вздрогнул второй, третий раз. Хирург видел это собственными глазами, но все равно не сразу сообразил, что — вероятнее всего — происходит. Женщина протянула ему младенца, точно подношение божеству. Он опустился на колени, взял у нее ребенка, уложил на матрас, развернул пеленки.

Локти девочки были плотно прижаты к телу, пальчики с мягкими ноготками медленно сгибались и разгибались, хватая воздух. На пухлых запястьях морщились складочки; новорожденная сучила ножками, пытаясь сбросить пеленку. Глазки были открыты; огромные черные зрачки двигались туда-сюда. Меж губ виднелись беззубые десны — гладкие, как у старухи, подумал хирург, и тут же одернул себя: обычно сравнивают наоборот. А впрочем, какая разница: по неизвестной причине в начале и в конце жизни рот лишен своего оружия. А в промежутке все слишком сложно. Ребенок был по-прежнему синий и холодный на ощупь. Хирург положил ладонь на грудь новорожденной, ощупал грудную клетку — та чуть поднялась под его рукой.

— Принесите мне стетоскоп.

Кто-то вложил в его протянутую руку стетоскоп. Хирург велел всем замолчать: мертвецы галдели, перебивая друг друга, и громче всех тараторил мальчишка. Склонившись над девочкой, сагиб провел по ее груди головкой стетоскопа. Жесткие пластмассовые оливы больно давили на уши; в наступившей тишине в них раздавался быстрый глухой стук. Но стучало не сердце ребенка, а кровь у него в висках. Хирург вслушивался внимательно, чтобы удостовериться, что не ошибся, и наконец убрал стетоскоп.

— Она не… — начал было он, но слезы навернулись ему на глаза, и он понял, что не в силах выговорить «не ожила». Если уж эта девочка, которая сучит ножками на зеленой пеленке и под землистой кожей у которой с каждым движением, с каждым вдохом волнуются ребра… если этого младенца нельзя назвать живым потому лишь, что у него не бьется сердце, то виноват в этом язык с его предрассудками — их и следует исправлять. Взгляд ребенка оставался спокойным, даже серьезным, на переносицу набежали морщинки, и казалось, будто девочка глубоко задумалась — ни дать ни взять, древняя душа в очередном своем воплощении изучает мир и его обитателей, прежде чем окончательно принять облик младенца.

— Она не плачет, — сказал хирург, не в силах отвести глаза от новорожденной, — потому что ее не мучит ни голод, ни боль, ни жажда. Ни страх. Ваша дочь — первое на свете создание, которое по-настоящему знает, что такое покой, потому что ей ничего не нужно от этого мира.

С этими словами он поднял взгляд и хотел было вернуть ребенка матери, но ни ее, ни ее сына рядом не оказалось. Хирург оглянулся, но и учитель исчез. Хирург рывком поднялся с пола, едва не завалившись вперед, на девочку, и оперся на ладони, чтобы ее не придавить. Сил подняться из такого положения у него не было, и он подался назад, повернулся лицом к двери, сел на пол, оперся грудью на матрас, удерживая в согнутой руке младенца. В комнате, кроме хирурга с девочкой, оставались лишь аптекарь с мужем. Аптекарь по-прежнему раскачивалась туда-сюда, сидя на корточках, дышала мерно и шумно, поглядывала благоговейно то на сагиба, то на новорожденную, сложив ладони перед лицом. Муж ее, затаив дыхание, сидел, прислонясь к двери и сжав кулаки, словно готовился отразить нападение невидимого врага, который вот-вот атакует с воздуха.

Семнадцать

Хирург несколько раз обошел все помещения, каждый раз меняя очередность комнат, словно бы три человека могли спрятаться от него в крошечной лечебнице, да еще при свете дня. Мертвых след простыл. Осталась только девочка. Органы, которые он вырезал у них ночью, по-прежнему лежали в кюветках в операционной. Медицинские принадлежности, которыми он снабдил их тела, — трубки, катетеры, повязки, баночка, — исчезли вместе с ними.

Проверив в четвертый раз все комнаты, хирург решил, что хватит попусту слоняться по лечебнице, и уселся на стул в приемной. Без чиновника из загробного мира тут явно не обошлось. Видимо, догадался, что ни один из трех не оправится от операции, и забрал их обратно, дабы избавить от повторной гибели.

Но к чему было забирать всех? Мальчик наверняка выжил бы. Рана у него не самая серьезная: подумаешь, удалили селезенку. Так почему бы не дать ему шанс? Наверное, чиновник не сумел запустить их кровоток. В конце концов, солнце взошло, и ничего не изменилось. А может, учителю так сильно хотелось вернуться на этот свет, что он пропустил мимо ушей еще какие-то предостережения чиновника? Будь у «ангела» хоть капля ума, он бы наверняка заранее подготовился к такому развитию событий. Если уж ему не удалось запустить их кровоток, не мог же он бросить мертвецов в деревне: правда неминуемо выплыла бы наружу. Или хирургу пришлось бы пойти на чудовищные ухищрения, чтобы избавиться от трупов.

Да, но зачем тогда оставлять обескровленного младенца?

А что, если тот учителев чиновник не имеет к этому отношения? Вдруг тут замешаны другие чиновники? Может,