Арагац (Очерки и рассказы) - Ашот Арзуманян

Внук великого народного певца — Баграт Саят-Нова, зная о роли Башинджагяна в изучении и пропаганде наследия его гениального деда, именно ему вручил сохранившуюся рукопись армянских песен Саят-Нова. Эту рукопись Башинджагян передал великому поэту Ованесу Туманяну, который передал ее Институту литературы имени М. Абегяна, где она бережно хранится и поныне.

До конца своей жизни Башинджагян, не щадя сил и времени, совершенно бескорыстно делал все, что мог, для собирания и популяризации творчества Саят-Нова, двухсотпятидесятилетие со дня рождения которого широко отметило осенью 1963 года все прогрессивное человечество.

Гуманист и человек высокой культуры, Башинджагян понимал большое общественное значение воспитания в людях чувства уважения и признательности к великим деятелям культуры прошлых поколений. Он сам принимал деятельное участие в увековечении их памяти. Так, вместе с Ширванзаде и другими он выступил в печати, вскоре после смерти Раффи, с предложением воздвигнуть памятник великому армянскому романисту. Проект памятника, поставленного спустя несколько лет на могиле Раффи на Ходживанкском кладбище (в Тифлисе), был создан Башинджагяном.

В 1910 году он выступал в печати по вопросу о сооружении памятника Хачатуру Абовяну, который, как известно, был изготовлен скульптором Тер-Марукяном и ныне украшает детский парк в Ереване.

По проекту Башинджагяна были изготовлены памятники Григору Арцруни (основателю газеты «Мшак») и Геворгу Ахвердяну (первому исследователю и издателю армянских песен Саят-Нова), поставленные на их могилах на Ходживанкском кладбище в Тбилиси.

Башинджагян считал высшей обязанностью и вместе с тем высшим счастьем для человека возможность полностью отдать свои способности и знания обществу, людям. Об этом он писал в статьях, посвященных памяти глубоко почитаемых им выдающихся деятелей: мариниста Ованеса Айвазовского и ученого-поэта Гевонда Алишана. В некрологе об Айвазовском, умершем 83 лет от роду, Башинджагян писал: «Он сошел в могилу, выполнив полностью все, что было в его силах. И ему уже ничего не оставалось сделать. Счастливый человек!»

К этой мысли он возвращался и в своих воспоминаниях об Алишане, тоже скончавшемся в глубокой старости: «Гевонда Алишана нет более в живых. Он сошел в могилу, до конца выполнив свой человеческий долг. Счастливец!»

Башинджагян сам не дожил до такой глубокой старости. Ему не было и семидесяти лет, когда кисть выпала из его рук.

С тех пор, как Геворг Башинджагян нашел свое последнее успокоение рядом с могилой любимого им поэта Саят-Нова, прошло много лет. За минувшие годы в ограде той же церкви, где похоронен Башинджагян, установлено несколько надгробных плит, достойно увековечивающих память захороненных под ними именитых людей.

Приближается сорок лет со дня смерти Башинджагяна. Не пора ли подумать об установлении надгробного памятника на его могиле, на могиле человека, умевшего организовать внимание широкой общественности к памяти людей, достойных увековечения, умевшего добиться того, чтобы имена и дела их не были преданы забвению потомками.

Башинджагяна отличали находчивость и юмор. Вот один из примеров.

В молодые годы художника навестил немецкий консул в Тифлисе. Геворг, тогда еще холостой, занимал всего одну комнату вдоль длинного общего балкона. Был утренний час воскресного дня, и консул застал Геворга в тот момент, когда он в домашней одежде подметал комнату.

— Могу я видеть художника Башинджагяна? — осведомился консул, приняв его за слугу.

— Подождите, пожалуйста, минуточку на балконе, он сейчас выйдет, — ответил Геворг, подавая гостю стул.

Консул уселся, а Геворг вошел в комнату, притворив за собой дверь. Спустя несколько минут он появился в чистенькой пиджачной паре.

— Я к вашим услугам, сударь, — вежливо обратился Геворг к опешившему было консулу, быстро, однако, оценившему находчивость молодого художника.

— Молодец! — одобрил он, смеясь. — Таким и должен быть настоящий артист…

…На память пришел день 23 мая 1958 года, когда в залах Русского музея открылась выставка произведений Геворга Башинджагяна, чей творческий путь неразрывно связан с Петербургом — Ленинградом. Академия художеств находится не так далеко от Русского музея, но какой большой творческий путь должен был пройти Башинджагян, чтобы удостоиться посмертной выставки своих работ в залах прославленного музея, где бережно хранятся сокровища русского изобразительного искусства!

Вновь находясь в Ленинграде, я перебирал в памяти полотна моих соотечественников и думал о том, как годы жизни и целеустремленной учебы вооружали их обширными знаниями и профессиональными навыками, необходимыми для самостоятельной художественной деятельности. Они полюбили Петербург, ставший для многих из них второй родиной, и природу Севера, впоследствии не раз воспроизведенную ими на холсте. Но сердце армянских художников принадлежало родному краю, куда они неизменно возвращались и где наряду с полотнами, посвященными Армении, с большой теплотой изображали русскую природу.

«Как жаль, что Башинджагян не дожил до тех счастливых дней, когда его родина, Советская Армения, превратилась в республику цветущей культуры, когда, приняв по эстафете лучшие художественные традиции своих предшественников, с юношеским воодушевлением возглавляет талантливый отряд своих младших коллег человек большого лучезарного таланта, имя которого — Мартирос Сарьян». Такими словами завершалась юбилейная статья «Художник-поэт», опубликованная в «Ленинградской правде» в те дни.

Из главного подъезда монументального здания Академии художеств выходят студенты — русские, украинцы, армяне… Сквозь туман, словно робкие улыбки, проглядывают лучи северного солнца. Кругом кипит жизнь великого города.

А сфинксы…

Сфинксы невозмутимо глядят друг на друга. В каплях моросящего дождя древние изваяния горят зеркальным блеском.

Богата биография Ленинграда.

Богаты традиции человеческой любви.

1963

НА РОДИНЕ «ТИХОГО ДОНА»

По пути в Вешенскую я остановился в Ростове-на-Дону. Прежде всего я побывал в Ростовском отделении Союза советских писателей СССР. Оно помещается в здании областной газеты «Молот». Здесь я познакомился с ее главным редактором драматургом и журналистом Александром Михайловичем Суичмезовым, благодаря вниманию и теплому отношению которого Ростов стал для меня дорогим и близким городом.

Было особенно приятно встретиться с ростовскими писателями Анатолием Калининым, Михаилом Никулиным, Ашотом Гарнакерьяном, а особенно же Михаилом Андриасовым, — с ним судьба нас свела еще в суровые годы Отечественной войны.

После естественных приветствий разговор коснулся волнующей меня темы. Рассказывая о Шолохове, они с необычайной теплотой и задушевностью припоминали интересные встречи с ним.

— До войны в Ростове был кабинет рабочего автора, — рассказывал Михаил Никулин, — где состоялась памятная встреча с Шолоховым. Тогда молодых авторов больше всего интересовал вопрос отражения правды жизни, вопрос о социалистическом реализме. Как его решить? У кого и чему учиться? Запомнился простой и ясный ответ Шолохова: «Учиться надо у всех классиков, особенно у русских… Надо знать жизнь… Не зная жизни, разумеется, нельзя ее отобразить».

Невольно вспомнились мне слова старейшего русского писателя А. С. Серафимовича о Шолохове:

«Дон дает ему массу впечатлений, типов, часто неожиданных проявлений народного творчества, самобытного, оригинального в борьбе с природой. У писателя — большие знакомства и тесные дружеские отношения с рыбаками-казаками. Он у них учится, он их наблюдает, он берет от них сгустки векового народного творчества… Он часто приезжает в какой-нибудь колхоз, собираются старики и молодежь. Они поют, пляшут, бесконечно рассказывают о войне, о революции, о колхозной жизни, о строительстве. Он превосходно знает сельскохозяйственное производство, потому что не со стороны наблюдал его, а умеет и сам участвовать в нем…»

Михаил Александрович Шолохов в высокой степени одарен и еще одним талантом — радостным, необычайно добрым отношением к труду, к успехам других, работающих в литературе всерьез, от всей души. Анатолий Калинин вспомнил, как на цимлянской стройке Шолохов вдруг сразу насторожился, потемнел лицом, когда один из участвующих в разговоре литераторов, упомянув «Тихий Дон» и «Поднятую целину», сказал, что ничего другого он не может назвать в нашей литературе.

— То есть как?! — неприкрыто и как-то обидчиво возмутился Шолохов. — Что же, я одинок? Ну нет, это совсем не то. Нет, так нельзя, не годится…