Странник и Шалопай - Сергей Минутин

«Прокуратор желает знать, кого из двух преступников намерен освободить Синедрион: Вар–раввана или Га — Ноцри? Каифа склонил голову в знак того, что вопрос ему ясен, и ответил:

— Синедрион просит отпустить Вар–раввана…..

— Признаюсь, этот ответ меня удивил, — мягко заговорил прокуратор, — боюсь нет ли здесь недоразумения.

Пилат объяснил. Римская власть ничуть не покушается на права духовной местной власти, первосвященнику это хорошо известно, но в данном случае налицо явная ошибка. И в исправлении этой ошибки римская власть, конечно, заинтересована.

В самом деле: преступления Вар–раввана и Га — Ноцри совершенно не сравнимы по тяжести.

Если второй, явно сумасшедший человек, повинен в произнесении нелепых речей, смущавших народ в Ершалаиме и других некоторых местах, то первый отягощён гораздо значительнее.

Мало того, что он позволил себе прямые призывы к мятежу, но он ещё убил стража при попытках брать его. Вар–равван гораздо опаснее, нежели Га — Ноцри…»

Вар–равван открыл глаза и, не мигая, стал смотреть на Солнце. Мысли сами шли в голову: «Может, всё дело в моём имени, может быть, назвав меня Га — Ноцри, родители дали бы мне и другую судьбу? Но постоянным ощущением присутствия прокуратора возле себя я вряд ли обязан родителям. Но тогда почему рядом нет и Каифа».

Волны памяти накатывали на Вар–раввана с самого детства. Сначала он рассказывал о своих видениях близким, но те сочли его грёзы за проявления болезни. Потом он и сам в это поверил. На какое–то время грёзы оставили его, но с возрастом стали накатывать опять всё чаще и обострённее. После таких «приступов» он смутно начинал осознавать свою настоящую ответственность за свой народ, но постоянные, срочные дела всякий раз возвращали его в обычную колею текучки. Но однажды он прочитал книгу русского писателя М. Булгакова «Мастер и Маргарита», оценил её «вред» для своей родины и даже запустил по российскому радио выгодную расшифровку романа, так как критиковать его было бесполезно, замалчивать тоже, а писателя стереть в пыль нищеты постарались и до него. Но с тех пор образы книги неотступно следовали за ним.

Просматривая ежедневный мониторинг основных международных новостей и постоянно натыкаясь на пояснения типа: торговец оружием, такой–то гражданин Израиля выехал из страны; вице–губернатор из России с вором в законе из России, оба граждане Израиля и России, въехали в страну и т. д., он всё чаще задумывался о том, что первосвященник иудейский Каиф, казнив философа и освободив бандита, сделал из Земли обетованной крышу для бандитов, воров и жуликов.

Все стремились в страну обетованную за богатством, первосвященник действительно сохранил старую веру, и торговцы остались в храме. Но ехали они под «крышу» Га — Норци, а поклонялись Каифу.

Его разведка была уверена в том, что лучший материал для экспериментов — Россия и её народ. И сам он долгое время верил в это. Но когда между строк читаемых разведсводок стал проступать образ Понтия Пилата, он начал осознавать, что именно его народ — следствие длительного эксперимента, длительной чужой игры, где его народ, может быть, хоть ферзём, хоть королём, хоть пешкой. Какая разница, если играют другие. Пилат презирал его, сегодняшнего, не жалкого разбойника, а могущественного деятеля, управляющего всем миром.

Вар–равван, когда думы одолевали его, утешался тем, что спрашивал себя: «Где вы, римляне? А мы есть и будем». При этом он открывал ящики стола, сейфы, смотрел в окна. В этом была проявлена его слабость. Это не помогало.

Римляне в его видениях проступали всюду. Он это чувствовал кожей, как опытный утилизатор чует по запаху на свалке ценный продукт. Он рылся в этой свалке, пачкался сам и пачкал других, но ничего найти не мог.

Сначала он успокаивал себя, считая Пилата трусом, тем более, что в книге, как ему казалось, было прямое указание на это.

«Лицо Пилата исказилось судорогой, он обратил к Иешуа воспалённые, в красных жилках белки глаз и сказал:

— Ты полагаешь, несчастный, что римский прокуратор отпустит человека, говорившего то, что говорил ты? О, боги, боги! Или ты думаешь, что я готов занять твоё место? Я твоих мыслей не разделяю!

И слушай меня: если с этой минуты ты произнесёшь хотя бы одно слово, заговоришь с кем–нибудь, берегись меня!

— Игемон…

— Молчать! — вскричал Пилат и бешенным взором проводил ласточку, опять впорхнувшую на балкон, — ко мне! — крикнул Пилат.

И когда секретарь и конвой вернулись на свои места, Пилат объявил, что утверждает смертный приговор, вынесенный в собрании Малого Синедриона преступнику Иешуа Га — Ноцри, и секретарь записал сказанное Пилатом».

Но с развалом СССР ушло и это последнее успокоение. Нет Рима, нет Рейха, не стало Российской империи, и везде прослеживается участие одного и того же народа.

Вар–равван «кожей» чувствовал, как кто–то уже приказал ему начать разрушение империи США. Значит, он действительно могильщик и утилизатор изживших себя народов. Он, Вар–равван, и его народ — санитары Земли. Но где грань между разрушением и созиданием? На обломках рухнувших империй образуются новые. Каждая что — то добавляет к цивилизации. Его народ просто подталкивает к «яме» одних и даёт возможность подняться другим. Его народ — просто щепотка дрожжей. Это другие восходят на дрожжах, заплывают жиром, тупеют, мертвеют и издыхают, а сынам Израиля это не позволено. Но кем?

Перед глазами Вар–раввина мелькнул образ Понтия Пилата, и в голову ударила мысль: «Гонителем».

Да, его народ гоним. Но может быть он жив до сих пор только благодаря этому. Его народ над римским правом, над законами. Это другие придумывают обтекаемые фразы, типа: «Демократия — диктатура закона». Ими, этими другими, придуманные законы их же и обращают в прах. Но причём здесь он, Вар–равван. Он ничего не собирается менять в жизни своего народа.

Сказано в книге: «…показалось смутно прокуратору, что он чего–то не договорил с осужденным, а может быть, чего–то не дослушал. Пилат прогнал эту мысль, и она улетела в одно мгновение, как и прилетела.

Она улетела, а тоска осталась необъяснённой, ибо не могла же её объяснить мелькнувшая, как молния, и тут же погасшая какая–то короткая другая мысль: «Бессмертие… пришло бессмертие…» Чьё бессмертие пришло? Этого не понял прокуратор, но мысль об этом загадочном бессмертии заставила его похолодеть на солнцепёке».

Его, Вар–раввана, народ — это груз, привязанный к гондоле воздушного шара. Хотите опуститься — увеличивайте груз, хотите подняться — сбрасывайте груз и «поддавайте пару». Но если у вас не хватает мозгов, чтобы понять это, то терпите. Это были его видения свыше. А в видениях всё чаше проступали …русские.

Фильм десятый — Забайкальский гарнизон

(Российско–монголо–китайская граница)

Командир одного из Забайкальских гарнизонов был недоволен. Вся его служба за последние 5 лет свелась к наведению порядка в столовых, банях, общежитиях. Он забыл, что такое грохот канонады, запах пороха и «соляры», лязг гусениц и торжество, охватывающее душу при виде слаженной работы военной машины. Офицеры, умеющие думать и вдохновенно работать, уходили из армии. Директивы приказывали всех недовольных сокращать. А с довольными невозможно было служить. Разносы не помогали. Довольные беспробудно пили.

Он, полковник, имеющий два ранения и три ордена, не мог понять смысла директив, «спускаемых» сверху, которые разрешали увольнять офицеров, изъявивших желание уволиться, но по которым невозможно было уволить офицера, «желающего» служить. Желающих уволиться было явно больше, особенно среди серьёзных и знающих офицеров. Дошло до того, что комбатами стали назначать «ботаников» — лейтенантов, пожелавших остаться в армии.

А кадровыми, но спившимися офицерами, просто заполняли кадровые клеточки, чтобы хоть кто–то был.

Была пятница. Начало мыльно–пьяных выходных дней. В пятницу был мужской помыв. В субботу отмывались солдаты, в воскресенье женщины. Полковник орал на начальника бани за то, что не обнаружил в бане тазов, за грязь, за чуть тёплую воду и просто потому, что это был еженедельный ритуал, который он был вынужден делать сам, так как его заместитель по тылу «купил» себе место поближе к столице, а начвеща ещё не прислали.

Вдоволь наоравшись и зная, что всё останется, как и было, он сел в машину и поехал париться в одну из так называемых «полковых» бань, с парилкой, бассейном, водкой и варёной бараниной. В этой бане собирались по пятницам командиры полков, иногда приглашали нужных людей. С некоторых пор самыми нужными стали коммерсанты из Китая и евреи из России. Первые везли в Россию свой товар, вторые вывозили из России в основном сырьё.