Тихая моя родина - Сергей Юрьевич Катканов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот в соборе, где буйствовал вечно пьяный иеромонах Нестор, через 20 лет сотнями умирают дети. И вот монастырь без войны превращается в руины, хозяином которых является какой-то странный, восседающий на помойке музей. И вот на эту музейную помойку приходят послушники, имеющие очень смутное представление о монашеской жизни, а через год монастырь переполняют восхищенные иностранцы.
Хочу охватить этот век весь целиком единым взглядом и пережить его, как единое, пусть и трехсоставное событие. Хочу, чтобы в душе родилась некая единая эмоция по отношению ко всему веку. Тогда всё сразу станет ясным, как Божий день. Получилось ли у меня? Не знаю… Может быть у вас получится?
Преподобне отче наш Димитрие, моли Бога о нас.
Архивные тени
«Размещайтесь, — сказал мне майор KГБ, — У нас сейчас один полковник в отпуске, это его кабинет. Здесь вам будет удобно, никто не побеспокоит. Только с телефонов трубки не берите». И я остался один в кабинете полковника госбезопасности. Точнее — один на один с архивными делами репрессированных священников, которые любезно подготовили сотрудники КГБ по моему журналистскому запросу. Шли последние годы перестройки, невозможное стало возможным.
Беру в руки потемневшую от времени картонную папку. От неё пахнет архивной пылью. Внутри — искалеченные судьбы безвестных провинциальных батюшек, ни чем не примечательных кроме того, что их перемолола репрессивная мясорубка… Мне кажется, что я — в мире теней. Эти тени говорят, но только то, что считают нужным сказать, на вопросы не отвечают. Клеветники и оклеветанные, жертвы и убийцы — одинаково плоские и полупрозрачные, в них трудно узнать некогда живых людей. Протоколы допросов очень похожи, однотипны и схематичны. Что можно узнать о человеке в пыльных закоулках архивного дела?
А ведь там было столько невыносимой человеческой боли и беспредельного холода. Там звучали самые чистые молитвы и самые страшные проклятия. Как трепетали души человеческие в момент истины, когда вдруг становилось понятно, чего ты стоишь со всей своей судьбой, со всей своей любовью и болью. Кого переполнял животный ужас, кто стоически стискивал зубы, чьи глаза светились всепрощением — это невозможно угадать за мертвыми строками показаний, которые добросовестно записывал сержант НКВД. От этих людей ни чего на земле не осталось, кроме протоколов и приговоров, для нас они — архивные тени, и только для Бога каждый из них был, есть и будет маленькой вселенной, драгоценной частицей вечности.
I Пятая печать
И когда он снял пятую печать, я увидел под жертвенником души убиенных за Слово Божие и за свидетельство, которое они имели. И возопили они громким голосом, говоря: доколе, Владыка святый и истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу? И даны были каждому из них белые одежды, и сказано им, чтобы они успокоились ещё на малое время, когда и сотрудники их, и братья их, которые будут убиты, как и они, дополнят число.
Откровение Исанна Богослова
Василий Филитарович Кулаков был родом из деревни Междуречье Харовского уезда, родился в 1873 году в семье диакона. Мать, рано лишившись мужа, осталась с восемью детьми на руках. Василия отправили учиться в духовную семинарию в Вологду. И вот мы уже находим его священником Иоанно-Богословской церкви Вологды.
Трудно сказать, почему он решил оставить это место и переехать в деревню Едка Вологодского уезда. Ведь и тогда, как сейчас, все рвались из деревни в город, и жило городское духовенство куда сытнее сельского. А он решил уехать в деревню. Может быть, сын сельского диакона так и не смог прижиться в городе, а может быть ещё какие причины — мы никогда не узнаем.
Отец Василий служил сельским священником до ареста в 1929 году. Одновременно с ним было арестовано ещё 20 священников из окрестных сел и деревень. Возникло «дело об антисоветской группировке церковников и духовенства в Кубено-озерском районе».
Листая материалы дела не трудно убедиться в том, что ни какой группировки на самом деле не существовало. Эти батюшки были едва знакомы друг с другом и никакой совместной деятельностью не только не занимались, но и не могли заниматься. Группу из них создали в НКВД, взяв на выбор два десятка относительно случайных священников. Нельзя даже сказать, что их оклеветали, обвинив в государственных преступлениях, потому что ничего такого, что можно считать преступлением, им так и не инкриминировали.
Вот в чем обвиняли отцов-контрреволюционеров: «В Кубено-озерском районе благочинные священники третьего округа K.B. Турундаевский и четвертого округа Д.А. Крупнов тесно связаны между собой не только на религиозной почве, но и по своему одинаковому политическому мировоззрению. У Турундаевского и Крупнова имеется книга «Протоколы сионских мудрецов», o которой они говорят, что там ясно сказано о том, что к власти пришли евреи. После прочтения этой книги верующие рвут на себе волосы, говоря: до чего мы дошли».
Любому, кто читал «Протоколы…» известно, что это отнюдь не книга предсказаний, и привязать к содержанию этого текста то, что происходило в Советской России весьма затруднительно. Понятно, что здесь цитируется бессмысленный треп людей, «Протоколов…» на самом деле не читавших. Трудно поверить, что этот треп исходил от священников.
А отец Николай Покровский, служивший в Ватланове и тоже проходивший по этому делу, оказался причастен к следующему: «Религиозные листовки, принесенный из Ватлановской церкви, попадали на маслодельный завод в Исаево-Бельково», Листовки, заметьте, были религиозные, а не политические, то есть в действиях батюшки не было никакой антисоветчины.
Что же отец Василий Кулаков? Да почти ничего. В меморандуме, которым открывается это коллективное дело, его фамилия вообще не упоминается. В обвинительном заключении она мелькает лишь один раз: «Кулаков в разговоре с крестьянами говорил: «В книге «Протоколы сионских мудрецов» говорится, что евреи постановили русских сначала морить голодом для того, чтобы лучше евреям руководить народом».
На допросе 25 января 1930 года отец Василий сказал: «В отношении книги «Протоколы сионских мудрецов» я о ней знаю так: ещё раньше,
