Тихая моя родина - Сергей Юрьевич Катканов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нам сейчас трудно понять советскую логику той поры. Если закон давал священникам право быть избранными в депутаты, то почему попытка этим правом воспользоваться воспринималась, как нечто возмутительное? Но ненависть всегда иррациональна, она не нуждается в логике. Вот, к примеру, ещё одна изумительная заметка из «Красного севера» той поры:
«Попы из кожи вон лезут, чтобы исправить свои развалившиеся дела и выдать себя за трудящихся. Так, например, Богословский и Кондашский попы наряду со службой в церкви подрабатывают ремонтом обуви и кладкой печей». Даже то, что батюшки имели золотые руки и не боялись ни какой работы, и то умудрялись поставить им в вину. Какое уж тут участие в выборах.
Впрочем, некоторые священники были реалистами и всё прекрасно понимали. Свидетели приводят их слова: «Конституция принята лишь под давлением Лиги Наций». «Конституция останется на бумаге». «Ни чего нового конституция не даст, да и написана она только для заграницы. Городскому духовенству участвовать в выборах не надо. Наши кандидаты не пройдут, а за коммунистов голосовать не будем». Да, они могли это говорить.
Иные священники смотрели на новую конституцию, как на предоставляющую права более скромные, но зато и более реальные: «Новая конституция разрешает не только молиться, но и совершать крестные ходы. Но вы Церковь забыли и получаете Божье наказание — неурожай. Организуйте крестный ход, и тогда лучше пойдут ваши дела».
Разумеется, и эти слова истолковали, как «контрреволюцию», хотя за ними совершенно явственно прослеживается желание жить с советской властью в мире.
***
В деле есть группа свидетельств, которые стоят особняком. Отцу Евгению Лощилову приписывают слова: «Угроза войны приближает благоприятный для нас момент. Сейчас, как никогда, необходимо создание широкой сети повстанческих групп, с тем, чтобы на момент объявления войны, они уже существовали в каждом колхозе».
Отцу Николаю Пономаревскому приписывают следующее: «Весной что-нибудь должно быть. Япония и Германия больше тянуть не будут. Они нанесут решительный удар, чтобы уничтожить Советский Союз и всю этубольшевистскую нечисть. Генерал Франко поклялся папе римскому, что не сложит оружия до тех пор, пока не уничтожит большевиков».
Отец Досифей Крылов будто бы заявлял во время подписки на заем «Оборона СССР»: «Что нам оборона, скорее бы война, нам тогда бы лучше. Германия возьмет верх, восстановит жизнь в России и наведет порядок. Тогда коммунистам наломаем шею, покажем, как строить социализм на костях человеческих».
Можно ли верить этим свидетельствам? Вообще-то люди, жизнь которых превратили в непрерывный кошмар, вполне могли возлагать надежды на внешнюю военную помощь. В 1937 году они ещё не могли знать, каким адом обернется вторая мировая, и как на практике будет выглядеть «освобождение России». Надежда на то, что война с немцами приведет к падению большевизма, выглядела довольно реалистично, тем более, что ни каких иных надежд они явно не имели.
И вот что интересно: священники, дававшие самые подробные показания, из которых и состоит почти всё дело, ни слова не говорили о своих надеждах на фашистов. Творческая мысль НКВД с самого начала трудилась над моделированием монархической организации, а потому показания о профашистком уклоне ни из кого не выколачивали. Строго говоря, эти показания были следователю совершенно не нужны. Доносы свидетелей добросовестно протоколировали, но дальнейшего хода им не давали. Значит, эти свидетельства получены без давления. Они, конечно, могут быть чистой клеветой, но вероятнее всего содержат в себе хотя бы искаженную, но правду. Во всяком случае, тогда надежда на то, что немцы прогонят большевиков, была куда более реалистичной, чем попытка собственными силами реставрировать монархию в России. Но вот именно на те доносы, которые вполне могли оказаться правдой, следствие почти не обратило внимания, предпочитая утверждать то, чего не могло быть.
***
Молчание и неизвестность понемногу опутывали тени убиенных. Трудно узнать что-либо даже от их ближайших родственников. Многие из них сами были репрессированы, как «ч.с.» — члены семьи, а другие не хотели жить там, где о них было известно, что они — родственники врага народа. После реабилитации оказалось, что на территории Вологодской области дети и внуки оправданных за немногими исключениями не проживают.
Виновность или невиновность этих людей никогда и не кого не интересовала. Их осудили только за то, что они были священниками, их реабилитировали только потому, что они были осуждены внесудебным органом — тройкой НКВД. B деле никто не пытался разобраться. Такая реабилитация не есть признание невиновности. Точно так же реабилитировали убийц и грабителей, чья вина была очевидной, только потому, что они были осуждены не судом, а тройкой. Сегодня мы не можем даже утверждать, кто из 19-и расстрелянных священников был действительно враждебен советской власти, а кто был вполне лояльным советским гражданином. Тем более, мы ни когда не узнаем, какими людьми они были.
Иногда эта завеса чуточку приоткрывается. Внучка отца Александра Котельникова, B.C. Петухова, семья которой давно уже переехала в Латвию, написала письмо в УКГБ по Вологодской области: «В настоящее время я его единственная родственница, которая считает своим моральном долгом узнать о горькой судьбе своего дедушки. У меня нет никаких сомнений в том, что причиной расправы над Александром Ивановичем была его принадлежность к духовенству. Это был честный трудолюбивый человек, отец большого семейства, живущего в нужде». Валерии Сергеевне ответили, что её дедушка реабилитирован, но что ещё могли к этому добавить?
Архивные тени мало похожи на живых людей, их судьбы непонятны, их поступки порою с трудом поддаются объяснению. Например, отец Досифей Крылов начинал свою биографию отнюдь не духовным лицом. Накануне первой мировой, когда попал на государеву службу, ему было 23 года. Несколько лет он не вылезал из окопов германского фронта, а сразу же после революции поступил в Красную Армию, был старшиной роты и демобилизовался только после «окончательного разгрома белых банд». Он проливал свою кровь за установление советской власти, и вот что с ним такое случилось, что он вдруг решил стать священником, да ещё в те годы, когда быть священником стало опаснее, чем воевать?
В 1935 года
