Реалити-Шоу (СИ) - Лятошинский Павел

— Ты чего? — пробормотала она, растерянно роняя челюсть.

— Чего-чего, напугала меня, вот чего, — возмущенно ответила я, как только обрела равновесие, — не ожидала, что дверь будет открыта.

Ниночка, всё еще стоя на лестничной площадке, перевела недоуменный взгляд с меня на дверь и снова на меня. Я тут же спохватилась:

— Не стой на пороге, заходи скорее.

Она вошла и настороженно огляделась.

— Ты одна?

— Даже не представляешь себе насколько, — ответила я, взяла из её рук зонтик, раскрыла, поставила на пол сушиться и помогла снять плащ, который оказался мокрым только спереди. Ниночка словно не слыша моих слов продолжила, озираясь по сторонам:

— Представляешь, один урод обрызгал меня возле твоего подъезда. Ну, не урод конечно, нельзя так говорить про человека, да и не виноват он вовсе. Увидел меня, притормозил, и машина едва катилась, а когда поравнялась со мной, колесом в яму, как плюхнется. Оказывается, в луже была глубокая яма. И тут настоящее цунами меня с головой накрыло. Он такой руками развел, извинился и дальше поехал. Ну, а, собственно, что ему ещё было делать? Хорошо, я у самого твоего подъезда была, буквально в метре. Говорила, да, что уже возле подъезда была, — тараторила она как заведенная, сжимая кулачками невидимый предмет перед собой, охая, кряхтя и ахая.

— В этом мы с тобой похожи, словно магнитом притягиваем неприятности на ровном месте.

— Ой, да чтоб это было самой большой моей неприятностью, — махнул она рукой. — Серёжа на работе?

— Наверняка, — говорю уклончиво, — он больше со мной не живёт.

— Да?! — воскликнула Ниночка удивленно, — а что так?

Я пожала плечами.

— Поругались, что ли?

— Можно и так сказать. Не то чтобы сильно поругались, просто, думаю, он меня никогда не любил и устал притворяться.

— А ты его?

— И я его никогда не любила и тоже устала притворяться. Помнишь тот разговор в ресторанчике на день воздушно-десантных войск?

Она сощурилась, как бы припоминая, и кивнула многозначительно.

— Так вот зря всё это было.

— Что именно?

— Серёжа, реалити-шоу и так далее.

Ниночка шикнула и заговорщески прошептала на ухо:

— Нельзя же говорить про это самое.

— Уже можно. Хуже не будет. Хуже просто некуда. Я на мели. В кармане ни копейки. Через месяц выселят из квартиры. Прощай Рязань, да здравствует Касимов! Устроюсь в школе учительницей русского языка или уборщицей, кем возьмут, тем и устроюсь. Вечерами буду лузгать семечки на лавочке, провожать закаты и вспоминать своих старых боевых подруг. Заведу нового кота, даже десяток котов и кошечек. Сегодня же уехала бы, но как было сказано, денег нет, даже на автобусный билет.

Глаза у Ниночки вдруг заблестели, она вцепилась крепкими объятиями и, шмыгнув носом, жалобно пробормотала:

— Не говори так, не уезжай.

Я смахнула слезу тыльной стороной ладони, уткнулась лицом в её густые, пахнущие дождем волосы.

— Ничего не поделаешь, Зай. Жизнь не кончается, но надо уметь проигрывать. Я рискнула, поставила всё на зеро. Будешь ко мне приезжать?

Она активно закивала, кудрявая прядка попала в нос, защекотала. Я сморщилась, непроизвольно хмыкнула. Ниночка оторвалась, чуть отстранилась и, пристально заглянув в глаза, с готовностью застрекотала:

— Неужели нельзя ничего придумать? Что нужно? Скажи, мы вместе сделаем, мы придумаем, мы справимся.

— Ничего не поделаешь…

— Чем помочь? Скажи.

Я пожала плечами.

— Займи тысячу.

Она полезла в сумочку, достала кошелек, вынула все купюры, какие там были, и протянула мне. Не так уж много — триста пятьдесят рублей, но это её последние деньги.

— Убери, тебе они тоже не лишние.

— Нет, возьми, — настояла Ниночка и положила деньги на стол. — У меня на карточке ещё немного есть, я тебе переведу.

— Спасибо, этого достаточно.

— Не уезжай, давай подумаем. Не бывает безвыходных ситуаций. Знаешь, как мой дедушка говорил?

Я покачала головой, но она и не ждала моего ответа, продолжила сразу:

— Он говорил, что даже если тебя волки в лесу сожрут, всё равно когда-нибудь выйдешь, в кишках точно не останешься.

— Многообещающе, — усмехнулась я, — но он прав, тут не поспоришь. Допустим, уговорила, не уеду. Что дальше? Тупик.

— Дальше найдем тебе работу, заработаешь денег. Может, квартиру подешевле подыщешь…

— Куда уж дешевле?

— Не знаю, комнату какую-нибудь снимешь в общежитии на первое время. Я бы к себе позвала, но только если на полу постелить, сама знаешь…

— Да, знаю.

— Со Светкой давай поговорим.

— Нет-нет-нет, только не со Светой. Она уже насоветовала…

— Ну, как скажешь, — грустно пожала плечами Ниночка. Последовала довольно длинная пауза. Она суетливо зашагала по комнате, заглядывала во все углы и щели. Села на диван, откинулась на спинку, принялась рассматривать потолочный плинтус по всему периметру комнаты. Наивная, скрытые камеры потому так и называются, что если не знаешь, где они установлены, можешь даже не искать. Вдоволь налюбовавшись потолком, Ниночка взяла с тумбочки недочитанный томик Ремарка, раскрыла на странице заложенной закладкой и, просияв, хлопнула себя ладонью по лбу.

— Ну, конечно же, как я раньше не догадалась, — она уставилась на меня торжествующе сверкая глазами, видимо, намереваясь таким телепатическим способом передать вдруг сошедшее на неё откровение. Я развела руками. Она ткнула наугад в разворот и секунду продолжала сверлить меня взглядом.

— Не понимаю, — растерянно пробормотала я.

— Зато я всё поняла!

— Хорошо, — бросила я равнодушно. Ниночка со своим излишне театральным энтузиазмом начала порядком надоедать, — может и я когда-нибудь пойму, — съязвила я, намекая, что можно уже переходить к объяснениям.

— Ты всегда дочитываешь главу до конца.

Я кивнула. Тоже мне открытие, не иначе метод дедукции сработал.

— Не начинаешь новую главу, если нет уверенности, что успеешь её дочитать. Скажешь, я не права?

— Права, наверное. Не знаю, никогда раньше об этом не задумывалась.

— А стоило бы.

— Зачем? Без этого мыслей хватает. И без твоих намеков голова болит.

— До сих пор не понимаешь?

— Я тебя сейчас тресну этой же книгой.

— Серёжа — прочитанная глава. Ясно? До конца прочитанная, до самой последней точечки. А новую главу ты боишься начинать, потому что вбила себе в голову, что близится конец света.

— Та-а-ак, — протянула я заинтригованная ходом мысли, — и что с того?

— Как что? Проснись, Алёнушка. Ты испытываешь мое терпение. Жизнь продолжается. Выше носик. Встряхнись. Не поняла, где моя боевая подруга? Где сорвиголова? Где эта роковая женщина, готовая грудью накрыть любую амбразуру?

— Здесь я, здесь. — Ниночка заставила меня улыбнуться, хотя в душе хотелось её придушить.

— Ну, так руки в ноги и бегом покорять космос.

— Ага, сейчас. Вот только дождик кончится.

— Язва ты Алёнушка, но за это я тебя и люблю. И ещё кто-нибудь полюбит. Кстати, что там с твоим трактористом?

— А, — махнула я рукой.

— Что? Обидел тебя?

— Нет, не обидел. В командировку уехал, но это с его слов, думаю, он так сказал, чтобы от меня отвязаться. Дескать, я в командировку, а сам домой к жене и детям. Видала я таких трактористов.

— Ты же говорила он вдовец.

— Говорила, — согласилась я, — но на могилку к его жене не ходила, цветочки не носила.

— Грех так говорить, ну да ладно. Подумай, что ты теряешь?

— Ни-че-го.

— Я тоже так думаю. Позвони ему.

— Сейчас? — я посмотрела на часы, было начало девятого.

— Да сейчас. А чего тянуть? Часики-то тикают.

— Хорошо, позвоню, — согласилась я.

Ниночка уставилась на меня требующим взглядом.

— Позвоню-позвоню…

— Нет, не позвонишь. Звони сейчас, чтобы я видела.

Она явно переигрывает, но не отстанет же. Беру телефон, нахожу номер Геннадия, умоляюще хлопаю глазками. Ниночка протягивает пальчик, легонько касается телефонного номера на экране, и тут же одергивает руку, как нашкодивший ребенок. Идут гудки, кровь пульсирует в висках. Один гудок, второй, третий, хочу сбросить вызов, но слышу отдаленное «Алло».