В «игру» вступает дублер - Идиллия Дедусенко

Когда ни директор, ни тайный агент, ни открытая слежка ничего не дали, Фишер решил подключить фрау Антонину, ибо чутьё опытного разведчика подсказывало ему, что таким людям, как Ларский и Анна Вагнер, доверять нельзя. Его тем более беспокоили их занятия немецким языком, что подпольная рация чаще всего действовала где-то в том же районе. Немного обескураживало, что рация то работала на линии фронта, то продолжала работать, когда Ларский подолгу не ходил на занятия. И всё-таки Фишер был уверен, что нащупал нужные ниточки и тянет их с двух сторон. Осталось найти обстоятельство, которое связало бы их вместе крепким узлом. Он очень рассчитывал в этом деле на фрау Антонину, и вот она мертва. Убила её Анна Вагнер, которая и без того у него на подозрении. Версию о ревности Фишер сразу же отмёл.

Прежде чем вызвать ещё раз Вагнер, оберлейтенант прокрутил в памяти все подробности первого допроса. Он хорошо рассмотрел её тогда. Белокурая, синеглазая, очень миловидная, будь эта девушка в Германии, она являла бы прекрасный образец арийской женщины. Не нравилось только выражение глаз, холодно-спокойное, с оттенком превосходства. Этого взгляда заместитель начальника эйнзатцкоманды простить ей не мог. Он резко спросил:

— Фамилия?

— Меня привезли сюда, чтобы спросить фамилию?

Она была горда. Слишком горда. Он пытался вразумить её, напомнить, где она находится:

— В такой ситуации другая бы на вашем месте…

— Каждый на своём месте, господин Фишер…

Она посмела прервать! Эта девица просто злила его.

— Не хватало мне ещё философии!

Нет, он не даст ей возможности «пофилософствовать», разыгрывая из себя героиню.

— Когда последний раз виделись?

— С кем?

— Не прикидывайтесь! Бесполезно! Молчите? Сколько вам лет?

Она молчала.

— Ну, вы не в том возрасте, когда его скрывают… Почему не отвечаете?! — Фишер сорвался на крик.

— Жду, когда вы станете говорить со мной подобающим образом.

— О, не спешите, фрёйлейн Анна. С вами ещё будут говорить «подобающим» образом.

В голосе его звучала насмешливая угроза. Он обратился к присутствовавшему на допросе Гуку:

— Не правда ли, красивая девушка?

— Да, очень.

— Вот видите, Вагнер, а выйти отсюда вы можете… уродливой.

Она продолжала молчать. Поняв, что сейчас от неё ничего не добиться, Фишер приказал увести её — незачем тянуть волынку, надо браться покруче.

Теперь Фишер ждал только Гука, чтобы начать очередной допрос Анны Вагнер. Этот тип, конечно, ничтожный человек, но хороший помощник, аккуратный, исполнительный, и за эти качества Фишер терпел его возле себя. Однако, что он себе позволяет, этот Гук! Сейчас приведут Вагнер, а он не явился на службу! Такого с ним ещё не бывало.

В кабинет ввели Анну. Фишер сразу заметил в ней перемену: под глазами легли тёмные тени, лицо осунулось, рот плотно сжат. Он усмехнулся — три дня, проведенные в гестапо, женщину не украшают.

— Ну, — решил брать быка за рога Фишер, — вопрос первый: кто дал вам оружие?

— Никто.

— Откуда же оно у вас?

Анна молча отвернулась.

— Смотреть на меня! Вопрос второй: от кого вы получали задания?

— Никаких заданий я не получала.

— Почему же убили Иванько?

Анна, не поворачивая головы, отвела глаза в сторону.

— Ах, не придумали подходящего объяснения! Вопрос третий: что за человек ходит к вам домой?

— Ко мне разные люди ходят.

— Зачем?

— Берут уроки немецкого языка или просят перевести какую-нибудь бумагу.

— А теперь вопрос последний: вы будете говорить правду?

— Я говорю правду.

— Тогда объясните, где и зачем взяли пистолет?

Анна молчала. Фишер с едкой любезностью напомнил:

— Вы же сами переводили для населения распоряжение немецкого командования, направленное в городскую управу: за хранение оружия — расстрел!

Анна опять отвела глаза.

— Нет, вы на меня смотрите! — Фишер встал, подошёл к ней, взял за подбородок пальцам и резко повернул к себе.

Он искал, чем поразить эту гордячку, и вдруг медленно, отчётливо спросил:

— Хотели разыграть фарс около театрального подъезда? Разве господин Ларский не объяснил вам, что оружие не бутафорское, а настоящее?

При упоминании этой фамилии что-то на миг дрогнуло в глазах Анны, всего на миг, но Фишеру было достаточно, чтобы заметить и обрушить на неё следующий вопрос:

— Кто он, этот Ларский?

Анна стояла с самым независимым видом.

— Отвечайте, кто он?!

— Вы не хуже меня знаете: помощник художника театра.

— Не морочьте мне голову!

— О нём я больше ничего не знаю и ни на какие вопросы отвечать не буду! — твёрдо заявила Анна.

— Ну, это мы ещё посмотрим! Нам достаточно расстрелять вас за хранение оружия… Но мы можем сохранить вам жизнь, если вы проявите благоразумие и правдиво ответите на все вопросы.

Анна чуть-чуть приподняла голову, и Фишер прочитал в её глазах такую твёрдость, что крикнул конвойному в раздражении:

— Увести!

Анну увели. В этот момент вошёл младший офицер и доложил:

— Господин оберлейтенант, Гук обнаружен в своей квартире с простреленной головой!

— Что-о-о?! — заорал Фишер.

— Похоже на самоубийство, — закончил сообщение офицер.

Петрович с недовольным видом то вертел в руках листок, который дал почитать Зигфрид, то снова прочитывал странные фразы: «Лёгкая смерть — это тоже удовольствие. Я прыгнул в колодец». Наконец снял очки и пробурчал:

— Туда ему и дорога… А всё-таки проняло его, мерзавца, письмо матери.

Зигфрид, не отвечая, смотрел в одну точку. «Тяжело ему», — подумал Петрович и как можно мягче спросил:

— Чего молчишь-то?

Зигфрид вздохнул.

— От него всё равно не было никакого толку, — пытался утешить его Петрович.

— Как быть, отец? — заговорил, наконец, Зигфрид. — Гука нет, теперь и совсем ничего об Анне не узнаешь.

Петрович встал к закипевшему чайнику, налил в кружки кипятка, добавил отвара липы с чабрецом, придвинул одну Зигфриду:

— Ты попей, попей, погрей душу.

Зигфрид отрицательно покачал головой.

— Не изводись так… Думаешь, мне Анну не жалко?

— Дело не только в ней, Петрович… Мне кажется иногда, что я зря просидел здесь пять месяцев.

— Как это зря? — недовольно засопел Петрович. — Столько сведений передал. Сам же говорил: из мелочей ваша работа складывается. Чудесные подвиги только в книжках описывают. Вон Морозов и вовсе ничего не успел, а всё равно герой.

— Анна… Анна… Что же делать? Что делать, Петрович?

— Я постараюсь разузнать… А ты куда опять засобирался? Да тебе теперь и шагу нельзя ступить на улицу.

— Не могу же я сидеть сложа руки!

— Да гестапо сейчас всё перероет, чтобы про смерть Гука выведать. Небось, не верят, что сам застрелился.

— Я в город не пойду, не беспокойся.

— Опять на свидание, что ли?

— Надо узнать, какая обстановка в театре… И мысль у меня есть одна…

— Секретная, что ли?

— Какие от тебя секреты? Думаю, рацию всё-таки не нашли, иначе бы Гук сказал.

— Забрать «Юрку» невозможно, — сказал Петрович. — Там дверь опечатана и солдат стоит.

— Уничтожить надо, пока не обнаружили. Рация — самая серьёзная улика против Анны.

— Что предлагаешь?

— Сжечь дом. Зайти со стороны сада, где нет охраны…

— Новогодний фейерверк устроить! — обрадовался Петрович.

— С Василием и сделаете.

Василий ждал Зигфрида в условленном месте, сразу предупредил:

— Нельзя вам теперь в театр вернуться, Сергей Иванович. Кох уже два дня вас спрашивает, нервничает. А вчера в общежитие тип какой-то приходил, вами интересовался. По глазам видать: из гестапо. Как узнал, что вы третий день отсутствуете, тоже занервничал. Я его к директору проводил. Он что-то директору сказал, так из кабинета только и слышалось, что тот «умирает».

— Спасибо, Василий, без твоей помощи мне было бы худо.

— Я вот всё хотел признаться вам, Сергей Иванович, как на духу… Виноват я, руку сам повредил, чтобы с передовой уйти. В первые же дни в такие переделки попал… В общем, испугался. Ну, не боец. С передовой отправили, потом списали, я в театр пристроился. Кажется, радоваться бы надо, а я всё мучился, мучился… Прямо до чёрной тоски… Пока вас не встретил. Теперь, что хотите, сделаю. Жизни своей не пожалею, а вину искуплю.

— Ну, брат… — Зигфрид помолчал. — Я не судья. Время и народ рассудят… Но ты всё равно молодец. Сказать о себе такое — надо мужество иметь. Я тебе доверяю, Василий, и потому поручаю ответственное дело: сжечь дом Вагнеров. С Петровичем пойдёте.

Фишер был в бешенстве. Он не кричал, не топал ногами, не брызгал слюной, он просто испепелял взглядом незадачливого агента, упустившего Ларского, и шипел: