Ленинский тупик - Григорий Свирский

Широкая, круглая, в шелковой кофточке соломенного цвета, Настенька пританцовывала в прихожей, как праздничный сноп. И запах от ее светлых волос исходил какой-то солнечный, пшеничный, словно Настенька прибежала открывать дверь откуда-то из жаркого летнего дня.

Игорь Иванович обхватил Настеньку окоченевшими на морозе руками, вскричав как мальчишка: — Здравствуй, лето!

Чумаков вслед за ним вскинул Настеньку к потолку, но тут же опустил на пол, хоронясь за спину Игоря Ивановича, и пробормотал:

— А вот те и зима….

В прихожей появилась мать Ермакова, Варвара Ивановна, неулыбчивая, могучей ермаковской стати женщина, в черной, до пят юбке старинного покроя и в нарядной кофте свекольного цвета. Кофта, видно, привезенная сыном из заграничной командировки, была застегнута глухо, до подбородка. Для этого Варвара Ивановна пришила у ворота дополнительную пуговицу, которая отличалась по форме от всех остальных. Но что поделаешь! Приподняв юбку (чуть приоткрылись ее ноги в шерстяных чулках, без туфель. «Староверка, что ли?» — мелькнуло у Игоря), Варвара Ивановна выглянула на лестничную площадку, спросила голосом озабоченным, почти встревоженным:

— Боле никто не идет? — И, отыскав взглядом Чумакова, строго спросила у него, почему он один. — Рябая твоя Даша или хромая, что ты ее стыдишься?

.

Она прошла мимо Чумакова-, непримиримо шурша юбкой и сказав вполголоса:

Каков поп, таков и приход.

Смысл этих слов стал понятен Игорю Ивановичу позднее, когда большинство гостей разошлось и в комнатах кроме Игоря остались лишь близкие друзья Ермакова: Акопян с дочерью.

Огнежка не хотела приходить, за ней послали вездеход — да несколько прорабов, с которыми Ермаков клал стены четверть века.

Притихнув, слушали «Болеро» Равеля, — Ермаков предпочитал его всем речам и танцам; потом кто-то выдернул шнур радиолы.

Посередине комнаты остановилась Варвара Ивановна, огляделась и произнесла побелевшими губами:

— Вот что, дорогие… Здесь чужих нет… Хочу спросить вас… По совести поступает Сергей или нет?.. Я Прова не спрашиваю, — она кивнула в сторону Чумакова, — он сам такой. Но вы… вы все… скажите. — На лице ее выражались и стыд и решимость преодолеть этот стыд. — Почему Сергей свою не приглашает? Есть у него на примете. Сам говорил. Почто от матери прячет? Или ей наш праздник не праздник?.. Иль, может, она — ни сварить, ни убрать?.. Или он к чужой жене прибился? А? Не может того быть! Ермаков он! Краденым не живет… Почто ж тогда от матери прячет? От Настюшки прячет? Или мы рожей не вышли? Тогда… вон! Иди к своей…

Игорь Иванович заерзал на стуле. Надо было что-то сказать, успокоить Варвару Ивановну, что ли.

Ермаков начал багроветь. Краснота выступила из-под крахмального воротничка. Поползла вверх. Вот уже поднялась до подбородка.

От баса Ермакова в комнате тенькнули стекла:

— Едем! Раз такое дело, — едем! — И подхватил мать под локоть. — К моей! Все едем! Вызывай такси, Чумаков!

Чумаков поднялся из-за стола и, неестественно выпрямившись, животом вперед, прошел в прихожую. За ним еще кто-то.

Игорю Ивановичу стало не по себе. Что за дичь? Врываться полупьяной компанией ночью в незнакомый дом, поднимать с постели женщину…

Но еще раньше, чем Игорь Иванович собрался это высказать, за его спиной прозвучал гневный голос Огнежки:

— Никто никуда не поедет! Что это за купеческие причуды? Что за хамство? Я о вас была лучшего мнения, Сергей Сергеевич. Захочу — в чулан запру, захочу — перед всем миром в ночной рубашке представлю, так, да?

Игорь Иванович оттянул ее за руку назад, сказал Ермакову недовольно: — Лучше бы сюда пригласить. Ермаков усмехнулся, покачал головой:

— Не придет.

В дверях Акопян натягивал на ноги резиновые, с теплым верхом боты.

— Вы, разумеется, домой? — произнес Игорь Иванович, проходя мимо него.

Акопян махнул рукой с ботиком в сторону дверей:

— Нет, с Ермаковым.

Выехали на трех машинах. Впереди — ермаковский вездеход. Сзади — два такси. У светофора ветер донес из такси сиплый голос, обрывки песни:

«Переда-ай кольцо… и эх!., а-аб-ручальное…»

Песню оборвал свисток милиционера. Машины заскользили на тормозах, стали у вокзала гуськом. Постовой со снежными погонами на плечах отдал честь.

— Свадьба?

— Свадьба! — дружно прокричало в ответ несколько голосов.

Он снова отдал честь, один его погон осыпался.

— Поздравляю молодых!

«Свадебный кортеж» мчался под свист ветра в приоткрытых боковых стеклах. Внезапно свист прекратился.

— Держитесь, мама! — Ермаков придержал старуху — она сидела возле шофера — за плечи.

Вездеход забуксовал в снежном месиве, натужно выл мотором, заваливался в рытвины, едва не ложась набок.

Ползли долго среди каких-то канав, глухих заборов. Мелькнули ржавые перила. Мост окружной дороги, что ли? Белые крыши домишек выскакивали к дороге внезапно, как зайцы-беляки. И тут же пропадали.

Приглушенный гневом голос матери Ермакова заставил всех умолкнуть.

— На бетонный везешь? К твоей железной дуре?.. Уйду к снохе! И Настюшку заберу!

Игорь Иванович, который колыхался, стиснутый с обеих сторон, на заднем сиденье, ощутил у своего уха шершавые губы Чумакова.

— Из кержачек она, — хрипел он. — Одних только прожекторов и боится. Больше ничего. Как зашарят, бывало, по черному небу под грохот зениток, ей все кажется — конец света… «Уйду к снохе!» Свободно! — заключил он испуганно и восхищенно.

Фары машины уперлись в высокую кирпичную стену. Два желтых световых круга, порыскав по стене, уставились на приехавших, как глаза совы.

— Здесь? — спросила Варвара Ивановна глухим голосом.

— Здесь, мама! — Ермаков скрылся в темноте, вернулся через несколько минут. — Пошли!..

Заскрипели шаги. Зажужжал фонарик Игоря Ивановича, тоненький лучик заметался беспокойно.

Как и мать Ермакова, Игорь Иванович еще по дороге начал догадываться, куда их везут. Белый лучик задержался на висячем замке, в который Ермаков вставлял ключ. Ключ не попадал в скважину.

Игорь Иванович вдруг ощутил — у него замерзли пальцы ног, ноет плечо, которым он ударился о спинку сиденья на одном из ухабов. Завез бог знает куда!.. — Ключ от своей любви ты где хранишь, Сергей Сергеевич, на груди? — спросил он почти зло.

Ермаков не ответил. Видно, он уже жил предстоящим… Отомкнув наконец замок, он вошел внутрь здания, в темноте напоминавшего не то цех, не то склад, щелкнул выключателем.

Так и есть! Посередине здания с голыми кирпичными стенами высилась собранная наполовину машина, похожая на огромный плоскопечатный станок. Будто кто-то намеревался выпускать газету размером в стену одноэтажного дома. Рядом лежали какие-то детали в промасленной бумаге. От них пахло керосином, солидолом. Откуда-то тяиуло сырыми древесными опилками.

Чумаков захрипел, закашлялся от хохота, опираясь обеими руками о кирпичную стенку.

— Невестушка… Ха-а-ха!. С такой ляжешь… Что она делает, Сергей Сергеич? Ха-ха!.. Укачивает детишек? Побасенки им сказывает… про нашу строительную мощу. Ха-а!..

Игорь Иванович остался возле дверей. Он не слушал объяснений Ермакова. Глядел на кирпичную стену, на которой раскачивалась длиннорукая, как пугало, тень Ермакова.

Кто же в тресте не знает, что Ермаков грешит изобретательством! Рассказывали, еще в тридцатые, годы он соорудил «огневой калорифер» — по виду нечто среднее между печкой «буржуйкой» и керогазом. Сушить штукатурку.

Подобным «механическим уродцам», как называл Ермаков свои изобретения, говорили, нет числа. Дома у него киот из патентов и грамот.

Досада Игоря Ивановича улеглась, когда он начал прислушиваться к голосу Ермакова. Голос этот звучал необычно. Веселой, беззаботной усмешки, которая неизменно сопутствовала рассказам Ермакова о собственных изобретениях, и помину не было. Низкий почти рокочущий бас, исполненный скрытого нетерпения и гордости, срывался почти в испуге. Точно Ермаков после каждого объяснения восклицал: «Ну как?! Правда, здорово? А?» С подобным чувством, наверно, скульптор снимает полотно со своего детища, которому были отдано много лет.

— Стены пятиэтажных домов будут сходить с прокатного стана, как ныне сходит со станов металлический лист.

Игорь Иванович встряхнул головой. «Кто перепил — я или Ермаков?!»

Он готовился засыпать Ермакова вопросами, но Ермаков вдруг замолк, обвел всех встревоженным взглядом.

— Где мама? Мама! Где вы?!

Он соскочил с приставной лесенки, кинулся к выходу, пнув носком ботинка попавшийся на пути железный капот. Капот со звоном отлетел к стене.

Одного такси не оказалось. Снежная пыль у ворот еще не улеглась.