Сказания древа КОРЪ - Сергей Сокуров

– Если не возражаете… Скорых, мещанин.

Новообращённый при этом ни о каком «кор» не подумал. Он вообще всё реже вспоминал о четвертушке серебряного блюдца, помеченной буквой «С». И никаких особых чувств к тестю не питал, кроме снисходительной благодарности за Дашу. Просто язык повернулся сам собой, и вылетело: «Скорых».

А может быть, кто-то невидимый властно шепнул ему на ухо слово с заветным слогом…

Глава VII. Декабристка по-польски

В доме над Вислой царило уныние. Збигнева Корчевского за участие в тайном обществе Люда польскего приговорили к пяти годам каторжных работ на Зарентуйском руднике.

Узнав о решении суда, пани магнатка задействовала все связи Корчевских, а они были многочисленны и прочны. Эдакие корабельные канаты, опутавшие паутиной разделённую Польшу и протянувшиеся в Петербург. Но дёргать за их концы оказалось мало. Сложная система требовала обслуживания, причём, посредниками из высшей аристократии империи, в которой прочно, как бриллиант в короне, сидело Царство Польское. Не буду описывать весь механизм и последовательность действий охваченной горем матки. Оно, к счастью, не убило её. Наоборот, оживило, придало ей энергии. Не уследить было за ней: только что видели Корчевскую в одном месте и будто сразу – в другом. Неизменный спутник госпожи едва поспевал за ней.

Проницательная прислуга заметила: пан Адам только изображал сочувствие своей покровительнице, притом, неумело; не помогал ей, а путался под ногами. Наконец это заметила и Христина и с досадой велела своему любимчику «лучше заняться делами маетка, больше пользы будет». Теперь к обычным делам прибавилась распродажа части доходных участков и цехов по обработке плодов земли, чтобы иметь под руками свободный капитал. Адам с облегчением переключился на объезды владений Корчевских, уже как доверенное лицо. Теперь к нему стали обращаться «пан управляющий». Корчевская сразу о нём забыла. Во всяком случае, в разговоре с ним поворачивала голову на звук его голоса, но не поднимала на него глаза. Умолкла в усадьбе фраза на русском языке о смешливом помещике Лидине.

Пан Игнацы никак не отозвался на властные перемены во владениях семьи. Он вообще ни на что не отзывался, словно весть об участи единственного сына оглушила его. Когда пропадавшая в Варшаве жена появлялась в усадьбе, супруг довольствовался её коротким рассказом о положении дел и удалялся в спасительную беседку с мраморными амурами переживать несчастье с бутылкой красного вина.

Бурным, но коротким праздником стала удача в борьбе за сына. Именно это слово, «удача!», выкрикнула однажды из коляски Кшыся встречавшим её на крыльце домочадцам. Действительно, Петербург пересмотрел дело «заблудшего молодого человека». Каторгу заменили десятилетней ссылкой за Урал.

Однако, день-другой порадовавшись, мать-победительница загрустила в преддверии разлуки. Десять лет не видеть своего ненаглядного Збышека? Да она не вынесет такой муки! И разве те, кого называют царскими преступниками, возвращаются из Сибири живыми? Их привозят в гробах.

Эти терзания направили несчастную мать на новые решительные действия. Поспешно, не торгуясь, Корчевская сделала ещё одну распродажу имущества. Вырученные деньги сама повезла в Петербург. Там неутомимая полька, эта воистину свента матка, получила разрешение сопровождать сына к месту поселения и оставаться возле него сколько пожелает. Но при этом она лишается дворянства и всех привилегий, превращается в простую мещанку. По сути, полька повторила декабристок, только в «польском варианте»: не жена вызвалась разделить участь мужа, а мать – сына. Корчевской позволили везти арестанта в своей карете при соблюдении всех дорожных правил для такого рода путешественников.

Адам нерешительно предложил себя в попутчики. Он боялся, как бы его повелительница не ответила согласием. Христина с не скрываемой жалостью долгим взглядом проникла в отводимые в сторону глаза незаменимого своего помощника и ответила:

– Ваш долг оставаться здесь, мой друг.

Увядающая женщина произнесла эти слова искренне. За те несколько мгновений душевная пытка так изуродовала лицо красавца, что оно вызвало в ней отвращение. Правда, молодой человек, получив отказ, тут же преобразился, вновь исполнился красотой статуи Аполлона Бельведерского. Только пани Корчевская до отъезда в Сибирь на него уже ни разу не взглянула.

Ежечасно в разнообразных делах, постоянно в мыслях об облегчении участи сына, Христина не выглядела несчастной. Иное впечатление производил бездельный пан Игнацы. Вся огромная, оплывшая фигура некогда бравого пехотного офицера выражала горе. Он терял сразу всё, что привязывало его к жизни – жену и единственного наследника. Едва нашёл в себе сил подняться с помощью камердинера в карету, чтобы навестить Збышека перед дорогой.

Варшавское здание полу-этапа, похожее на все подобные сооружения в империи, исторгло из своих мрачных глубин обросшего рыжеватой бородой рослого молодого человека. Збигнев Корчевский сбросил на нарах излишки веса. Стараниями родной матки приоделся в дорожное платье. Оно его красило больше, чем наряд денди. Осуждённого на ссылку сопровождали два верховых казака.

– Ну что, родные мои, свершим последнее целование, – с этими словами, запомнившимися с церковно-приходской школы, пан Игнацы извлёк из кармана сюртука кожаный футляр, раскрыл его. Збышек впервые увидел четверть серебряного блюдца с выцарапанной буквой «И». Отец коротко поведал сыну мистическую историю предмета, известную жене. В заключение добавил:

– Всё в воле божьей, сынок. Может, не дождусь твоего возвращения. Этот предмет – всё, что останется тебе в этом мире от русского отца. Хотел отдать тебе сразу, да подумал, дорога предстоит дальняя. Здесь надёжней… Найдёшь в ящике бюро.

Потом перекрестил отъезжающих по православному, попятился, давая карете место развернуться. Казаки пошли рысью вперёд.

Мать и сын видят в заднее оконце, как пытается бежать за экипажем их муж и отец. Отёкшее лицо его от напряжения буро, рот разорван тяжёлым дыханием – вот-вот упадёт в пыль. Поворот, и он исчезает из глаз путников. Навсегда.

Великану, стоящему посреди дороги кажется, что он вновь Игнатий, сын Борисов. Всё, что связано с фольварком на польской земле, ему приснилось. Не было ни старика Корчевского, до конца дней не простившего зятю его русского происхождения, ни Золотого Ангела Кшыси, ни любимого сумасброда Збышека. Надо дождаться попутного экипажа и мчаться к Висле. Там ещё не окончен бой с отступающими французами. Карета, как по заказу, появляется из-за поворота.

Подпоручик инфантерии, терзая рессоры, тяжело взбирается по откинутой наружу лесенке. Внутри кареты, при опущенных шторах, полумрак. Игнатий не сразу различает на противоположном сидении седую женщину с молодым лицом, в чёрной шали, накинутой на плечи.

– Не убивайся, офицер, – говорит она тихо и проникновенно. – Скоро ты избавишься от муки.

И боль отпускает сердце Игнатия. Из чувства признательности он целует руки незнакомки. И немыслимый, загробный холод, отзываясь режущей болью во всём теле, оковывает льдом его сознание.

Так, в глубоком обмороке, и доехал до имения Корчевских пассажир, в котором челядь с трудом признала хозяина. О спутнице у кучера он не спросил. Был уверен: никто её, кроме него, видеть не мог.

Глава VIII. Уютная Даша

В тридцатых годах XIX века Томск представлял собой кучку каменных и бревенчатых строений на возвышенном месте вокруг Богородице-Алексеевского монастыря. Название городу дала одноименная река. Между ней и кручей правого берега половодья намыли низкую террасу. Здесь издавна селились ремесленники, мелкие торговцы и лица неопределённых занятий. Такие слободы назывались чёрными. С постройкой фабрики, что день и ночь дымила кирпичной трубой, в чёрной слободе разместился в бараках рабочий люд – отбывшие свой срок каторжники, ссыльные, потомки беглых; публика бойкая и опасная. Под крутым берегом стояла гнилая вода старицы. Через неё перекинули деревянный мост, соединив слободу с верхним городом.

Опекун Фёдора Кузьмича без труда нашёл в Томске дом купца Хромова. Свойственник белёвского прасола готов был потесниться ради приезжих. Но старец пожелал видеть вокруг себя убогих и страждущих, сирую, обездоленную русь. Чёрная слобода отвечала этому замыслу.

Новый приют был тесен. За глухим забором из горбыля виднелись крыши двух изб и служебных пристроек. Тугие кроны деревьев скрасили первое неблагоприятное впечатление: какой ни на есть садик при жилье. Грядки на задах участка. Одну избу, пятистенку, отделённую от прочих строений купой деревьев, выбрал Фёдор Кузьмич. В другой, о три комнатёнки, разместились Скорых, ждущие прибавления. Архип обжил каморку при конюшне. Можно было перевести дух – крышу изгнанники обрели. Но назревала другая проблема.