Последний дракон - Лине Кобербёль

Некоторое время Ацуан неподвижно сидел, не произнося ни слова.

— Кем? — спросил он.

— Одним из княжеских Наставников. Местером Вардо. Но он тоже помер.

Ацуан коротко кивнул, будто он только этого и ожидал.

— Матриарха[20] этому не обрадуется!

— Кто?

— Ее высокородие Матриарха Инеце Сина. Моя тетка со стороны матери. Сестра твоей бабушки со стороны отца.

Я не знала, что бабушка моя померла и что сестра ее теперь глава отцовского рода. Я и имя ее услышала впервые.

— Вообще-то я не радуюсь, — сказала я. — Но что случилось, то случилось.

— Когда?

— Вскоре после праздника Середины Лета.

«Почти одновременно с Эллин, — внезапно подумала я. — Как удивительно, что человек, так много значивший для нас, помер, а мы об этом и не знали. Мелли по-прежнему этого не знала. Давин этого не знал. В их мыслях она по-прежнему жива».

— А до того, как умереть, он дал тебе свою флейту?

Я кивнула.

— И научил тебя играть на ней?

— Да! Немного!

— Ты, должно быть, была толковой ученицей. Ты чуть-чуть не заставила меня самого задремать в жалкой маленькой хижине в Дунбаре.

— Ты чернокнижник? — спросила я.

— Что-то в этом роде. Но не совсем обычный.

За всю свою жизнь я встретила одного-единственного чернокнижника, так что я не знала, что он имел в виду: «Не совсем обычный». А Сецуан был обычным?

— Почему ты, собственно говоря, меня боишься? — спросил он.

— Ты хотел продать меня!

— Да! Выкупить тебя на свободу из когтей Кадора. Или Вороны, как его обычно называют. Ты хотела остаться у него?

Да ни за что! Я помотала головой.

— Вот услуга, которую я пытался тебе оказать.

— И если бы это тебе удалось? Ты что, таким способом хотел дать мне свободу?!

— А ты не поверишь, если я скажу «да»?!

Я капельку подумала:

— Нет, пожалуй, не поверю.

— Почему, собственно говоря? Почему ты только и ждешь от меня гадостей?

Это была все та же жадность, затаенная жадность его рода. Ну и еще страх моей матери перед всем его семейством. Но она боялась и Сецуана, и, быть может, куда больше, чем стоило.

— Сколько он хотел получить за меня? Ну, он — Ворона?

— Семьдесят марок серебром.

Я кивнула. Этих денег, по словам Вороны, и стоил утраченный груз, так что плата за меня была возмещением.

— И ты бы отдал ему столько?

— Ты этого стоишь. И еще больше.

Загордиться мне, что ли?

— И ты хочешь заставить меня поверить, что заплатил бы за меня столько денег, а потом, ничтоже сумняшеся, отпустил?

Он покачал головой, но это наверняка не был ответ на мой вопрос, а скорее удивление.

— Не понимаю тебя, Дина! Ты знаешь, что мы тебе предлагаем?

Вот этого я не знала. Так далеко в наших разговорах мы не заходили.

— Дворец Матриархи — один из самых больших в Кольмонте. Род Сина владеет несметными богатствами, огромными угодьями. Тебя бы почитали и тобой бы восхищались за твои дарования. Ты… ты — редкостная жемчужина, Дина, ты — человек с двумя необыкновенными дарами сразу! Семьдесят марок серебром! Ты бесконечно дороже стоишь, а здешние этого не знают. Я слышал, что толковали о тебе матросы. Будто ты — ведьма или даже демоница. Твоя жизнь здесь — нищета и опасность, глумление, страх и презрение. А также, думается, одиночество! Почему же ты страшишься того, что мы можем дать тебе?

Я не знала, что сказать. Его слова звучали так, будто я принцесса, что по каким-то загадочным причинам охотнее вываляется в грязи, в болотном иле, нежели воссядет на троне, разодетая в шелк и бархат. А ведь о страхе и презрении Ацуан говорит правду. Даже матушка… даже моя матушка боялась того, что дал мне мой отец. Того, что таилось во мне, хотела я того или нет.

— Когда что-то покупают, — медленно вымолвила я, — так только из-за того, что думают, будто могут этим владеть…

Он учтиво молчал, словно ожидал, что я продолжу, словно думал, что я еще не дошла до самого важного. Когда же он понял, что нежелание быть в чьей-либо власти и было самое важное, снова начался бесполезный спор.

— Ведь каждым из нас владеют, — сказал он. — Мы все принадлежим кому-то или чему-то. Ворона полагал, будто ты его собственность, но ты одурачила его, и это хорошо, такому низкому человеку опасно владеть такой жемчужиной, как ты. Но я полагаю, что на самом деле ты принадлежишь своей матери. Разве нет?

— Я… — Я сбилась. — Я хотела сказать, что не принадлежала никогда никому. — Она мной не владеет, — произнесла я. — В этом разница.

— Сильные люди порой могут выбирать, чьей собственностью им хотелось бы быть, — сказал он. — Ты достаточно сильна. Поэтому Ворона не смог тебя удержать. И поэтому, возможно, это даже не в силах твоей матери. Когда я смотрю на тебя, я вижу, что ты больше целиком ей не принадлежишь. Однажды ты совсем освободишься от нее. Но берегись! Потому что тот, кто никому не принадлежит, человек ненастоящий.

Я вдруг ужасно перепугалась, когда он произнес эти слова. Казалось, земля внезапно разверзлась под моими ногами. Подумать только, а вдруг он прав? Я ведь хотела бы быть дочерью моей матери, коли бы она хотела владеть той частью меня, что принадлежала ей, а не той, что была от отца… Я подумала о словах Мейре: «Нить раздвоилась, но ты не можешь следовать обоими путями. Выбирай, прежде чем обе нити лопнут».

Быть мне частью своей матери или частью отца? А не могу ли я быть обеими этими частями? И самой собой?

— Кому принадлежишь ты? — спросила я.

— Моему роду!

— И тебе… легко живется с ним?

— Я горд этим. Дина, мы будем ценить тебя. Ты даже не ведаешь, насколько высоко… Мы будем наставлять тебя, как использовать оба твоих дара — матери и отца. И почитать тебя за это.

— Быть может, в клетке? Как редкостную птицу? Вот Вальдраку тоже ценил меня и гордился мной. Своим собственным маленьким послушным оружием.

Ацуан был страшно потрясен:

— Да нет же! Ничего подобного! В клетке! Какого ты мнения о нас. Ты сможешь свободно приходить и уходить, куда и когда вздумается.

— А если захочу уйти от вас навсегда?

Он склонил голову:

— Это причинило бы нам боль. Однако же я не верю, что тебе стоит делать такой выбор, Дина. Сначала познакомься с нами.

Тут он собрался дотронуться до моей руки, но одумался. Ведь я угрожала ему отцом Сассии, если он хотя бы пальцем дотронется до меня.

— Дина, как ты можешь отвергать нас, когда ты вообще нас не знаешь? Очень плохо, что мне предстоит вернуться домой и рассказать, что мы потеряли Сецуана. Но если я вместо него смогу представить им тебя и сказать: «Вот его дочь, и она всё, кем он был, и еще больше», они станут петь, и плясать, и праздновать, Дина. Они станут ликовать. И будут почитать тебя.

Мне пришлось смахнуть слезы, навернувшиеся на глаза. Он так полагал. Теперь я верила, что он говорил правду. И мысль о том, что кто-то может ликовать из-за меня… «…она всё, кем он был, и еще более того…» Я-то привыкла к тому, что народ, завидев меня, переходит на другую сторону улицы.

— Я не могу, — прошептала я. Я почувствовала себя глубоко несчастной из-за этого. — Не могу сопровождать тебя.

Он пристально посмотрел на меня.

— Ты по-прежнему принадлежишь своей матери, — снова сказал он.

— Нет. Или… да, но вовсе не так, не по-твоему. Но есть люди, к которым я не могу попросту повернуться спиной.

«Не вздумай рассказывать ему о Нико, — предупредила я себя. — Ему незачем знать это».

— Это горько, — молвил он. — Но тебе лучше знать.

Я слегка нахмурила лоб.

— Ты теперь снова отправишься домой? — спросила я и почувствовала себя немного оскорбленной тем, что он так легко сдался.

— Нет, — ответил он с легкой полуулыбкой, которая делала его так похожим на моего отца. — Но раз ты не хочешь отправиться со мной, то мне придется следовать за тобой. До тех пор, пока ты однажды не освободишься и не сможешь сделать свой выбор.

Я разинула рот.

«Ты собираешься бежать по пятам за мной, как собачонка», — чуть не сказала я, но это было бы не больно учтиво.

— Ты и вправду хочешь следовать за мной?

— Да! Если б мы смогли идти рядом, я бы предпочел это. Но если я вынужден идти за тобой следом, пусть будет так. Кто-то же должен заботиться о девочке в этой варварской стране, где дар почитается проклятием, а людей сжигают только за то, что они умеют то, чего не умеют другие.

Я сидела в полном оцепенении.

— Я… я не хочу, чтоб ты шел со мной, — пролепетала я.

— Пусть так. Но ты не в силах помешать мне быть твоей тенью.

То были последние сказанные им слова. Местер и Скюгге[21]. Брат моего отца Нацим… пожалуй, а еще брат Ацуана, безумное создание, не совсем человек, и все-таки… Человек, чья жизнь была разбита, и он был убежден в том, что мой отец забрал его душу и его имя, так что ничего другого, кроме Скюгге-Тени, не осталось. Такого Скюгге мне не надо. Ни при каких условиях.