Последний дракон - Лине Кобербёль

Я не знаю, попала ли… Потому что в тот самый миг попало мне самой. Это была слепота, и глухота, и что-то еще. Я вообще ничего не замечала, ничего не ощущала. И все же я не была в беспамятстве. Мне было ясно: что-то случилось. Мне было ясно, что время шло. Но мрак, будто покрывало, окутал все мои чувства так, что мне казалось, будто я ничем не отличаюсь от мертвой.

Подрезанные крылья

Не знаю, сколько времени это продолжалось. Казалось, целую вечность. Когда я снова стала видеть, был снег, и лунный свет, и хвост лошади… Я сидела на лошади, и кто-то держал меня. И у меня была такая же морская хворь, словно я вновь плыла на корабле «Морской Волк», когда было хуже некуда.

Я не успела ни сказать, ни сделать что-то. Меня просто вырвало.

Этот мрак! Да он хуже мрака! Это нечто из самого мерзкого, что мне когда-либо довелось пережить.

Лошадь остановилась. Ацуан спешился и, взяв меня на руки, спустил вниз. Меня чуть не стошнило еще раз.

— Скоро станет лучше, — сказал он.

— Мерзко! Это было мерзко!

— Да! Не многим это по душе. Сюда, ложись на мой плащ!

У меня так кружилась голова и ослабели колени, что я просто упала на плащ.

— Что это? — спросила я. — Этот… мрак!

— Мой дар. Единственное, что я могу, не считая не кой силы сопротивления против обманчивых чувств других людей.

— Ты можешь отбирать у людей их чувства?

Он кивнул:

— Не так утонченно и красиво, как делал это твой отец. Но все же вполне действенно.

— Мерзко!

Он пожал плечами:

— Это единственное оружие, которое у меня есть. По-твоему, лучше тыкать ножом в людей, как явно задумала твоя подруга.

— Она бы никогда не пустила его в ход! Где она? — Я огляделась. — Где Рикерт?

— Полагаю, они по-прежнему на том самом месте, где ваш маленький лагерь, — у костра. Если они выносливей, чем ты, то уже двинулись за нами. Но мы их значительно опередили.

Я попыталась сесть, но у меня по-прежнему кружилась голова. Ацуан положил мне руку на плечо и удержал. Это было нетрудно.

— Ты… ты похитил меня?

— Да нет!

— А как ты назовешь это иначе?

— Я спас тебя.

— Спас меня? От чего, если мне дозволено спросить?

— От людей, что не заботятся о тебе. В Высокогорье теперь война, Дина! Что тебе здесь делать? Это не место для тебя!

— Моя семья в Высокогорье!

— Только часть ее. Дина, у тебя есть родичи в другом месте. В мирном краю, а не в этой… дикой стране. — Его слова звучали так, словно мы все расхаживали в медвежьих шкурах с дубинами в руках или что-то в этом роде. Но как это ни ужасно, Скай-Сагис сейчас в самом деле был дикой страной, которую Дракан превратил в драконий двор, где большие пожирали меньших.

— Хочу обратно! — сказала я, пытаясь, чтоб голос мой звучал строго и решительно. — Хочу обратно к другим!

Он покачал головой.

— Мы поскачем дальше, лишь только ты поправишься, — сказал он. — Это же для твоего собственного блага, Дина!

Смогу ли я удрать от него? Но сегодня ноги мои для этого не годились, они были как переваренная спаржа. Ну а как быть тогда с флейтой?

Флейта!

— Где флейта моего отца? — спросила я, потому что за поясом, как обычно, ее не было.

— Когда придет время, получишь ее снова, — только и молвил он. Точь-в-точь как Нико, он явно счел умнее разоружить меня. — Идем! Дай я подсажу тебя в седло. Мы будем скакать, пока не найдем ночлег.

В конце концов мы отыскали бревенчатую хижину в одну простую горницу: очаг с одной стороны, лежанка, где спать, — с другой. Здесь не так давно жили люди. Ну а теперь никого не было. Куда они подевались? Перебрались в более мирные края, вроде тех, куда вез меня Ацуан? Или же стало нестерпимо холодно и нестерпимо одиноко жить здесь, в лесу, так близко от Высокогорья и так далеко от других людей… Быть может, в хижине живут лишь летом. Я знала, что пастухи строили хижины неподалеку от летних пастбищ или выгонов. Эта могла быть одной из них.

И это была крыша над головой как для нас, так и для бедной лошади Ацуана, которой пришлось куда тяжелее, чем бывает у хороших хозяев. Долгий дневной путь и двойная ноша на последнем отрезке пути — вот она и вздыхала, когда ее наконец расседлали.

Я и сама пала духом и была готова свалиться от усталости. Что я вообще делала здесь вместе с человеком, который походил на моего отца, но не был им, с человеком, ослепившим и похитившим меня и вместе с тем утверждавшим, что он заботился обо мне?..

— Войди в хижину! — велел он. — И оставайся там! Я займусь лошадью, а ты можешь пока отдохнуть.

Мы немного поговорили, пока он разжигал огонь в очаге, доставал сыр и хлеб из седельных сумок и растапливал снег для чая в маленьком котелке. Я еще раз попыталась объяснить ему, что хочу обратно, к другим, и если он вправду так высоко ценит меня, то пусть отвезет меня домой или хоть отпустит. А он еще раз терпеливо, будто говоря с хворым дитятей, объяснил мне, что дом мой не у этих людей, что они не умеют ценить меня, не знают мне цену и что, стоит мне их забыть, я в ином свете увижу все, что происходит.

— Ты можешь светить, будто солнце! — сказал он. — Будто звезда! А вместо этого ты коптишь стекло, и свет твой не виден никому. Но я все исправлю.

Его слова звучали так уверенно, словно он уже видел тот мир, в котором я должна занять свое место. В этой уверенности было нечто пугающее.

Он велел мне занять кровать. Сам же лег на пол, закутавшись в свой плащ и в одно из двух одеял из его вещей. Другое досталось мне. В хижине не было жарко, однако же было теплее, чем снаружи. Я так устала, что легко бы заснула. Но я боролась, чтобы не заснуть.

Когда я уверилась, что он уснул, я как можно тише встала. Осторожно переступив через его распростертую на полу фигуру, я выскользнула за дверь хижины. Все мои мышцы гудели от усталости, я едва двигалась, но мне нужно было бежать прочь от этой его пугающей уверенности. Подумать только: что если он прав? Подумать только, что будет, если он мне поможет так, чтоб я забыла свою семью? Чтобы для меня остались только желания рода Сипы, рода Ацуана.

Лошадь, повесив голову, спала в маленькой пристройке, превращенной Ацуаном в конюшню. Она не больно-то обрадовалась, когда я принялась седлать ее. Наш собственный конь Кречет бил бы передним копытом и помахивал гривой, чтобы помешать мне, но для такого рода прихотей каурая кобыла Ацуана, к счастью, слишком хорошо воспитана. Она довольствовалась тем, что фыркала и упиралась, но лишь немножко, прежде чем дала вывести себя на площадку перед хижиной.

— Стой!

Мое сердце подскочило в груди. Ацуан стоял там, весь черный на глади снежной белизны, и, даже если руки его были пусты, он все равно выглядел вооруженным. Опасным уж во всяком случае…

— Ты знаешь, у меня только одно оружие! — сказал он. — Но я употреблю его, если ты заставишь меня это сделать.

Я желала бы быть, как Тано, и только повторять: «Так сделай это!» — и упорно бороться дальше. Но я не смела. Этот мрак был так мерзок. А я была едва жива, и, однако же, была ведь жива! Жива и заживо похоронена.

Он видел, что я и не думала противиться ему.

— Иди! — велел он и взял из моих рук поводья. — Иди в хижину!

Я сделала, как он велел.

Он, стоя в дверях, разглядывал меня.

— Это недостойно тебя! — произнес он наконец. — Те людишки тебя недостойны. Ты это понимаешь? Они тащат тебя навстречу опасности и смерти, а я не могу оберегать тебя днем и ночью. Я понадеялся, что со временем ты сама поймешь, к какому роду-племени ты принадлежишь. Но времени у нас мало. Приходится немедля освободить тебя от их уз. Иного пути нет!

Я не понимала, что он имел в виду. Но он подошел к седельным сумкам, которые по-прежнему валялись рядом с очагом, и вытащил маленький мешочек. Он наполнил одну из кружек остатками воды и высыпал что-то из мешочка в воду.

— Вот! — сказал он. — Пей!

Этого я не хотела.

— Что это? — спросила я.

— Сонный порошок, — ответил он.

И тогда я еще меньше захотела пить из кружки. Сонный порошок… Я вспомнила Скюгге и его жажду, когда он не мог насытиться снами, хотя каждый новый сон заводил его в безумие. Началось с сонного порошка, как говорил мой отец. Он называл это: «Кратчайший путь к безумию. Путь, которого ты должна избежать». Нет уж, спасибочки! Это не для меня!

— Я не хочу! — сказала я так решительно и строго, как только могла.

У него в самом деле был такой вид, будто он сожалел о сказанном.

— Тогда мне придется заставить тебя! — произнес он. — Это унизительно как для тебя, так и для меня, и я обещаю: это в последний раз. Лишь только ты освободишься от этих людишек, ты сама выберешь истинный путь!

Заставить меня? Ну, это будет непросто. Я буду кусаться, и пинать, и упираться изо всех сил, как меня учили. Выбить кружку из его руки, удрать…