Ты будешь моим - Кэти Эванс

– Ваша жена на ранней стадии выкидыша.

Мой мозг тщетно пытался осознать смысл сказанного. Я перекатилась на бок, обняла живот руками, приняв позу зародыша, не в силах ничего сказать, и только трясла головой.

Нет, этого просто не может быть.

Я здоровая молодая женщина. Ведь здоровые молодые женщины не могут терять детей.

Доктор отвел Реми в сторону и начал говорить с ним приглушенным голосом, а я подняла голову, чтобы взглянуть ему в лицо. Прекрасное лицо, воплощение моей мечты. Я никогда не забуду упрямое, даже свирепое выражение его лица, когда он тихо сказал врачу:

– Это невозможно.

Доктор продолжал говорить, а Ремингтон яростно тряс головой, крепко сжав челюсти. Он выглядел моложе и уязвимее, чем я его когда-либо видела. Боже, он выглядел таким отчаявшимся, как, наверное, в тот день, когда ему сообщили о том, что его исключили из профессиональной боксерской лиги и он больше никогда не сможет выступать на соревнованиях.

Он провел рукой по лицу и бессильно уронил ее, и волна паники в моей груди захлестнула меня с головой. Я протянула к ним руку и услышала свой голос, в страхе произносивший:

– Что он говорит? Что он говорит?

Ремингтон, не дослушав врача, подбежал ко мне, схватил мои руки своими огромными, покрытыми мозолями ладонями. Я не могла бы описать словами, что я почувствовала при этом прикосновении, но, видимо, успокаивающие гормоны побежали по моим венам, и я закрыла глаза, чувствуя мою маленькую руку в его большой ладони. Спазмы прекратились. Я не ощущала больше ни боли, ни страха – только руку Ремингтона и его силу, потоком входящую в мое тело. Он наклонился и начал целовать костяшки моих пальцев, и я тихо вздохнула, наклоняя голову и улыбаясь, словно во сне.

Я не понимала, почему он не улыбается в ответ и почему выглядит таким подавленным. А потом он отвез меня в гостиницу и вызвал еще двух врачей.

Глава 8. Дом там, где сердце

Для этого не нашлось подходящей мелодии. Или, может, у нас просто не было настроения слушать в тот день музыку.

Единственный звук, который нас объединял, – это мягкий гул двигателей самолета. Реми запретил Питу и Райли лететь этим рейсом, и ребята опасались, что он может слететь с катушек, когда их не окажется рядом. Но ничто не могло поколебать его решимость этим утром. Он желал, чтобы я осталась с ним наедине. Он отнес меня на руках вниз к машине. Потом к самолету. Боже, пусть бы он носил меня так все время, но только никогда не отпускал меня от себя. Но в том-то и дело, что он вез меня домой, в Сиэтл. Где я останусь одна, без него, когда он уйдет.

Все три врача в один голос заявили, что мне нельзя путешествовать. Что если я не отдохну, то точно потеряю ребенка.

Постельный режим.

И крем с прогестероном. Вот все, что мне необходимо, так они считали.

Они не знали, что мне нужен мой голубоглазый дьявол и что мысль о том, что мы будем разлучены с ним на целых два месяца, пока я не пройду первый, самый опасный триместр, заставляла меня выть от тоски.

Реми развалился в своем любимом кресле и, откинув голову назад и уставившись в потолок самолета, рассеянно поглаживал мои волосы.

Выглядел он таким же несчастным, какой я себя чувствовала. У меня в ушах все еще звучал его суровый, жесткий голос, когда он твердил обоим врачам, которых вызвал в гостиничный номер и которые прописали мне «никаких путешествий» и «постельный режим»:

– Это невозможно. Мне нужно, чтобы она всегда была со мной. Она поедет туда же, куда и я.

Когда третий приглашенный ко мне врач заявил, что ему очень жаль, но в таком случае он просто ничего не может сделать, и ушел, я снова начала умолять Реми:

– Неужели ты всерьез думаешь отправить меня домой? Ремингтон, я буду покорно лежать в номере. Я не сдвинусь с места, обещаю. Это твой сын. Он будет там в безопасности! Честное слово. Я не понимаю, как то, что ты меня отправишь домой, поможет мне меньше напрягаться и нервничать. Я не хочу возвращаться домой. Я буду лежать в постели весь день, только возьми меня с собой!

Он выглядел таким расстроенным и, казалось, готов был порвать на части все, что попадалось ему под руку, когда отрывисто скомандовал Питу: «Готовь самолет», а затем повернулся ко мне и посмотрел на меня своими невозможными голубыми глазами, которые вдруг потеряли весь свой блеск. Он даже не успел ничего объяснить, потому что я начала рыдать.

И вот мы здесь, в самолете, пропади оно все пропадом! Сорок тысяч футов над землей… мы летим домой, в Сиэтл.

Я лежала на сиденье, положив голову ему на колени и вглядываясь в его лицо, пока он бездумно водил рукой по моим завязанным в хвост волосам. Он уже час смотрел в потолок, его грудь медленно ритмично расширялась, поднималась и опускалась, будто он пытался успокоить себя с помощью размеренного дыхания, но что-то не очень получалось.

У меня болело сердце, когда я думала о том, сколько усилий ему придется приложить, чтобы не позволить всей это ситуации выбить себя из колеи. Я хотела еще раз попытаться заверить его, что со мной все будет хорошо, но не могла выдавить из себя ни слова. Я была так зла на жизнь за то, что та снова бросила мне крученый мяч.

Внезапно Реми будто очнулся и начал нежно целовать меня, сначала в верхнюю часть моего уха, затем в мочку, затем в центральный узелок, от его горячего дыхания по моему телу пробежали волны дрожи. А он не то выдохнул, не то прорычал слова, которые, казалось, сами вырывались у него изо рта. У меня и так горели глаза от невыплаканных слез, а сказанное вовсе вонзились мне в сердце, словно кинжал:

– Я буду