Отказать Пигмалиону - Наталия Миронина

– Да, вы становитесь очень красивой, – улыбнулась Каринэ Давидовна, поймав внимательный взгляд своей ученицы, обращенный в зеркало, – старайтесь еще держать себя в руках по части диеты. Лишний вес – это бич певиц.

Аля лишнего веса не боялась – судя по всему, она пошла в мать – была очень худой, с удлиненными кистями и ступнями. Но если Елена Семеновна эти некоторые диспропорции неудачно выпячивала, то Аля как-то научилась подчеркивать их изящество. Оставалась только походка, на которую пеняла Каринэ Давидовна:

– Ты можешь себе представить Татьяну Ларину, которая косолапит? У тебя ведь не врожденный дефект, ты просто привыкла ходить так, небрежно, лениво. Постарайся исправиться.

С походкой Але было сложнее всего – она по-прежнему «тащила» ноги и косолапо ставила ступни.

Уклад жизни последних двух лет как нельзя лучше подходил Але, и была бы ее воля, она бы его не меняла. Внешне медлительная, молчаливая, полусонная, она к семнадцати годам превратилась в отлично образованную, с устоявшимися взглядами девушку. Книги, которые она читала, восполняли одиночество и отсутствие душевной близости с матерью. Але не хватало внешней энергии, но это было и неудивительно – проявиться ей не позволяла материнская властность и обстоятельства жизни. Аля, не по годам сердобольная и понятливая, боялась доставить ей лишние волнения. «Может, это уж и не так важно – делать, что захочется? Может, важнее уступить?» – казалось, думала она, почти не сопротивляясь властной матери. Но только внешне Аля казалась инертной – всей ее не по-детски сдержанной жизнью закалялся характер, а упорные занятия и привычка к умственной самостоятельности способствовали росту внутреннего напряжения, которое должно было проявиться в нужный момент.

Пока же обучение в школе подходило к концу, занятия в Доме творчества таким образом тоже прекращались. Привычная схема неизбежно разрушилась бы, но Аля старалась об этом не думать. Мать же все чаще и чаще заводила речь о будущем:

– Надо выбрать училище. Лучше педагогическое, что на Новослободской. И ездить удобно, и знакомая там есть.

Аля отмалчивалась, а Елена Семеновна это подмечала и язвительно добавляла:

– Ты мне глаза тут обиженные не делай – я не могу вечно тянуть этот воз, здоровье не то. Отучишься, пойдешь работать и пой сколько твоей душе угодно.

Эти разговоры продолжались очень долго, а однажды Аля приметила, что педагог Сергей Фомич как-то странно на нее смотрит. В конце одного из занятий Сергей Фомич взял Алю за руку – она почувствовала сухость его ладони, и произнес:

– Алечка, я завтра опять буду у вас в гостях. Вы же будете вечером?

Она неловко вынула свою ладонь:

– Мне еще надо к Каринэ Давидовне заглянуть, она мне ноты обещала достать.

Сергей Фомич улыбнулся:

– Я вас дождусь. Думаю, Елена Семеновна возражать не будет.

Аля после этого урока вспомнила о том, что любой бы другой девушке семнадцати годов бросилось в глаза сразу же. Она вспомнила, как ее преподаватель краснел и смущенно кашлял при встрече, как на уроках с заметным стеснением поправлял ее длинные пальцы, лежащие на клавишах, она вспомнила, что каждое невольное или необходимое прикосновение к ней приводило Сергея Фомича в суетливое беспокойство. А еще Аля вспомнила, что мать все чаще и чаще упоминала о нем в домашних разговорах:

– Ты посмотри на Сергея Фомича, такой человек – и талантливый, и образованный, и неплохой заработок имеет. Учеников можно же не только в вашем Доме творчества вести, но и на дому обучать.

Или:

– Очень интересный мужчина, интеллигентный, спокойный. Жаль, что одинокий. Нелегко ему. Аля, пойди достань из холодильника мясо, я котлеты сделаю. Он обещал зайти вечером.

Все это время она думала, что матери нравится этот сухопарый бесцветный человек. Она поэтому и старалась оставить их наедине. Но однажды Аля поняла, что Сергею Фомичу нравится именно она.

– Мама, я хочу перейти к другому преподавателю музыки. – Обращаясь к матери, Аля сама испугалась своей решительности.

– Мало ли что ты хочешь! – привычно ответила Елена Семеновна, а потом внимательно посмотрела на дочь. – Что за глупости за несколько месяцев до выпускных. А заниматься будешь с Сергеем Фомичом. Не выдумывай.

– Я бы не хотела.

– Это еще что за ерунда?

– Это не ерунда. Мне кажется, что я ему нравлюсь.

К удивлению Али, мать не засмеялась и не возмутилась.

– И хорошо. Человек он спокойный, с профессией. И мы его давно знаем. Он может стать для тебя хорошим мужем. Во всяком случае, лучше, чем этот молодняк, подгоняемый гормонами.

Мать впервые так разговаривала с дочерью.

– Мне не нужен молодняк… И Сергей Фомич твой тоже не нужен. Он старый. И мне не нравится. И замуж я не хочу! И вообще так не выходят замуж!

– Выходят, дорогая, еще как выходят! Так выходят замуж, когда у матери нет сил уже тащить тебя по жизни. На что ты будешь жить, если меня не станет? И вообще, как ты собираешься жить?!

Аля посмотрела на мать и увидела, как та постарела. И волосы седые, подобранные в какой-то валик, и одежда серая, бесформенная, и кухня, на которой они сидели, была по-старчески неуютная. Не кухня, а «место приема пищи». «Почему бы не повесить новые яркие занавески?» – невпопад подумала Аля, рассматривая два узких серых полотнища с редкими изображениями березовых стволов.

– Я тебе не Дюймовочка. Я не пойду замуж за этого сухого старика! – выпалила Аля, покидая кухню.

– Ну и дура, – прозвучало в ответ от удивленной Елены Семеновны, тщетно пытавшейся понять, при чем тут Дюймовочка. Она давным-давно забыла этот старый мультфильм, где практичная полевая мышь сватала милую девочку за старого крота.

К удивлению Али, этот разговор не возобновлялся, но Сергей Фомич продолжал исправно бывать в их доме. На занятиях девушка решительно пресекала все попытки задушевных разговоров и нечаянных прикосновений.

– Зря вы так, Алечка, – сказал как-то Сергей Фомич, ничуть не удивившись ее враждебности, – видимо, Елена Семеновна поведала ему о разговоре с дочерью, – совсем скоро вы станете взрослой, совсем взрослой. И я вам смогу сказать, что сейчас держу в тайне по ряду уважительных причин.

– Боюсь, я вам ответить не смогу, – сказала Аля серьезно и, увидев смущенно-огорченное лицо преподавателя, не испытала жалости, а лишь панику. Она совершенно не представляла, что можно противопоставить решению матери о будущей Алиной жизни.

К моменту появления Вадима Аля поняла, что совершенно не умеет мечтать. Любовь к пению и музыке удивительным образом сочеталась с полным отсутствием мечтательности, этой необходимой составляющей вдохновения. Все, что могло кружить голову, все, от чего замирало сердце и наворачивались слезы на глаза, исчезало с последним аккордом, с последним звуком. Аля с пассивной обреченностью никогда не позволяла себе соединить жизнь и музыку – это были взаимоисключающие миры. И она сама была разной в этих мирах. Аля заканчивала петь, и обрывалась та ее жизнь – свободная и вольная. Начиналась другая – ограниченная рамками материнских запретов. Надо ли говорить, что немногословный молодой человек с невероятным предложением был для нее тем самым «богом из машины», что приводит греческую трагедию к развязке. Аля инстинктивно проявила несвойственную ей твердость. Что сыграло тут главную роль? Так сразу и не скажешь. Много позже она объяснит это страхом перед деспотичностью матери и желанием профессионально петь. Но скорее всего, это было изумление перед свободой, с которой можно принять самое невероятное решение, изумление перед возможностями и легкостью, с которой эти возможности предлагаются незнакомым людям. А еще… Еще прозвучало название города, увидеть который было такой же для нее недостижимой мечтой, как и премьера в Ла Скала. Аля где-то прочитала, что возможность – это одна из трех вещей, помимо времени и слова, которая никогда не возвращается. И Аля ответила «да» этому незнакомцу.