Если вчера война... - Олег Таругин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Понимаю, товарищ Сталин, — медленно кивнул Юрий. — Знаете, в моем времени в последние годы появился в литературе такой новый жанр — альтернативная история. Ну, это когда герой попадает в прошлое и стараетс я изменить будущее. У меня сын подобными романами увлекался, ну и я иногда почитытывал. И чаще всего авторы отправляли своих героев именно к вам сюда, как правило, за год-два до войны или в сааме ее начало. Да, собственно, не в этом дело, а в том, что книги подобные пользовались большой популярностью — наболело у народа, понимаете?
— Вроде как поняли, что натворили, и сожалеть стали, ты об этом, что ли?
— Да, товарищ Сталин, примерно так.
— Ну-ну. Вот только после прочтения твоей писанины как-то слабо в этакое поголовное раскаяние со всенародным же прозрением верится. И что же?
— Да то, что мне, наверное, было проще поверить Я все-таки старше большинства, как вы выразились «гостей», многое сам помню, и отнюдь не самое плохое, да и книги эти, по альтернативной истории которые, читал. И вообще — душа у меня за то, что потеряно было, болит. Уж который год болит, хоть и гнал от себя эти мысли, а вот ведь как все вышло... А насчет поголовного раскаяния... Тут вы правы, об этом даже и говорить не стоит. Наверняка ж протоколы допросов личного состава читали — я, хоть их и в глаза не видел, примерно догадываюсь, что мои бывшие бойцы показали. Сейчас в школах советская история не шибко популярна... вообще, если честно, непопулярна. Да и переписывали ее столько раз, что и не разберешься теперь, где правда, а где чистая пропаганда...
— А ты, выходит, раскаялся, прозрел и готов искупить? — не то всерьез, не то с завуалированной издевкой спросил Вождь.
Подполковник лишь пожал плечами: что тут ответишь? Убеждать собеседника в искренности чувств и патриотическом порыве? Рвать на груди рубаху? Так ведь перед ним не Качанов, не Захаров и даже не Лаврентий Павлович — перед ним САМ. Который, если историки не врут, никогда и никому, кроме самого себя, не верил...
— Молчишь? — констатировал Сталин. — Вот и молодец, что молчишь. Мне тоже, знаешь ли, лишняя пропаганда с прочей агитацией ни к чему. У меня для этого целый штат товарищей комиссаров имеется. Он усмехнулся. — Значит, говоришь, упразднил я их к сорок второму? Чтобы единоначалие в армии и на флоте не нарушать? А еще через год и погоны старорежимные вернул и молебны служить перед сражениями разрешил?
— Так точно, товарищ Сталин, упразднили, — слегка удивленно ответил Крамарчук. — И погоны вернули. И священнослужителям послабление дали.
— Интересно получается, товарищ Крамарчук, очень интересно. Да ты не удивляйся. — Он неожиданно легко поднялся на ноги и заходил по кабинету. Юрий дернулся было следом, но Сталин лишь махнул рукой: сиди, мол. — Не удивляйся, подполковник. Небось думал, товарищ Сталин станет тебя про эти ваши всякие военные железяки расспрашивать да про приборы электронные? Так у нас для этого специалисты найдутся, а если они не разберутся — ваши же и помогут. Товарищу Сталину другое важно. Товарищ Сталин понять вас хочет, если и не всех, то хотя бы некоторых, гм, подполковников несуществующей армии, понимаешь? Отчего-то это товарищу Сталину очень важным кажется, может, даже важнее, чем все эти новые танки и самые надежные в мире автоматы. Потому что там, в твоей истории, и автоматы эти, и бомбу атомную товарищ Сталин и сам создал. Я понять хочу, отчего все именно так, а не иначе вышло, понимаешь, а, товарищ Крамарчук? Отчего страна великая рухнула, а народ это с радостью принял да плясать на ее обломках под заморскую дудку стал.
— Понимаю, товарищ Сталин, — неожиданно твердо ответил подполковник. — Теперь — да, понимаю.
— Это хорошо, что понимаешь, подполковник, это очень хорошо. Думаешь, я не догадываюсь, с какой ты мне мыслью шел? Еще как догадываюсь: «а поверит ли мне товарищ Сталин», верно? Вот только тут нужно четко понятия разделять, Юрий Анатольевич. В то, что и ты, и сотоварищи вои на самом деле из будущего, товарищ Сталин очень даже верит. Поскольку он и фотографии вашей техники видел, и оружие ваше с приборчиками всякими хитрыми в руках держал. А вот поверю ли я во все, тобой изложенное, — это да, это еще вопрос. Поскольку, если поверю, многое менять придется. Очень многое. И во многих ошибках, пусть даже и только перед самим собой, признаваться. А я этого, знаешь ли, подполковник, очень не люблю...
Последнюю фразу Иосиф Виссарионович произнес если и не с угрозой, то уж точно не прежним тоном Вернувшись на свое место, он принялся молча выколачивать трубку в пепельницу. Молчал и Крамарчук правда, по несколько иной причине: честно говоря, он просто не знал, что сказать. Убеждать собеседника, что его сведения верны, что все так и случится, и для изменения истории все равно придется многое менять? А как, простите, убеждать? Чем? Ведь доказательств у него, по сути-то, и нет: разве что сам факт совместных с «империалистами» военных маневров, документы и нашивки украинской и грузинской армии да показания других «попаданцев». Которые еще неизвестно что там понапоказывали... хотя насчет последнего можно, пожалуй, не беспокоиться.
Главное, чтобы забугорные товарищи СССР с Россией и Украиной по старой памяти не перепутали, особенно морячки с эсминца да Виткин по собственной дури никакого фортеля не выкинул.
Негромкое постукивание сталинской трубки о край пепельницы оторвало его от размышлений. Вождь сидел, все так же низко склонив голову, и тем неожиданней прозвучал его глуховатый голос:
— Хорошо, подполковник, оставим это пока. Давай о другом поговорим. Значит, говоришь, война скоро. Меньше чем через год?
— Так точно, товарищ Сталин. Война начнется двадцать второго...
— Это я читал, — не дослушал тот, — и не у тебя одного. Много тут вас... пророков появилось. Кто-то даже песенку припомнил про то, как Киев бомбили нам объявили... я не о том. Ты мне вот что скажи: избежать мы ее сможем? Или отсрочить?
Прежде чем ответить. Крамарчук несколько секунд молчал, чем похоже, несколько удивил Сталина. По крайней мере, голову Иосиф Виссарионович поднял и даже трубкой постукивать перестал. Впрочем, понятно почему: в своих «мемуарах» он об этом тоже писал, а тут вроде как задумался
__ Нет. товарищ Сталин, избежать не сможем. А отсрочить? Вероятно, да.
— Вот и я так думаю... — неожиданно (для Юрия, разумеется, неожиданно) пробормотал он. – Втянут нас в войну, в любом случае втянут. А как отложить е е _ думал? Еще на полгода — год хотя бы?
— Думал.
— А почему об этом не писал? Или, может, мне Лаврентий Павлович не все документы предоставил?
— Все, товарищ Сталин. Просто... просто об этом я лично с вами поговорить хотел. Не уверен я в своих, э-э, задумках.
— Даже так? — неизвестно чему усмехнулся Вождь. — Ну, излагай свои неуверенные задумки. Послушаю.
— Достичь этого политическим путем, как мне кажется, вряд ли удастся, и недавний пакт хороший тому пример. Значит, остается либо игра разведок, либо силовое воздействие. Первое — предпочтительнее, конечно.
— Поясни. — Сталин отложил трубку и с искренним, похоже, интересом взглянул на собеседника.
— Устроить утечку данных. Нет, вернее, даже не так: в том, что рано или поздно гитлеровская разведка Узнает о случившемся, я и так уверен. Если уже не знает. И потому...
Считаешь, что наша контрразведка плохо работает? — прищурившись, неожиданно перебил его Сталин.
— Нет, не считаю. Просто время такое. Да и разведка у немцев, чего греха таить, весьма неплоха. Потому бы предложил этот процесс ускорить и, так сказать, сделать управляемым. Я не разведчик, но, насколько помню, это называется дозированный вброс информации. Цель — не просто заставить Гитлера поверить в произошедшее, но и утвердить его в мысли, что на этот раз мы окажемся полностью готовы его встретить. Плюс сведения о новой боевой технике и оружии, которые якобы уже вот-вот пойдут в серию. Тут главное по времени угадать, не заставить его раньше времени ударить. А то как бы хуже не вышло...
— Хорошо, Юрий Анатольевич. — Подполковник пока так и не понял, означают ли что-то эти неожиданные переходы от «подполковника» или «товарища Крамарчука» на имя-отчество или нет. — Это я понял И в целом с тобой согласен. А вот насчет силового воздействия как-то не совсем.
— Я имею в виду физическое устранение наиболее одиозных личностей и ключевых фигур в стане противника. Ну, то есть террор, если без экивоков, товарищ Сталин. В моем времени весьма распространенная практика, к сожалению. Среди образцов оружия, насколько я помню, есть несколько дальнобойных снайперских винтовок, позволяющих поражать цель на расстоянии в полтора-два километра. Плюс противотанковые гранатометы, от которых не спасет ни один бронированный лимузин и зенитные комплексы. Ну и обычная тактика минной войны, конечно.