Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М. - Даниил Гранин

— Петр рассылает начальникам-губернаторам, архиереям собственноручные письма, предупреждая о затмении. Чтобы разъяснили народу. Предстоит, мол, такое явление. Это обычное, регулярное действие природы, ничего чрезвычайного или сверхъестественного. Да и какая может быть чрезвычайность, если заранее предупреждают. Разослал также Нарышкину, Головину, прочим руководителям:

«Господин адмирал! Будущего месяца, в первый день будет великое солнечное затмение; того ради изволь же поразгласить в наших людях, что оное будет, дабы в чудо не поставили. Понеже люди про то ведают прежде, то не есть уже чудо». Обратите внимание на последнюю фразу. То есть чудо — это неведение.

Как ни странно, все, кроме разве профессора, тем не менее считали, что чудеса случаются и происходят до сих пор. Если поискать как следует в собственной жизни, обязательно найдутся происшествия странные, вещи необъяснимые, совпадения, лишенные всякой вероятности, то есть чудеса, абсолютно достоверные чудеса. Даже Антон Осипович верил и в телепатию, в летающие тарелки, снежного человека и гадания цыганок.

Гераскин, например, вспомнил, как однажды справляли у него дома день рождения, молодые были, надрались до бесчувствия. Взялся Гераскин под утро развозить всех по домам. Спустились вниз, сели в «Москвич», набилось невесть сколько народу. Сам Гераскин за руль, завел машину, включил скорость, хотел было тронуться, сцепление выжать не может, что-то мешает. Как сковало его. Что — понять нельзя, нога не поднимается к педали. Заглушил мотор, вышел из машины, глядь, под колесами лежит тесть и спит, похрапывает, уютно так устроился. Весь хмель у Гераскина вылетел, потом прошибло. Спрашивается — что это такое было?

— Вот вы мне объясните, Елизар Дмитриевич, — победно устремился он на профессора. — Я ведь шофер-профессионал, у меня все движения должны быть машинальные. А тут застопорило! Я лично верю в чудеса.

— Теперь, во времена науки, можно в чудеса верить, а вы поверьте в науку во времена суеверий.

Один за другим тут посыпались рассказы про чудеса, про знахарей, чудесные излечения, находки, даже удивительно было, сколько имеется у каждого подобных свидетельств и происшествий и как они бережно хранятся.

Итог подвел Гераскин. У его дружка случился инфаркт. Прибыла бригада «скорой помощи». Сняли кардиограмму. Все, как полагается при инфаркте средней тяжести. В это время является соседка. Она считалась чокнутой. Услыхала про несчастье и предлагает свою помощь, даже просит. Врачи не разрешают, больной заявляет, что он верит ей. Она тут же начинает накладывать руки. Врачи ждут. Соседка подвигала, подвигала руками, говорит — готово, снова снимают кардиограмму, никаких следов инфаркта! После этого Гераскин приглашает ее к знакомому физику, у него сынишка болен воспалением легких. Подержала она руки над спиной мальчика. Ожог. Воспаление легких прошло. Физик, это папаша, начинает доказывать ей, что таких полей или лучей у нее быть не может. Согласно простейшим расчетам. Очень убедительно доказал, так, что она поверила. И потеряла свою силу. Гераскин недоуменно заключил:

— Разоблачил. Спрашивается — зачем? Не терпим мы чудес, вот они и кончились.

Глава девятнадцатая

ЖЕСТОЧЬ

…Да, был жесток, отрицать незачем. Не только из-за страшных воспоминаний детства. Жестокость была в духе того времени. Колесовали и секли головы во всех странах. В одних по судебным приговорам, в других венценосцы сами наказывали. Карл XII, король, казалось бы, просвещенной Швеции, мог расправиться самым жесточайшим образом. Так произошло, например, с беднягой Паткулем.

Петр не стеснялся лично и пытать, и избивать. А так как был вспыльчив, то не успевал толком разобраться, как трость уже гуляла по спине часто невинного. Хотя бы случай с Леблоном, знаменитым французским архитектором.

В Париже рекомендовали Петру для садового устройства архитектора Леблона, уже известного своими парковыми работами. Петр уговорил его пойти к нему на службу. Он рассчитывал поручить Леблону вести работы по Петергофу. Талант Леблона и мог бы развернуться в России во всю свою мощь, не случись одной типично петровской истории.

По замыслу Петра, улицы (линии) Васильевского острова должны были посередине быть прокопаны каналами. Ширины Петр не задал. По смыслу же ширина должна позволить двум баркам свободно разойтись. Казалось, любому ясно. Осенью 1717 года он вернулся из заграничного путешествия. Первым делом отправился на свой любимый Васильевский остров посмотреть, что сделано в его отсутствие. Сделано было порядком. Меншиков, который вел эти работы, ждал похвал. Их не было. Петр мрачнел, отмалчивался. Несколько раз в течение недели он вновь приезжал на Васильевский остров, вновь обходил его, на вопросы Меншикова не отвечал.

Как только прибыл Леблон, царь повез его на остров, показал план, водил по улицам. Каналы были выкопаны слишком узко, Леблон сразу определил ошибку: встречным баркам не разъехаться, движение по таким каналам невозможно. Все это Петр и сам понимал, он дожидался Леблона, надеясь с его помощью найти какой-то выход. Можно ли как-то исправить?

Леблон пожал плечами. Сделанное непоправимо. Все срыть, сломать, строить вновь и вырыть другие каналы.

Государь долго тяжело молчал.

— И я так думаю, — хмуро сказал он.

Это была катастрофа. Два года работы пошли насмарку. Ломать, засыпать, строить заново — требовало новых чудовищных затрат. Единственное, что оставалось, — просто засыпать все выкопанное, то есть отказаться от заветного проекта. Он не раз повторял: «Если Бог продлит жизнь и здравие, Петербург будет другой Амстердам». Незабываемо врезалось то впечатление, когда он впервые попал в голландскую столицу, город, пронизанный сетью улиц-каналов, где любезная ему водная стихия вошла в город, стала его улицами, по каналам происходило городское движение. Каналы с набережными, так что улицы Васильевского острова будут шире, чем амстердамские, и вся планировка, расчерченная на линии и проспекты, будет простая, ясная всем геометрия, удобная для судоходства и людей. Васильевский остров — центр Петербурга. За время разлуки он обжил свою мечту. Она рухнула. Безвозвратно. Новая столица, еще не встав на ноги, потерпела страшный урон. Никто, кроме него, не видел величины потери. Город лишился, может быть, лучшего своего украшения, своей славы, задуманного дива.

Он тыкал Меншикова носом в план, схватил его за шиворот и, как наблудившего щенка, тряс, возил мордой по бумаге: «Дурень безграмотный, неуч, ни счета, ни меры не знаешь, загубил, загубил, от твоей глупости только убыток невозвратный», — тряс нещадно. Попрекнул бомбардирским офицером Василием Корчминым, который, умело расположив батареи на острове, обстреливал шведские военные корабли. Он-то сумел пушки толком расположить, а вот Меншиков бестолочью своей в мирное время все напортил. Вытолкнул светлейшего князя вон.

Меншиков не мог простить Леблону своего унижения. Случай отомстить выдался скоро.

На Петергофе, после неудачи с Васильевским островом, сосредоточил Петр свои заботы и свои надежды. Меншиков обязан был доставить Леблону все, что тот потребует, без замедления и во всем помогать. При создании Петергофа государь вникал во все детали устройства садов, выписывал деревья — липы, каштаны из Голландии, кедры из Сибири. В письме к Куракину он предписывает, как вывозить деревья из Голландии — какой вышины, какой толщины брать липы, «сажать на корабле корнем в песок, который для балласту кладется».

В Петергофе сам высаживал доставленные деревья и строго-настрого приказал их не трогать.

Леблон получил звание генерал-архитектора, без его подписи нельзя было исполнить ни одного проекта. Он строил Большой дворец, делал планировку Петербурга, зачастую он командовал Меншиковым.

Планируя Петергофский парк, Леблон задумал открыть вид на зверинец, для чего обстричь дикие раскидистые кроны. Сообщил об этом Меншикову и попросил рабочих. Меншиков согласился. Работа закипела. Ни о чем не сказав Леблону, Меншиков шлет гонца к Петру в Шлиссельбург с донесением, что Леблон подрубает деревья, посаженные Петром. Весть эта привела Петра в такой гнев, что наутро, бросив все дела, он скачет в Петергоф.

Приставив высокие лестницы, рабочие рубили ветки, визжали пилы, Петр закричал, приказывая прекратить работы, помчался искать виновника.

Увидев царя, Леблон обрадовался, улыбаясь, пошел навстречу, церемонно расшаркиваясь, поклонился. И получил удар дубинкой. Французского архитектора никогда не били. В этом состоял его главный недостаток в сравнении со светлейшим князем Меншиковым. Вдобавок последовало еще длинное ругательство, не требующее перевода, колени у француза подогнулись, он схватился за сердце и тихо сполз на пол. С сердечным приступом его отнесли домой. Пролежал он несколько недель.