Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М. - Даниил Гранин

— Я не историк, — немедленно поправлял Молочков.

— Пусть вашему двоюродному брату, — соглашался профессор, — ему всегда известно, что случится дальше. Вы не можете избавиться от этого знания, и это накладывает свой отпечаток на ваши суждения. Вы невольно видите, правильно или неправильно поступает человек, а ведь люди того времени понятия не имели о результатах своих действий. В наших естественных науках мы разве знаем, что нам откроется? Наш поиск может завести в тупик, теория может оказаться ошибочной, истина прячется от нас.

Поиски ее были у Челюкина исполнены романтики и трагических заблуждений.

Молочков кивал, поддакивал, можно было подумать, что он отступал, затем, признавая все преимущества биологии, он начинал с того, как история обрастает мифами, иногда, если удается их снять, открывается совершенно непредвиденное. Привел несколько забавных примеров. На нас произвел впечатление, наверное, не самый значительный — про дубинку Петра, знаменитую, известную всем, которой он часто лупцевал нерадивых. Петровская дубинка стала чуть ли не символической для Петра. Но вот однажды морские историки показали Молочкову нечто иное — петровскую трость. Легкая, из пальмового дерева, Петр ходил с ней чаще, чем с дубинкой. На гранях трости сохранились надписи и блестели медные шляпки гвоздей, расположенные в каком-то сложном порядке. Оказывается, они отмечали разные меры, надписи поясняли: аршин русский, английский, страсбургский, датский, шведский, римский…

Она служила Петру для замеров на верфях и на стройках. Вот ее назначение. Попутно он, конечно, мог лупануть ею какого-нибудь растяпу, причинив прежде всего унижение.

А считалось — дубинка!

И следом Молочков рассказал про то, как Петр расправился с одним мифом.

Глава восемнадцатая

ЧЕРНИЛЬНОЕ ПЯТНО

Будучи проездом в саксонском городе Виттенберге, Петр спросил хозяина гостиницы, что примечательного для иностранца есть у них в городе. Такой вопрос он задавал повсюду, где бы ни останавливался. Хозяин показал на собор напротив гостиницы: здесь гробница Мартина Лютера, на воротах этого собора пастор когда-то прибил свои знаменитые тезисы. Петр вышел из гостиницы, пересек улицу, осмотрел низенькие деревянные ворота собора, прошел внутрь к гробнице и долго разглядывал изображение Лютера из меди.

— Я видел этот барельеф в Виттенберге в конце войны, — сказал Молочков, — и понимал, как нравился Петру этот груболицый, широкоплечий мужик, который поднял мятеж против Папы. Петру должна была быть близка борьба Лютера за реформу церкви. Ему нравились простые, ясные положения Лютера о том, что каждый христианин сам себе священник, что духовные лица подчиняются общине, что церковные наказания, равно как и праздники, — не нужны, что Папа Римский не может быть наместником Бога на земле.

Узнав, что сохранился дом Мартина Лютера, Петр решил посетить его и тут же отправился на другой конец города.

— Я тоже проделал этот путь, — смущенно признался учитель. — По главной улице маленького этого городка.

К моменту посещения Петром Виттенберга прошло двести лет с тех пор, как тут жил Лютер, дом его был превращен в музей. Петру показали двор монастыря, место, где Лютер публично сжег папскую буллу, затем провели в кабинет его. Как достопримечательность монах показал высокому гостю знаменитое чернильное пятно на стене. Легенда гласила, что когда Лютер сидел за столом, работая над своими сочинениями, явился к нему дьявол и разными уговорами стал сбивать с толку. Чего он там наговаривал, чем отвлекал, неизвестно, — то ли защищал Папу Римского, то ли был против реформы церкви, может, ему не по душе был перевод Библии, которым занимался Лютер. Словом, всячески мешал человеку работать. Недолго думая, Лютер схватил чернильницу и запустил ею в дьявола. С тех пор пятно никак не отмывается.

Великое множество посетителей выслушивало эту легенду с почтением, даже с некоторым восторгом.

В сущности именно это пятно приманивало сюда многих посетителей. Редко кому повезет увидеть дьявола, а тут хотя бы остались следы его пребывания.

Русский высокий гость, однако, вместо того чтобы ахать и удивляться, послюнил палец и стал тереть чернильное пятно. Фыркнул и, взяв мел, написал на стене: «чернила новые, и совершенно сие неправда». Свите своей пояснил, что чернила мажутся, легко сходят, да и не могло быть, чтобы такой мудрый муж, как Лютер, мнил дьявола видимым. Чувствуете, как вопрос повернул: дьявол — воплощение зла, с этим он согласен, но чтобы дьявол явился в телесном обличье, чтобы кидаться в него приходилось тяжелыми предметами, извините, это несерьезно, так с дьяволом не борются. Можно подумать, что Лютер был темный, суеверный.

Петр так не считал. Проявлять высокомерие к предкам, наделять их предрассудками — недостойно, это признак ума поверхностного. Петр, именно почитая Лютера, усомнился в легенде и, кажется, был единственным, кто в то время громогласно защитил Лютера от глупости. «В этом весь Петр, настоящий ученый, а вы, Елизар Дмитриевич, сомневаетесь!»

— Откуда же пятно взялось? — спросил Гераскин.

— Попы нарисовали, — немедленно пояснил Антон Осипович. — Чернила-то свежие, царь уличил.

— Да я не про то. В принципе откуда взялось, — настаивал Гераскин. — С чего это они нарисовали?

— Я тоже интересовался, — сказал учитель. — Очевидно, так истолковали слова Лютера. Когда он переводил Библию, он выразился в том роде, что дьявол мешал ему, сидел у него в чернильнице. То есть всякие посторонние мысли лезли. Образное это выражение изобразили буквально. Появилось пятно, наглядный, так сказать, след дьявола. Серьезные теологи требовали пятно удалить. Пятно замазывали, однако первым делом посетители спрашивали про пятно, просили показать, где оно, огорчались, узнав, что его нет. Приходилось восстанавливать по требованию масс. Нынче пятно это осталось только в Вартбурге, где Лютер переводил Библию. А вот в Виттенберге, когда я смотрел, там пятна уже не было, только подпись Петра на стене сохранилась, но думаю, что там тоже пятно восстановят, очень оно нравится публике.

— Извините, вас что же, ради пятна в командировку туда посылали? — ехидно поинтересовался Антон Осипович.

— Нет, я там службу проходил, — пояснил учитель. — И такое, представьте, совпадение, что комдива нашего звали Петр Алексеевич и к тому же он жил как раз в той гостинице, где останавливался Петр. Мало того, он говорил, что в той же комнате за несколько лет до приезда Петра Первого останавливался его главный противник Карл Двенадцатый. Каковы совпадения! Вся история человечества полна совпадений самых странных.

— Значит, я так понимаю, Петр был неверующим, — сказал Гераскин, который всегда жаждал выводов.

— Конечно, — сказал Антон Осипович. — Умный человек, гений, как он мог в Бога верить!

Профессор фыркнул.

— По-вашему, одни дураки верят? Известно немало умнейших и ученейших людей, которые верили и верят. Так же, как немало дураков среди атеистов.

Молочков отмалчивался, пока его не попросили высказаться. Совместить рационализм Петра с православием было непросто. Веру у Петра он не считал наивной, английский епископ, часто беседуя с царем в Англии, отмечал у него глубокие знания Священного Писания. Английские богословы вели теологические разговоры с русским царем, никто не заметил в нем безверия. Человек того времени не мог представить себе мир без Бога. Религия защищала, человек чувствовал себя бессильным, он уповал лишь на милость Господа. Вряд ли в России тогда вообще можно было найти атеиста.

Смерть маленького Петра Петровича должна была привести государя к мысли о Божием наказании, рухнули все надежды, он был глубоко потрясен, преодолеть отчаяние могла только его сила воли, поддаться отчаянию значило открыть дорогу новым бедствиям.

«Неужто так свершаются великие дела, — спрашивал себя Молочков, — бесчувствием к собственному сердцу, ценой невыплаканных слез?»

Петр считал себя всего лишь инструментом в руках Господа, он служил идее самодержавия, и когда он становился то шкипером, то бомбардиром, для него это было как для плотника сменить стамеску на рубанок; отделяя себя от персоны царя, он продолжал служить царю, помазаннику Божиему.

Вера и суеверие у него как у религиозного человека не совмещались. Дьявол если существует, то как искушение, соблазн, как слабость человеческая, но уж, конечно, не с хвостом, рогами, не в виде змия. Суеверия возмущали Петра. Всякие чудеса, пророчества, заклинания, кликушество он воспринимал как вызов разуму, как атаку на просвещение, следовательно, выпад лично против него, Петра, и, между прочим, как выпад против истинной веры. Откуда у него была такая нетерпимость к суевериям? Никто этого в нем не воспитывал.