Восьмой дневник - Игорь Губерман

поскольку смутные года,

летит в распахнутое ухо

и застревает навсегда.

* * *

Я близко знаю этих двух,

я предан им до гроба,

но если слились быт и дух,

то мучаются оба.

* * *

Жить на свете я очень люблю,

но не шляюсь по скользким эльбрусам,

ибо дома здоровье гублю

с удовольствием я и со вкусом.

* * *

И зову, и жалею, и плачу,

понимая, что кличу напрасно

ту недолгую в жизни удачу,

когда всё было просто и ясно.

* * *

Нас вечно искушает невозможное,

несбыточное манит наши души;

пускай недостижимое и ложное,

но чтоб высокий зов ломился в уши.

* * *

Я стал писать печальнее, но тоньше,

настала философская пора,

и если проживу немного дольше,

то вылеплю шедевров до хера.

* * *

Как ни живёшь, а в результате,

когда, по сути, песня спета, –

на что я жизнь мою потратил?

И нету связного ответа.

* * *

Скит, затвор, берлога, келья –

я сюда хотел давно,

есть запас еды и зелья,

книги, мысли и окно.

* * *

Удачная случилась колея,

в которую забрёл гулящий дух,

и деньги зарабатываю я,

себя же самого читая вслух.

* * *

Желанием лишить себя корней,

упрочившись во времени-пространстве,

заметно отличается еврей,

который выживает в чужестранстве.

* * *

Ещё живу, отбрасывая тень,

и я её достойно наградил:

она одна выходит за плетень,

которым я себя огородил.

* * *

Тупая поступь непреложности

слышна во времени текущем,

и умственной не надо сложности,

чтоб догадаться о грядущем.

* * *

В России что-то с почвой не в порядке –

я веру в молодёжь не хороню,

но овощи растут на этой грядке,

заметно загнивая на корню.

* * *

Увы, но нам понять, чего мы стоили

и было в нашем веке что почём,

возможно лишь из будущей истории,

которую не мы уже прочтём.

* * *

За качеством любовного безумства

следить, покуда молод, надо в оба:

на свете много чёрного угрюмства

от недоёба.

* * *

Пускай меня оспорят люди,

но зло с добром – одна компания:

зло благотворно, зло нас будит

и лечит нас от засыпания.

* * *

Такая близость с вольным небом,

такой загадочный удел –

когда бы я евреем не был,

то я б цыганом быть хотел.

* * *

Одна беда с житьём благополучным,

к нему если поближе присмотреться:

оно так быстро делается скучным,

что хочется какого-нибудь перца.

* * *

Пока бурлят и льются споры

и все азартно верещат,

устои, сваи и опоры

скрипят, и гнутся, и трещат.

* * *

Мы видим с гордым любованием,

как неразрывно с сексом связаны:

даже самим существованием

мы ебле прадедов обязаны.

* * *

На слякотный отрезок мироздания

цедили фонари унылый свет;

я плёлся с неудачного свидания,

уверенный, что счастья в жизни нет.

* * *

Когда наступит мой черёд,

я вспомню только всё хорошее;

«Он даже после смерти врёт», –

заметит ангел огорошенно.

* * *

От меня далеки все народы,

мне и думать о них невдомёк,

а ещё я далёк от природы,

а ещё вообще недалёк.

* * *

Совсем пустое дело – стихоплётство,

глотаемое тут же речкой Летой,

однако же душевное сиротство

врачуется пустой забавой этой.

* * *

Я люблю услужить, я такой,

каждый миг я в готовности пылкой,

и всегда у себя под рукой,

когда надо послать за бутылкой.

* * *

Избран – это значит предназначен –

вечно, неминуемо, везде –

и к большой пожизненной удаче,

и к большой пожизненной беде.

* * *

С большими русскими поэтами

фартило мне знакомым быть;

я с той поры стремлюсь поэтому

заочно авторов любить.

* * *

На почве страха, лжи и крови

под марши, хрипы и рыдания

растут любые травки, кроме

ростков добра и сострадания.

* * *

Уже я для экскурсий не ходок,

не шляюсь вдоль фасадов с ротозеями,

и горестно-обидный холодок

явился в отношениях с музеями.

* * *

Писал херню, а память занесло

в какой-то случай, сердцу дорогой;

забавное сыскал я ремесло:

одна херня сменяется другой.

* * *

Что люблю себя, я не таю,

и любовь эту глупо гасить;

только жаль – на могилку мою

не смогу я цветы приносить.

* * *

Отнюдь не яда я сочитель,

я лил бальзам, насколько мог,

и ничему я не учитель

и никому не педагог.

* * *

Жалко мне, что живу я вне круга,

где таланты дерзают растущие

и, незримо плюя друг на друга,

златоустят поэты текущие.

* * *

Конечно, слабость, вялость, квёлость –

вполне сезонная беда,

но жаль душевную весёлость,

ушла, мерзавка и балда.

* * *

А жизнь моя была весьма легка,

отвержен и гоним я сроду не был,

и густо покрывали облака

высокое безоблачное небо.

* * *

Когда существование плачевное

заметно приближается к концу,

то средство наиболее лечебное –

прильнуть после стакана к огурцу.

* * *

Я вставить хочу эту строчку

в заветный житейский канон:

бедняга – кто пьёт в одиночку:

умрёт в одиночестве он.

* * *

Кровать – один из видов алтаря,

где благость освещает наши лица,

и мы, одушевлением горя,

творим завет Создателя плодиться.

* * *

Есть у любого старикашки,

то стопкой высясь, то горой,

разнообразные бумажки,

что он мыслитель и герой.

* * *

Когда вершится что-нибудь

в порядке чинном и торжественном,

весьма мне кажется естественным

украдкой выпить и заснуть.

* * *

У старости прекрасна безмятежность,

любовь к заплесневелым анекдотам

и душу разрывающая нежность

к потомкам – фраерам и обормотам.

* * *

Когда власть – у людишек мышиных,

огорчает мыслишка одна:

если столько говна на вершинах,

то и ниже не меньше говна.

* * *

Сегодня кончились гастроли,

законный отдых ждёт певца;

не будь на то Господней воли,

я б не дожил до их конца.

* * *

Светясь остатком силы и огня,

пою свои сомнительные арии,

но ордер на изъятие меня

уже лежит в небесной канцелярии.