Восьмой дневник - Игорь Губерман

потомкам, сытым и непуганым,

навряд ли мы понятны будем.

* * *

Умственного дела инвалид,

я к уму питаю подозрение:

он хотя весьма во мне бурлит,

но сочит пустое пузырение.

* * *

Хотя по возрасту давно

сошёл я с общего трамвая,

но жизни чудное кино

смотрю, ничуть не уставая.

* * *

В России все таланты расцветут

и время повернётся к возрождению,

когда любой публичный проститут

окажется доступен обсуждению.

* * *

Мне в любом искусстве удивительно

то, что знали издавна и встарь:

творчество бывает изумительно,

а творец – немыслимая тварь.

* * *

В заботах суетного дня

кишит и тонет каждый,

но соберётся вся родня

вокруг меня однажды.

* * *

Нам общий ход истории невнятен,

однако на её этапах длинных

повсюду, где провалы белых пятен, –

застыла и забыта кровь невинных.

* * *

Я слежу за здоровьем моим

очень пристально, страстно и строго:

если вдруг я недугом томим,

то под вечер пью больше намного.

* * *

Вести поступают к нам заранее

об очередном капризе Божьем,

только мы понять Его послания

или не хотим, или не можем.

* * *

Про мораль я знаю назубок,

но мои сужденья всё же личны,

я душевно тёмен и убог:

мне в кино бандиты симпатичны.

* * *

Сочась из умственных колодцев

на благодатную окрестность,

дух обрусевших инородцев

питает русскую словесность.

* * *

Моё задушевное пение,

сердечную горечь гоня,

весьма развивает терпение

у слушающих меня.

* * *

В готовности терпеть холопство,

живя без чести и стыда,

есть небольшое неудобство:

ногой пинают иногда.

* * *

По как бы щучьему велению

весь фарт – у крученых и верченых,

к досаде и недоумению

чистосердечных и доверчивых.

* * *

У ангела-хранителя

сегодня я спросил,

безжалостно его

средь бела дня будя:

за что на склоне лет

нас Бог лишает сил?

Ответил он: «Увы», –

крылами разведя.

* * *

Болит и ноет поясница,

и сердце явно с ритма сбилось,

а всё равно под утро снится

всё то, что в молодости снилось.

* * *

Люблю я слабость певчую мою –

ни голоса, ни слуха, смех и горе;

услышь Господь, как дивно я пою,

давно б я состоял в небесном хоре.

* * *

Погас-потух запал мой дерзкий

за годы в жизненной пустыне,

но пенис мой пенсионерский

исполнен пафоса и ныне.

* * *

Гляжу вперёд я без боязни,

промчались годы скоростные;

чем дальше, тем разнообразней

текут печали возрастные.

* * *

Теперь живу я, старый жид,

весьма сутуло,

и на столе моём лежит

анализ стула.

* * *

Сердечный разговор – души раскрытие,

но свойством обладают люди скотским,

и с женщиной духовное соитие

довольно быстро делается плотским.

* * *

Культура нам нисколько не наскучила –

есть польза в изобилии цитат,

культура нас удобрила, окучила

и с ужасом глядит на результат.

* * *

Всё естественно более-менее,

но таится печаль в этой драме:

потолок моего разумения

явно сделался ниже с годами.

* * *

Людей весьма скептически любя,

я думаю, что дело – в малой малости:

нас Бог лепил подобием себя –

лишёнными сочувствия и жалости.

* * *

Мы выросли, надели маски,

легко почувствовали вожжи;

что мы герои подлой сказки,

мы догадались много позже.

* * *

Ханжа-читатель был неправ,

меня браня за вольный нрав:

я душу с хером не рифмую,

но я вернул духовность хую.

* * *

Сюжеты жизненных трагедий

нам повествуют о беде –

об убедительной победе

дремучей пошлости везде.

* * *

Струны мировые я не трогал,

я писал о личном, чисто частном –

о любви, о разуме убогом

и про то, что глупо быть несчастным.

* * *

Я в мире этом не единственный,

кто верит в орган существующий,

в тот речевой пузырь таинственный,

слова и смыслы нам рифмующий.

* * *

Последняя ночная сигарета

напомнила тюрьму, сгорев дотла,

тем дымом сигаретным обогрета

вся жизнь моя дальнейшая была.

* * *

Полезно в минуты душевной невзгоды,

когда огорчён или гнусностью ранен,

подумать, что всё же дожил до свободы,

и целым ушёл, и рассудок сохранен.

* * *

Растаял этот зуд во мне со временем –

томясь от вожделения неясного,

рассматривать с немым благоговением

развалины чего-нибудь прекрасного.

* * *

Заметил я уже немало раз

печальными и трезвыми глазами:

спиртное выливается из нас

ещё довольно часто и слезами.

* * *

Опять созрела гибельная каша,

и снова будет мир огнём палим;

забавно, что ко злу терпимость наша –

весомое сотрудничество с ним.

* * *

Сейчас я всё время читаю,

листая сюжетов меню,

и мыслей о старости стаю

бумажным шуршаньем гоню.

* * *

Возможно, что этим и век я продлил,

и ныне на том же стою:

на все неприятности лью, как и лил,

усмешки крутую струю.

* * *

Звонок, разговор, и подумал я вдруг,

что старость меняет мужчин

и что размыкается дружеский круг

не только от смертных причин.

* * *

Любовью что ни назови –

её в загадку Бог вознёс,

всё досконально о любви

когда-то знал раввин Христос.

* * *

Рушатся устои вмиг и разом –

рвётся равновесие дырявое,

и накрылся разум медным тазом,

и кипит безумие кровавое.

* * *

В небесную мы взоры тянем высь,

надеясь присмотреться, что там, как,

и каждый слышит голос: «Отъебись,

не суйся раньше времени, мудак!»

* * *

Жизнь оказалась интересной,

меня пасли судьба и случай,

и птицей реял я небесной,

и тварью вился я ползучей.

* * *

Склероз, явив ручонки спорые,

сегодня шутку учинил:

я сочинил стихи, которые

давно когда-то сочинил.

* * *

Тот бес, который жил во мне –

его кляли мои родители, –

с годами сделался умней

и вырос в ангелы-хранители.

* * *

Конечно, это очевидно –

стихает нашей жизни пляс,

но только грустно и обидно,

что внуки вмиг забудут нас.

* * *

Веками бьются лучшие умы,

стремясь постигнуть истину до дна,

но знание – источник новой тьмы,

и шире расползается она.

* * *

Зелёные весенние побеги

наводят нас на мысли о побеге.

* * *

Мы от рождения до кладбища

живём как любим и умеем,

поскольку мы помимо пастбища

ещё и зрелища имеем.

* * *

Есть ангелы, уставшие слегка

от собственной небесной чистоты,

они тогда бросают облака

и с девкой укрываются в кусты.

* * *

Ещё пою, как утренняя пташка,

и душу страх почти не бередит,

и каждый вечер каждая рюмашка

о жизни убедительно твердит.

* * *

Мне ветры истории насморк надули,

спугнули с души благодать,

и вот я сморкаюсь и думаю: хули

я должен безвинно страдать?

* * *

Не помню, у кого я прочитал,

что в жизни, как оглянешься окрест,

всегда есть место подвигам – и стал

с тех пор я сторониться этих мест.

* * *

Питаюсь я земными соками

и потому ещё живой,

поэты пишут про высокое,

а я – в системе корневой.

* * *

Жизненная легче нам дорога,

если есть о ней благая весть,

очень помогает вера в Бога,

ибо дьявол тоже, значит, есть.

* * *

Увы, но выдохлись таланты,

творить почти ушла охота,

теперь мы только Россинанты

из-под останков Дон-Кихота.

* * *

Вдали от России, души раздвоением

ничуть не страдая, уехав,

мы русские песни с большим упоением

поём как сердечное эхо.

* * *

В иерархии я вижу много толку,

нам её народный опыт завещал;

каждый раз, когда я трахал комсомолку,

я себя партийным боссом ощущал.

* * *

Не служит покаяние ключом

к расцвету жизни светлой и успешной;

есть люди, не повинные ни в чём

ввиду своей убогости кромешной.

* * *

Глотки свободы – низкой пробы

и невеликого размаха –

не в силах вытравить микробы

почти наследственного страха.

* * *

В судьбе, покуда время длится,

огромен веер вероятностей:

война, тюрьма, сума, больница

и миллионы неприятностей.

* * *

Для старости публичное присутствие

опасно даже с теми, кто нам рад;

не так тому причиной самочувствие,

как пукательный стыдный аппарат.

* * *

Увы, нам очень мало что понятно,

поэтому и вздохи льются вечно

про то, что мудрость Бога необъятна,

однако же весьма бесчеловечна.

* * *

Ведь это счастье, стариканы,