Те, кого мы любим - живут - Виктор Шевелов

— Значит, по-твоему выходит, что я — вчерашний день? — В его голосе отчетливо слышался металл.

Я оглянулся на Каталину и писаря. Каталина стояла бледная, стиснув тонкие руки. Писарь, ссутулив плечи, уткнулся в бумаги.

— Ты не смотри по сторонам, отвечай прямо!

— Сегодня — вы еще сегодняшний день. А завтра, кто знает, быть может, я этого уже не скажу. И о себе тоже, если буду жить прошлым, им определять то, что происходит сегодня.

Войтов бросил на стол скомканный пакет, закурил и тут же ткнул папиросу в пепельницу, затем быстрым движением вышел из-за стола и отодвинул стул:

— Если я у тебя вчерашний день, то давай, садись на мое место и командуй.

— Для этого нужны опыт и знания.

— Кишка тонка, вот что я тебе скажу! — Войтов вновь закурил и принялся ходить по комнате. — Вче­рашний день. Любопытно. Значит, тебе прошлое не по сердцу. Не нравится?

Он остановился передо мной.

— Вы вольны неправильно истолковывать мои мыс­ли, но ведь вы предложили мне откровенный разговор, товарищ полковник.

— Может, я и в самом деле чего-то не понимаю. А ну скажи, — Войтов, слегка склонившись, заглянул мне в лицо. — А ну скажи: убирайтесь вы, отцы, ко всем чер­тям и не мешайте нам, молодым умникам, разводить анархию.

— Я слишком люблю своих отцов, чтобы позволить себе думать о них плохо.

— Любишь и судишь?!

Войтов отошел к столу.

— Сужу за то, что, живя заслугами былого, прош­лым меряя сегодняшний день, они переоценили себя, заставили меня уверовать в силу, которая уже не была силой. Я был глубоко убежден, что с саблею, на коне и на «одиннадцатом номере» смогу пройти любую дорогу. А результат? Не правильнее ли сегодня смотреть честно суровой правде в глаза, нежели повторять ошибку?

На скулах Войтова набухли желваки.

— Значит, если по-твоему судить, ты не веришь, что мы победим? Только, если уж начал, выкладывай все начистоту! Значит, быть нам битыми?

— Нет, — ответил я. — Мы стали жить сегодняшним днем!

— Что вы хотите этим сказать? — «Ты» и «вы» у Войтова перемежалось.

— Именно то, что сказал, товарищ полковник.

Так!.. — Войтов прошелся по комнате. Под силь­ными ногами скрипнули половицы. Взглянул в сторону писаря и о чем-то подумав, повернулся ко мне:

— Вот что, Метелин, если уж начистоту, то начистоту. Не жаловал я тебя своим расположением, не любил. Не знаю почему, но не любил. И, откровенно, оставил тебя на передовой для выполнения задания тоже потому, что не любил; даже где-то в глубине души подумал, что если отвяжусь от тебя, то тоже небольшая беда...

— Я все исполнил, как вы приказали, — сказал я и почувствовал на лбу испарину. В комнате стало до тош­ноты глухо. «...Отвяжусь от тебя...» Мне невмоготу было думать о том, что означали на практике эти слова Вой­това.

— Но ты не сердись. Ты тоже мне преподал урок. О людях мы часто судим дурно потому, что как следует не знаем их... — Полковник дружелюбно, по-отцовски кивнул головой. — Можешь быть свободным.

Я вышел. На улице меня ждал Березин.

— Что с тобой? — спросил он. — На тебе лица нет.

— Так, ничего. Устал с дороги.

IV

Опустились прозрачные сумерки. Жара схлынула, от реки потянуло прохладой. Первый вечер вдали от войны. Непривычно и странно. Слух ловит тишину, и нервы напряжены, хотя и знаю, что в этой тишине ничего не случится. Все еще никак не могу освободиться от тяго­стных мыслей после разговора с Войтовым. Чем вызвано такое отвращение ко мне?

Березин бреет и без того гладкие щеки, щедро льет одеколон, подшивает белый, как крыло чайки, подворот­ничок, наводит суконкой блеск на сапоги. Наряжается он будто на свадьбу. Гляжу на него с улыбкой и думаю: в человеке всегда две стороны—одна начищенная, дру­гая глубоко спрятанная. Мы часто попадаем на крючок, когда судим о человеке по его вывеске. Но у Березина соответствует одно другому. Он в эти минуты бездумен и счастлив. Озабочен одним собою. Видно, неспроста. Жду, когда он сам скажет об этом. Знаю — не утерпит. Но нынче он удивительно скрытен: не иначе как увлекся кем-то не шутя.

— Ты будешь собираться? — повернулся он ко мне.

Я молчу, развалившись на топчане. Мне уже изве­стно, что в деревне, возле клуба, вечерами собирается масса народу — гражданские и военные, гармонь, игры, песни.

— Сегодня из соседнего села девушки приедут. Вто­рую субботу к нам ездят. Блеск девчата!—Березин весь изнутри светится. Будь я девушкой, любил бы его вза­хлеб. — На часы посмотри, всё провороним, незло ворчит он.

— Что всё?

— Хватит валять дурака, прикидываться недотепой. Между прочим, я тоже в первый вечер, когда приехали сюда, вообразил—вот отсыпаться буду! А вышло: здесь сплю меньше, чем на передовой, только с одной разни­цей — там ноги от усталости едва таскал, а здесь уста­лости — ни в одном глазу. — Березин оглядывает себя в зеркало, проводит ладонью по щеке, причесывает во­лосы. Шевелюра у него поэтическая, чуть ли не до плеч,

— Коля, ты стихов не пишешь?

— Это чего ради?

— Грива у тебя, как у льва!

— Стихов не пишу, но душа звенит. Это точно.

— С чего же это она?

Вместо ответа Березин налетел на меня коршуном, дал под бок тумака:

— Ни одной минуты больше не жду! Подъем!

Я соскочил с топчана, наскоро привел себя в порядок.

— И жить торопятся, и чувствовать спешат. Суета сует. Безумство и любовь, ворчливо повторяю я ста­рые истины. — А когда же отдыхать?

— В гробу, — смеется Березин. — И будь по-дру­гому, человек не много успел бы.

Деревня уже жила своей вечерней жизнью. Лепится она вдоль берега реки, тонет в садах. Белые глинобит­ные домики не знают войны, если не считать, что в их стенах не осталось взрослых мужчин. Тихая, кинутая вдаль от больших дорог, она с сумерками погружалась в сон и с первыми петухами зажигала в окнах огни, на­чинала трудиться. Приезд солдат в корне изменил жиз­ненный регламент деревни. Этому радовались все, на­чиная от детворы и кончая женщинами. Войтов отдал приказ командирам подразделений выделять ежедневно солдат для полевых работ в колхозы, на территории ко­торых мы разместились. Дела у колхозников пошли сей­час лучше, пожалуй, чем за всю их историю. А по вече­рам деревня кипела. Особенно живо билось ее сердце у колхозного клуба, на пятачке.

Еще издали мы услышали развеселые голоса гармо­ники, ядреные припевки, дробь припляса, взрывы смеха. Окна клуба светились. Там сегодня Войтов читал лек­цию. Улицу и дорогу запрудила толпа не уместившихся в клубе. Разряженные девчата, сгрудившись, следили, как выводил замысловатые коленца на крохотной гар­монике такой же крохотный, невзрачного вида пехотинец в обмотках, облепили его как мухи. А он, гордо вскинув курносое лицо, косил лукавые глаза то на одну краса­вицу, то на другую. И вдруг, как разноцветье огней в ночи, рассыпались у него над головой припевки. Гармо­нист в мгновение преобразился, распрямил плечи, под­лаживая свою гармонику под золотоволосую певунью, то приглушал звуки, то давал им свободу и раздолье. Едва же припевки оборвались, пехотинец вскочил со своей гармоникой, пошел в припляс по кругу.

— Эй, давай пляши, губерния!

— Не иначе рязанский этот мужичок с ноготок, — с завистью язвит сибиряк Русанов. — И наплодила же природа мелкоты. А отплясывает он и впрямь лихо.

— Огонь парень!

— Вот те и пехота!

Но тут на удивление всем рядом с гармонистом вдруг встали три его дружка. Все почти такого же, как и гар­монист, роста и курносей один другого. Как взрыв, брыз­нул девичий смех. Но танцоры не долго оставались одни. В круг выбежали сельские плясуньи, и пошло соревно­вание. Однако гармонист-виртуоз оставался вне конкур­са. Во всей его ладно сбитой небольшой легкой фигуре ни тени усталости. Пела его гармонь, выплясывали его ноги, и улыбка, за которую любая недотрога, не морг­нув, отдаст сердце, горделиво застыла на его лице.

Я так увлекся зрелищем, что и не заметил, как куда-то скрылся мой Березин. Бросился было искать его: заглянул в клуб, где собрались почти все командиры, обшарил запруженную толпой улицу, но все тщетно. Березин как в воду канул. Битый час я бродил среди веселья один. И вдруг кто-то тронул меня за руку. По­ворачиваюсь — Каталина.

— Вы почему не на лекции?

Вместо ответа выпалил ей все свои обиды на Бе­резина.

— Не надо быть эгоистом, оставьте Березина немно­го и для других.

— Березин, я гляжу, многое уже успел, если вы бе­рете его под защиту?

Каталина как будто мало чем отличалась от той де­вочки, которую впервые я узнал в Пуховичах. Переме­ны, казалось, только и были в том, что платье сменила форма воина. Те же большие внимательные глаза, то же строгое юное лицо.

На «пятачке» начался общий танец.

— Ваши подруги танцуют. Давайте и мы, — пригла­сил я ее.