Красная площадь - Пьер Куртад
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да, конечно, — согласился Симон. — И все же…
Прево перебил его:
— Нет, нет, старина, никаких «все же». Я прекрасно понимаю, что ты хочешь сказать… Что они могут ошибиться? Вполне возможно. И что атмосфера в результате создается не всегда приятная?.. Вполне возможно. Но я тебя спрашиваю: что лучше? Это или́ риск? Ты что, считаешь, что враги революции сложили оружие? Нет, не сложили, а стали еще более оголтелыми!
— Послушай, об этом нельзя говорить абстрактно, — понижая голос, сказал Симон. — Я передаю тебе то, что я почувствовал… почувствовал как человек, а ты мне возражаешь абстракциями. Можешь не читать мне лекций о революционном насилии. Тут я с тобой согласен. Я хочу объяснить тебе мое душевное состояние… Ты просил, чтобы я рассказал тебе о своих ощущениях. Вот я и пытаюсь разобраться в этом сейчас, при тебе…
— Но ты же, в сущности, ничего мне не сказал…
— Возможно, потому, что не знаю, стоит ли об этом говорить. Возможно, это опять будет что-то вроде фильма… или курицы, привязанной за лапку к дереву… Правда, тут дело, конечно, не в курице… И не в фильме… Хотя, быть может, это и выглядит как случайное впечатление, эпизод… Но ведь при желании что угодно можно счесть случайностью. Можно, скажем, решить, что быть убитым на войне — тоже случайность, эпизод…
Прево, видимо, смирился.
— Ну хорошо, рассказывай твой эпизод!
— Не здесь, — сказал Симон. — Пойдем погуляем.
По улице, затянутой сеткой мелкого дождя, вдоль высоких черных каменных стен, усеянных поверху осколками бутылочного стекла, уже шли к казарме группами военные.
— Фу ты черт, — заметил Прево, — какое мрачное зрелище! Кажется, что смотришь спектакль или фильм из жизни гарнизонного города в дождливый воскресный вечер.
Толстые шляпки гвоздей на башмаках скребли грязные плиты тротуара. Двое военных, сопровождавших девушек с зонтами, свернули в боковую улочку.
— Вот она, жизнь, — заметил Симон. — Любовь!..
— Блестящая армия, — подхватил Прево, — блестящие офицеры!
— Почему на этих стенах запрещают расклеивать афиши? — удивился Симон. — Все было бы веселее. Глупо запрещать то, что могло бы как-то оживить эту мрачную улицу.
— Ты уделяешь слишком много внимания декорациям, — заметил Прево.
— Да. Я этого не скрываю. В конце концов, вся жизнь проходит среди декораций. Вот ты, например, хотел бы жить здесь? Ты бы выбрал для себя такую декорацию?
— Как сказать. Если бы пришлось жить здесь, то, наверно, выбрал бы. Если бы я жил здесь, я смотрел бы на все иными глазами. Ведь тысячи людей живут в рудничных поселках и не мечтают ни о чем ином…
— Возможно, потому, что они никогда не видели Средиземного моря. Они ведь не сами выбрали для себя рудничный поселок.
— А собственно, что человек может сам для себя выбрать? — заметил Прево. — Далеко не у всех есть такая возможность. У богатых она есть, да и то…
Они прошли мимо казармы Клебера. Двери были широко распахнуты, так как через несколько минут начнут возвращаться ее обитатели. Из окон падал тусклый свет, еле пробивавший сетку дождя, которая здесь казалась более плотной и мутной, чем в центре города. Приятели сделали еще несколько шагов в направлении перекрестка, где высился трагический силуэт распятия, за которым начинались поля.
— И ты считаешь, что можно одинаково смотреть на мир здесь и в Ницце?
— При одинаковом заработке — да, — сказал Прево.
Но на этот раз голос его звучал весело. «И то хорошо», — подумал Симон…
— А вот я этого не считаю, — сказал он. — Я понимаю, что проблемы и тут и там одни и те же. Ну а надстройки, дорогой мой, куда прикажешь девать надстройки?
Засунув руки за ремень, они молча зашагали назад к казарме. Отсыревшие сигареты тлели с одного бока.
— Очень многое, — сказал Симон, — зависит от того, где и при каких обстоятельствах ты размышляешь о той или иной проблеме. Учти, я вовсе не хочу сказать, что это может что-то прояснить, но на образ мыслей это влияет. Ведь абстрактной истины не существует…
— Это ты сам придумал?
— Нет, — ответил Симон, — это сказано у Ленина. Что, здорово я тебя срезал?
— Ничуть, — возразил Прево, — потому что ты неточно цитируешь. Ленин этого не говорил. Он сказал, что истина всегда конкретна. А это не одно и то же…
— Так вот, то, что я говорил тебе… насчет России, — медленно, глухим голосом произнес Симон, — именно этим и объясняется. Мои концепции, мои представления об этой стране внезапно подверглись испытанию непосредственного восприятия, ви́дения…
Они вошли в казарму, чинно козырнув невидимому старшине, и сразу очутились в толпе военных. Все куда-то спешили, толкались, что-то насвистывали.
— Кстати, Саша жил у своего дяди в деревянном доме.
— А ты не знал, что в Москве есть деревянные дома? Ты не знал, что представлял собой этот город каких-нибудь двадцать лет назад?
— Знал, но ведь я уже говорил тебе, что ехал я в Столицу Будущего, а оказался в деревянном доме. И не просто в доме, а в избе, и притом в бедной избе… Кстати, в этой бедной избе была ванная…
— Вот видишь, — сказал Прево, обрадовавшись так, словно положил шар в лузу, — вот видишь…
«Ну а теперь, — сказал тогда Саша, поймав удивленный взгляд Камиллы и Симона (а он, конечно, ожидал такого взгляда), — теперь пойдемте, я покажу вам мою ванную…» И действительно, в пристройке, служившей одновременно помещением для стирки, стояла жестяная ванна. Стекла в двойных простых рамах были наполовину выбиты и залеплены газетной бумагой. Лишь осколок зеркала оживлял этот сарай. Но так или иначе, это была ванная комната — другими словами, воплощение счастья и справедливости, о котором мечтают миллионы
