Остров сбывшейся мечты - Елена Михалкова

– Мне не нравится, как написано, – покачал головой Сергей. – Типичный бабский текст.

Илюшин неожиданно рассмеялся.

– Ты что?

– В который раз убедился, как много слабостей у стариков. Михаил Олегович упорно отпирался, что он читал книжку, несмотря на то, что ее подарила ему племянница. Он, видите ли, не читает женских романов!

– Ну и что?

– А когда мы с ним говорили о Рощине, старикан описал его в точности такими же словами. Про обвислость. Мол, и уши у него обвислые, и сам он весь какой-то обвислый. Понимаешь? Он прочитал роман, голову даю на отсечение! Но признаться постеснялся, потому как это несерьезно: такой пожилой человек – и увлекается бульварным чтивом.

Сергей взял книжку, повертел в руках.

– Грустно это все, а не смешно, – неожиданно серьезно проговорил он. – Скажи сам: вот какая, казалось бы, разница Каморкину, что мы с тобой о нем подумаем? Он свое имя уже вписал… не в историю, конечно, но, в общем, куда-то вписал. А точнее, в историю фотографии.

– Хочешь сказать, что он должен быть независим от мнения окружающих? И не пытаться казаться лучше, чем он есть.

– Ну да. Старик побоялся, что ты над ним в душе посмеешься – вроде как совсем старый дурак из ума выжил, романчики дамские почитывает, а не Толстого с Достоевским. А мне бы и в голову не пришло над ним смеяться, да и тебе тоже. После того, как я его фотографии увидел, он мог бы передо мной нагишом расхаживать и подштанниками махать, понимаешь?

– Не совсем, – отозвался Макар, плотоядно облизываясь над противнем. – Наверное, это у меня от голода. Давай уже поедим, а?

– Слушай-ка…. – Спустя пять минут Бабкин отодвинул мясо и теперь макал картошку в соус. – Кого, говоришь, Каморкин описал таким образом?

– Рощина. Кстати, действительно метко – тот и впрямь слегка обвислый.

Картошка, зажатая в лапе Сергея, зависла над скатертью, и с нее закапали коричневые капли.

– Серега, проснись, – позвал Макар. – Что тебя вогнало в такие глубокие размышления, мой кулинарно одаренный друг? Мясо отличное, кстати.

– Да, я заметил, что тебе понравилось. – Сергей покосился на противень, из которого Илюшин вытащил очередной кусок. – Просто вспомнил юного Вениамина. Точно, он обвислый. Хорошее сравнение. Макар, почему у меня такое чувство, будто в общей картине чего-то не хватает?

– Потому что ты картошку недосолил? – предположил тот. – Шучу-шучу, все в порядке с картошкой. Что, предлагаешь копнуть Рощина поглубже? Честно говоря, у меня после встречи с ним тоже осталось ощущение недоговоренности.

Илюшин вспомнил испуг Рощина после «покушения», его объяснение о любовнице и ревнивом муже. Рассказ Вениамина, казавшийся гладким поначалу, в памяти Макара всплыл чрезмерно гладким, лишенным неровностей, крошечных несостыковок, свойственных рассказам о реальной жизни. Продуманным.

«Откуда могла взяться продуманность, если Рощин не ожидал нашего появления. Или – ожидал? Или – готовился не для нас?»

Макар понял наконец, что царапнуло его во время беседы с актером. Парень был слишком убедителен.

– Серега, – сказал Илюшин, нахмурившись, – у меня есть простое предложение…

Аслан Коцба бросил на себя короткий взгляд в зеркало. Лицо скуластое, загорелое, хмурое; темные глаза глубоко посажены, на щеке бледный, но все же заметный шрам – так и должен выглядеть настоящий мужчина. Он вспомнил жену, пару раз предпринимавшую робкие попытки облагородить его облик, и усмехнулся краешком губ. Выдвинул ящик рабочего стола, достал оттуда фотографию и долго смотрел на нее.

– Прости меня.

Вернул снимок на место и запер ящик на ключ.

Фотографии они попросили у Каморкина, и тот если и удивился, то ничем не выдал удивления. Молча принес альбом, пролистал, отобрал то немногое, что требовалось сыщикам. Снимки были не самые удачные, и старик, оправдываясь, объяснил, что от него ничего не зависело: что Стрежины ему выдали – то выдали. Впрочем, для целей Илюшина и Бабкина даже фотографий посредственного качества было вполне достаточно.

В кафе они уселись у окна, ожидая официанта. К ним подлетел молоденький вежливый мальчик, Макар быстро перечислил блюда, но, прежде чем довольный крупным заказом официант ушел, выложил на стол фотографию. Со снимка улыбался красивый парень с правильными чертами лица.

– Знаю, конечно, – кивнул мальчик. – Почти каждый день у нас обедает. Любит, когда я его обслуживаю. Очень известный актер, хочу вам сказать! Во всех фильмах снимается. – На лице официанта была написана явная гордость от того, что он обслуживает человека, снимающегося «во всех фильмах».

– А эту даму вы когда-нибудь видели? Или, может быть, эту?

Официант несколько секунд вглядывался в снимки, затем решительно отложил в сторону первый.

– Эту тетеньку никогда не видел. Да и по одежде это не наш клиент. А ее – видел. Она с ним обедала. – Он кивнул на фотографию Вениамина Рощина. – Пару раз.

Мальчик окинул взглядом любопытных посетителей, и в глазах его появилась настороженность.

– Простите, у меня заказы, – извинился он и отошел в сторону, спрашивая себя, не сболтнул ли лишнего.

На столе между Сергеем и Макаром осталась лежать фотография, на которой сестра Виктории Стрежиной неестественно улыбалась над тарелкой, выложенной кусочками селедки вперемешку с луком.

Вениамин возвращался в свою квартиру, подаренную ему родителями. Рощин всем рассказывал, что роскошный подарок он получил в честь спектакля, в котором его игра до слез растрогала обычно несентиментальную маменьку, но на самом деле родители просто устали от взрослого сына, ведущего беспорядочную жизнь, и решили отделить его. Конечно, квартирка не соответствовала представлениям Рощина о том, каким должно быть жилище талантливого актера, и он надеялся со временем обменять ее на нечто более подобающее его статусу, но пока, увы, Венечке не хватало денег. «Пошлость, вечная пошлость жизни», – размышлял Рощин, поднимаясь по лестнице на пятый этаж, потому что лифт в очередной раз сломался. Впрочем, подъезд был чистый, потому что в доме имелись кодовый замок и консьержка, сидящая при входе как раздобревший сторожевой пес, взмахивающий кудлатой головой на каждый скрип входной двери.

Перешагивая через ступеньки, Вениамин погрузился в мечтания о том, где он купит квартиру, разбогатев, а потому пропустил момент, когда от стены отделились две тени, из которых одна была в полтора раза шире второй. К чести Рощина следует признать, что отреагировал он быстро:

– А, парни, это вы… – обрадованно начал Веня, попутно надевая на лицо выражение удивления пополам с радостью от нежданной встречи. – Что ж вы…

Договорить ему не дали, поскольку Бабкин одной рукой прижал актера к стене, а другой зажал ему рот.

– Не вздумай орать, – тихо сказал он, наклонившись к лицу Рощина, и тот увидел ярость в его глазах.

Вениамину доводилось играть с хорошими актерами, и он наблюдал, как правдоподобно они могут изобразить любую эмоцию, «разогреться» за секунды. До этого мгновения он полагал, что нет ни одного чувства, которое актеры не смогли бы подать убедительнее, чем в жизни. Но, глядя в глаза взбешенного здоровяка, Рощин осознал, что никогда не видел, чтобы актеры играли – так. Так, чтобы ему стало по-настоящему страшно: не из-за того, что его прижимали к стене, как котенка, а из-за того, что он увидел в глазах мужика, при первой встрече показавшегося ему увальнем.

Он перевел умоляющий взгляд на Илюшина. Макар изучал Рощина с холодным любопытством.

– С ума сошли? – спросил Веня, ощущая, как жалко звучит его голос. – Тут везде камеры, идиоты.

– Ты был прав, – заметил Макар напарнику, игнорируя реплику актера. – Он соврал.

– В чем я соврал? – возмутился Веня. – Я ничего не знаю о Вике!

– Зато знаете о ее сестре, – невозмутимо ответил Илюшин. – Рассказывайте, зачем вы встречались с Ниной Стрежиной. Быстро, коротко и по делу.

После категорического отказа Вики продолжать с ним отношения Рощин впал в настоящую депрессию. Не потому, что был сильно влюблен, и даже не потому, что по его самолюбию нанесли сильнейший удар. Причина заключалась в том, как именно нанесли удар – оскорбив его, ткнув в больное место. Вениамин и сам знал за собой привычку к лицедейству в повседневной жизни, но услышать об этом от подруги в столь уничижительных выражениях оказался не готов. Вениамин Рощин терпеть не мог правду, особенно если она касалась его самого. Депрессия продолжалась две недели, а затем Рощин взял себя в руки.

Уход Вики он воспринял как вызов. Поначалу пытался скандалить, потом, осознав абсурдность и ничтожность собственных действий, обдумал план по возвращению бывшей подруги. Стрежина больше не нужна была Вениамину сама по себе – нет, своими словами она убила в нем теплоту и нежность, которые он к ней испытывал. Но Рощина грела мысль о мести – самой банальной мести, которая обелила бы его перед самим собой, убедила в том, что он – значим. Что он не посредственный актер кино со смазливой физиономией, а талант, способный не только сыграть, но и срежиссировать спектакль по своему вкусу.