Опасная скорбь - Энн Перри

Леди Беатрис вздрогнула.

– Вы имеете в виду, что кто-то укрывает убийцу? Кто? Кто бы на это решился и почему? Что за причина?

Эстер попыталась объясниться:

– Я имела в виду, что если виновный до сих пор находится в доме, то ему неминуемо придется лгать полиции, дабы выгородить самого себя. – Тут Эстер почувствовала, что разговор принимает совсем не то направление, на которое она рассчитывала. – Хотя вы были сейчас абсолютно правы. Трудно поверить, чтобы никто никого не подозревал. По-моему, правду скрывают сразу несколько человек – по тем или иным причинам. – Она выпрямилась и взглянула на леди Беатрис. – А как считаете вы, леди Мюидор?

Та колебалась.

– Боюсь, так же, – очень тихо произнесла она.

– Если вы спросите меня, кто именно, – продолжала Эстер, как бы отвечая на вопрос, хотя, конечно, никто ее ни о чем не спрашивал, – то я мало что смогу сказать. Я легко могу себе представить людей, стремящихся скрыть то, что они знают или подозревают, чтобы не подвергнуть опасности человека, который им дорог… – Эстер взглянула в лицо леди Беатрис и заметила, как оно дрогнуло, словно от внезапной боли. – Но я не решилась бы утверждать что-либо определенно, – продолжала она. – Тем более что это может навлечь на кого-то несправедливые подозрения и накликать беду. Например, многие проявления чувств могут быть истолкованы превратно…

Леди Беатрис смотрела на нее, широко раскрыв глаза.

– И вы все это сказали мистеру Монку?

– О, нет! – Эстер поспешила успокоить леди Мюидор. – Он неминуемо решил бы, что я и впрямь кого-то подозреваю.

Леди Беатрис вымученно улыбнулась. Во всех ее движениях чувствовалась если не физическая, то душевная усталость. Эстер уложила ее и укрыла одеялом, стараясь не выдать своего интереса к поднятой теме. Она была уверена: леди Беатрис что-то знает, но каждый новый день, проведенный в молчании, увеличивает опасность, что правда так и не выплывет наружу. Члены семьи и слуги неминуемо начнут подозревать, а то и обвинять вслух друг друга. И спасет ли тогда леди Беатрис ее скрытность?

– Вам удобно? – мягко спросила Эстер.

– Да, спасибо, – рассеянно отозвалась леди Беатрис. – Скажите…

– Да?

– А вам страшно было в Крыму? Должно быть, вас там все время подстерегали опасности. Боялись ли вы за себя… или за других?

– Да, конечно…

Эстер живо припомнила, как она лежала ночью на своем тюфяке, а в сердце закрадывался ужас при мысли о том, что случится завтра с солдатами, которых она видела накануне. Вспомнился леденящий холод на высотах под Севастополем, увечья и раны, кровавые стычки; тела, изувеченные и искромсанные до такой степени, что трудно было признать в этом кровавом месиве человеческое существо. За себя Эстер боялась редко: так, время от времени, когда ей казалось от страшной усталости, что она сама заболевает, когда мерещились грозные симптомы тифа и холеры, вызывая дрожь и холодную испарину.

Леди Беатрис смотрела на нее с неподдельным интересом, и, улыбнувшись, Эстер продолжила:

– Да, иногда было очень страшно, но особенно бояться мне было некогда. Если сосредоточиться на чем-то конкретном, ужас проходит. Уже не замечаешь, насколько велика опасность, и видишь лишь один маленький отрезок жизни, за который ты в ответе. Даже если все, что ты можешь сделать, это вселить в душу человека надежду, изгнав оттуда отчаяние. Иногда же помогала элементарная уборка – попытка навести подобие порядка на фоне общего хаоса.

Только когда Эстер закончила этот короткий монолог, она обратила внимание, что леди Беатрис слушает, явно примеряя ее слова к себе самой. Спроси кто-нибудь у Эстер раньше, согласилась бы она поменяться местами с леди Беатрис – с замужней, обеспеченной дамой из благородной семьи, окруженной родственниками и друзьями, – Эстер, не колеблясь, ответила бы, что именно так она и представляла всю свою жизнь идеал женщины. Какие тут могут быть сомнения!

Леди Беатрис, в свою очередь, столь же поспешно отказалась бы от подобного обмена. Теперь же обе женщины с нарастающим удивлением чувствовали, как меняются их взгляды на жизнь. Леди Беатрис была полностью защищена от житейских невзгод, но душа ее была опустошена скукой и бездеятельностью. Мысль о боли пугала ее. Она страдала молча; ей и в голову не приходило, что в этой жизни можно еще и бороться – за себя или за других. Эстер и раньше доводилось сталкиваться с такого рода потрясениями, но только сейчас она до конца поняла их природу.

Бесполезно было искать слова, чтобы выразить то, что они сейчас поняли друг о друге. Эстер захотелось сказать леди Беатрис что-нибудь утешительное, но это могло бы прозвучать несколько свысока и разрушить их хрупкое сопереживание.

– Что вы хотели бы заказать на ленч? – спросила она.

– Это важно? – Леди Беатрис улыбнулась и пожала плечами, также чувствуя, что стоит перевести разговор на обыденную и менее болезненную тему.

– Нисколько. – Эстер печально улыбнулась в ответ. – Но почему бы не доставить удовольствие себе, а заодно и кухарке?

– Только не яичный крем и не рисовый пудинг, – с чувством сказала леди Беатрис. – Это слишком напоминает мне детство. Словно снова становишься ребенком.

К удовольствию Беатрис, Эстер принесла ей на подносе холодную баранину, соленые огурчики, хлеб с маслом и большой кусок пирога с фруктовой начинкой. В этот миг раздался резкий стук в дверь, и в спальню вошел сэр Бэзил. Он прошествовал мимо Эстер, точно вовсе не заметив ее, и уселся на ближнее к кровати кресло, закинув ногу на ногу.

Эстер была не уверена, стоит ей удалиться или нет. Ей нашлось бы чем заняться в спальне, да и хотелось узнать хоть что-нибудь о странных отношениях этой супружеской пары. А отношения и впрямь были странные, раз уж жена, чувствуя опасность, не ищет защиты у мужа, а затворяется в собственной спальне.

Леди Беатрис сидела, облокотившись на подушки, и с удовольствием подкреплялась холодной бараниной.

Сэр Бэзил смотрел на нее с явным неодобрением.

– Не слишком ли тяжело для желудка при твоем недомогании? Давай я закажу тебе что-нибудь другое, дорогая… – Не дожидаясь ответа, он протянул руку к шнурку звонка.

– Мне нравится, – рассерженно сказала леди Беатрис. – С пищеварением у меня все в порядке. Я попросила Эстер принести именно это, а миссис Боден тут вообще ни при чем. Дай ей волю, она опять прислала бы мне рисовый пудинг.

– Эстер? – сэр Бэзил нахмурился. – Ах, сиделка… – Он говорил так, словно Эстер не присутствовала в комнате или не могла его слышать. – Ну что ж, если тебе нравится…

– Вот именно, – ответила леди Беатрис, продолжая жевать. – Я полагаю, мистер Монк еще явится к нам?

– Конечно. Но, кажется, пока он недалеко продвинулся в своих поисках… Точнее – не продвинулся вовсе. Инспектор продолжает допрашивать слуг. Нам посчастливится, если потом они разом не попросят расчета. – Сэр Бэзил поставил локти на подлокотники и свел вместе кончики пальцев. – Понятия не имею, на что он надеется. Я думаю, моя дорогая, нам надо готовить себя к мысли, что мы так никогда и не узнаем имя убийцы. – Он заметил, как застыло ее лицо, сгорбились плечи, а пальцы, сжимающие нож, побелели от напряжения. – Конечно, у меня есть определенные соображения на этот счет, – продолжил сэр Бэзил. – Я, например, не могу себе представить, что это дело рук одной из горничных…

– Почему? – спросила она. – Почему нет, Бэзил? Разве невозможно, чтобы одна женщина ударила ножом другую? Для этого не требуется так уж много сил. А Октавия куда меньше испугалась бы, появись в ее комнате среди ночи именно женщина, а не мужчина!

Лицо его дернулось от раздражения.

– Послушай, Беатрис! Неужели ты до сих пор отказываешься принять всю правду об Октавии? Она овдовела почти два года назад. А ведь она была молодой женщиной, в самом расцвете…

– И поэтому спуталась с лакеем? – в бешенстве спросила леди Беатрис. Глаза ее были широко раскрыты, голос исполнен язвительности. – Значит, так ты думаешь о собственной дочери, Бэзил? Если уж кто-нибудь в этом доме и стал бы искать утешения со слугой, то это Фенелла! Хотя вряд ли она могла внушить мужчине столь сильное чувство, чтобы он кого-то убил… разве что ее саму! Да и зачем ей отталкивать слугу в последний момент? По-моему, она вообще не способна кому-либо отказать… – Лицо леди Беатрис выразило крайнюю степень отвращения.

Точно такое же отвращение появилось и на лице у сэра Бэзила – правда, смешанное с едва сдерживаемым гневом.

– Вульгарность недопустима, Беатрис, и никакая трагедия оправдать ее не может. Я сам сделаю выговор Фенелле, если сочту это необходимым. Надеюсь, ты не подозреваешь, что она убила Октавию, приревновав ее к лакею?

Произнесено это было с иронией, но леди Беатрис ответила мужу вполне серьезно:

– Нет. Но как только ты высказал эту мысль, мне она показалась вполне вероятной. Персиваль – приятный молодой человек, и я не раз замечала, как на него смотрит Фенелла. – Леди Беатрис поморщилась и содрогнулась. – Я знаю, это звучит отвратительно… – Она глядела мимо мужа на туалетный столик, уставленный стеклянными пузырьками и флаконами с серебряными пробками. – Но в Фенелле порой столько злобы…