Ультиматум. Ядерная война и безъядерный мир в фантазиях и реальности - Владимир Гаков

На Западе к творению Эйнштейна — Рассела оперативно прикрепили ярлык "коммунистическая пропаганда". Горько сознавать, что и до нашего массового читателя "Манифест Эйнштейна — Рассела" дошел лишь в середине 80-х годов — уже без расхожих ярлыков: "либеральный утопизм", "буржуазный пацифизм" и т. п.

Фактически, выходом "Манифеста" было положено начало явлению, точнее, процессу, позже названному новым политическим мышлением. Читая сегодня этот документ, трудно отделаться от впечатления, что авторы намеренно сокрыли его от широкой публики с указанием вновь извлечь на белый свет, как только повсеместно начнется обсуждение проблемы "ядерной зимы" и всем известных политических инициатив, направленных на окончательное уничтожение ядерных запасов.

Давайте еще раз вслушаемся в сказанное сорок лет назад:

"В течение бесчисленных веков Солнце вставало и садилось, Луна прибывала и убывала, звезды светили в ночи, но только с появлением Человека эти явления были поняты. В огромном мире астрономии и в малом мире атома Человек раскрыл секреты, которые считались непостижимыми. В искусстве, литературе и религии некоторые люди показали такие возможности сублимации чувств, которые делают всех людей достойными сохранения их биологического вида. Неужели всему этому должен прийти страшный банальный конец потому, что думать о Человеке, а не об интересах той или иной группы людей, способны лишь немногие? Неужели род человеческий настолько беден мудростью, так не способен к бескорыстной любви, так глух даже к простейшему зову самосохранения, что последним доказательством его глупости должно стать уничтожение всякой жизни на нашей планете? И — оттого, что исчезнут не только люди, но и звери и растения, которых никто не может обвинить в коммунизме или антикоммунизме, — мы не можем поверить, что такой конец неизбежен"[58].

Будто писали поэты или пламенные проповедники, а не физик с философом! Впрочем, все члены Пагуошского движения ученых, возникшего после обнародования "Манифеста", были одержимы тем же страстным пафосом, который в сочетании с истинно научной организацией мысли давал весомые плоды, доходя до сознания всякого здравомыслящего человека.

Однако после Хиросимы должно еще было пройти без малого десятилетие… Официально Пагуошское движение ведет свое начало от марта 1954 года, когда общественное мнение было озабочено опасностью радиоактивного заражения после испытания ядерного оружия на атолле Бикини. Говорят, что именно в те дни Бертольдт Брехт пророчески заметил: "Теперь уже не потребуется война для того, чтобы уничтожить мир: благодаря развитию атомной физики вполне достаточно военных приготовлений"[59].

"Мы уверены, — вспоминал Борн, — что большая война между великими державами стала невозможной или по крайней мере станет невозможной в ближайшем будущем. Она привела бы, вероятнее всего, к всеобщему уничтожению не только воюющих, но и нейтральных стран. Известное положение Клаузевица… теперь больше несправедливо, так как война стала безумием, и если род человеческий не способен отказаться от войны, то его зоологическое название должно образоваться не от sapientia (мудрость), а от dementia (безумие)"[60].

Эйнштейн, в те годы безусловный лидер научной общественности, активно возражал в печати и против "плана Баруха", целью которого было закрепление атомной монополии Соединенных Штатов. Ученому, до самых последних дней жизни не оставлявшему научную работу, по его собственному признанию, не оставалось ничего другого, как делить свое время "между политикой и уравнениями".

Смерть — таинство, и даже закоренелый материалист подспудно подозревает, что за медицинским заключением о причинах смерти наверняка скрывается "что-то еще". Да и сами врачи не отрицают, что в значительной степени смерть наступает потому, что умирающий человек позволяет ей наступить… Эйнштейн скончался от тяжелой неизлечимой болезни, но совершенно очевидно, что нестерпимой болью мучила физика и обожженная атомным огнем совесть. Его друг и авторитет в вопросах морали Альберт Швейцер сказал об этом просто и определенно: "Эйнштейн умер от сознания своей ответственности за нависшую над человечеством опасность атомной войны"[61]. Уже в больнице (начинался апрель 1955 года), в часы просветов, которые становились все реже и короче — умирал он тяжко, мучительно, — Эйнштейн попросил бумагу и ручку, чтобы закончить свою последнюю рукопись. Это была статья о предотвращении ядерной войны, оборванная на словах: "Повсеместно развязанные политические страсти требуют своих жертв…"[62]

Многоточие предполагало продолжение. Великий ученый ушел, оставив общественное дело своей жизни поразительно быстро окрепшим, утвердившимся в сознании людей, громко заявившим о себе на весь мир.

Однако мы как-то забыли на время о фантастике. В то время как движение ученых, боровшихся за скорейшее запрещение детища своих интеллектуальных усилий, росло и набирало силу, что делала она, литература, все это предвидевшая столь давно, что в конце 40-х годов об этом ее достижении мало кто помнил?

Прежде чем перейти к собственно фантастике, расскажу об одной категории ее авторов и читателей — об ученых. Бертран Рассел уже упоминался, но вот еще один любопытный пример.

Уже в 1946 году вышел сборник статей "Один мир или никакого" под редакцией Декстера Мастерса и Кэтрин Уэй. Книга с подзаголовком "Доклад общественности о том, что из себя представляет атомная бомба" оказала огромное влияние на массового читателя: под одной обложкой были собраны высказывания людей, безусловно знающих, о чем говорили. Статьи, воззвания, научные исследования и, между прочим… научно фантастический сценарий будущей атомной бомбардировки Манхэттена! Правда, сочинил его не профессиональный писатель-фантаст, а выдающийся физик, будущий нобелевский лауреат Филипп Моррисон — непосредственный участник "Манхэттенского проекта" и один из первых инспекторов, прибывших в Хиросиму вскоре после атомной бомбардировки.

Наверное, не абстрактной игрой ума выдающегося физика можно объяснить этот странный экскурс в научную фантастику. Как же быстро прозрели Франкенштейны XX века!

И еще штрихи к теме "ученые и научная фантастика".

В конце 40-х годов трое школьников-одноклассников из нью-йоркского района Бронкс начали выпускать любительский журнал научной фантастики (так называемый "фэнзин"). Само по себе событие рядовое — подобную издательскую самодеятельность среди американских любителей фантастики никогда не рассматривали как нечто из ряда вон выходящее. Однако в данном случае уникально "трио" "редакторов": Джеральд Фейнберг, Шелдон Глэшоу и Стивен Вайнберг. Два последних стали лауреатами Нобелевской премии, да и Фейнберг, вероятно, входит в десятку виднейших физиков-теоретиков нашего времени![63]

Другой будущий ученый (он был постарше и в то время уже занимался самостоятельной научной работой) не только истово читал научную фантастику, но и пробовал писать сам. И быстро сообразил, что именно — с точки зрения любимой им литературы — произошло 6 августа 1945 года.

"Итак, была взорвана атомная бомба, — писал он четверть века спустя, — и неожиданно это событие сделало научную фантастику респектабельной. Впервые фантасты предстали пред всем миром не как малочисленная группка чокнутых фанатиков, наоборот, мы сразу ощутили себя в положении кассандр, которым мир отныне внимал с почтительным благоговением. Но право же, я бы мечтал остаток своих дней провести с клеймом "чокнутого" вместо того, чтобы завоевывать нынешнее признание такой ценой — нового дамоклова меча, занесенного над человечеством"[64].

Книга, в предисловии к которой это написано, называется "Опус 100". Ее автор Айзек Азимов не нуждается, кажется, в подробных рекомендациях.

АЙЗЕК АЗИМОВ

Род. в 1920 г.

Выдающийся американский писатель-фантаст и популяризатор науки, автор более 300 книг: "Я, робот" (1951), "Конец Вечности" (1955), трилогии "Основание" (1951–1953) и др. Неоднократно награждался высшими премиями в жанре научной фантастики. Выходец из России (в США с 1923 г.). Окончил Колумбийский университет, до 1958 г. занимался активной научной деятельностью, был профессором биохимии Бостонского университета.

…До середины марта 1988 года Айзек Азимов оставался для меня живой легендой. Какая-то непостижимая фантастическая "литературная машина" работала, по слухам, дни и ночи напролет в Нью-Йорке, исправно выдавая добротную продукцию на протяжении почти полувека. Сотни книг, иногда отличных, порой средних, но всегда надежных во всем, что касалось их научного содержания, фантастических и детективных, по физике, химии, биологии, истории, даже шекспиро- и библиеведение! А еще — сотни собранных им антологий фантастики, тематических и мемориальных, посвященных милому его сердцу "золотому времени", когда и он, и фантастика были молоды и дерзки.