Кровавые девы - Барбара Хэмбли

Ночью ему снилась Лидия, как снилась в Китае и позже, в Африке, после того, как он с отчаянием понял, что любит эту едва расцветшую девушку, как мужчина любит женщину, и до его возвращения из Африки, когда он узнал, что ее лишили наследства и теперь она может, не заботясь о мнении семьи, выйти замуж за бедняка.

Лидия в белом кисейном платье и широкополой шляпе, с распущенными по плечам рыжими волосами…

Лидия, искоса посматривающая на него из-под длинных темных ресниц: «Вы и в самом деле шпион?»

Лидия…

Он вдруг проснулся, хватая ртом воздух, но рядом никого не увидел, только двое его товарищей храпели на своих койках. Тюремный коридор, кое-как освещенный тусклым мигающим светом газовой лампы, тоже был пуст.

На второй день — во вторник — к нему пришел американский консул, и очень скоро Эшер понял, что этот банкир со скрытой под невероятно густой бородой квадратной челюстью и написанным на лице неодобрением не желает иметь никаких дел с невоспитанными выходцами со Среднего Запада, которые зачем-то затевают на железнодорожном вокзале драку с немецкими полицейскими.

— Надеюсь на ваше понимание, мистер Пламмер, — произнес господин МакГаффи с сухим новоанглийским выговором, сворачивая исписанный крупным красивым почерком листок. — Разумеется, я сейчас же телеграфирую в Чикаго, чтобы подтвердить вашу добропорядочность, и если вы тот, за кого себя выдаете, то, уверен, все это недоразумение быстро разрешится.

Следующим утром Эшера доставили из камеры в кабинет, где все тот же следователь сообщил ему — бросая красноречивые взгляды на его поросшую темной щетиной макушку, — что в Министерстве иностранных дел в Берлине получили телеграмму и что он, профессор Игнациус Лейден, также известный как Жюль Пламмер из Чикаго, вскоре предстанет перед военным судом по обвинению в шпионаже.

18

Бумаги нашлись.

Лидия по третьему разу просматривала плотную пачку корешков, надеясь отыскать хоть какую-нибудь записку с объяснениями, но тщетно. Наверное, Джейми запечатывал конверт в ужасной спешке и просто не успел написать, где он обнаружил все эти документы. Насколько она знала своего мужа, он вполне мог вломиться в дом Петрониллы Эренберг…

Интересно, он поджег дом, чтобы скрыть следы взлома? Это было бы вполне в его духе.

Выходило, что Петронилла Эренберг владела недвижимостью на северном берегу Невы, напротив Елагинского острова — там находился бывший монастырь святого Иова. К этому времени Лидия достаточно знала Петербург, чтобы понять: интересующее ее место расположено на внешней границе окружившего город мрачного кольца фабрик и заводов, на расстоянии пешей прогулки от трущоб Выборгской стороны. Мадам Эренберг также принадлежал особняк на Садовой улице недалеко от Смольного и «небольшое заводское здание» по уже знакомому адресу на Большом Сампсониевском проспекте.

И, судя по всему, Петронилле удалось найти женщину, которая согласилась служить ей, согласилась стать «дневной» мадам Эренберг. Наверное, именно об этом говорил Распутин.

Лидия сложила заполненные крупным почерком жесткие корешки в хронологическом порядке, переписав имена, даты и номера банковских счетов.

Вампиры нередко пользовались трюком со сменой имен. Петра Эренберг — настоящая Петра Эренберг, обретшая бессмертие в 1848 году, — позже стала собственной «племянницей», Паулиной, а еще через несколько лет взяла имя Петронилла. Та женщина, с которой Лидия разговаривала в лечебнице — зеленоглазая красавица в наряде от Дюсе и собольей накидке, которая при свете дня под именем Петрониллы Эренберг кокетничала с Бенедиктом Тайссом … Понимала ли она, что вампиры имеют привычку убивать ставших ненужными слуг? Или она считала, что станет исключением из правил?

Лидия снова вспомнила Константинополь и лежащую в их кровати мертвую Маргарет Поттон: восковое лицо, смотрящие в пустоту голубые глаза, раскрытый рот, словно, умирая, она пыталась вдохнуть, чтобы еще раз наполнить легкие кислородом…

«Если я приду к ней и расскажу обо всем, — подумала Лидия, — она лишь передаст мои слова настоящей Петронилле, которая прячется в каком-нибудь темном подвале».

По опыту общения с Маргарет и Исидро она знала, насколько упрямой становится жертва соблазна, когда речь заходит об иных объяснениях, чем те, что внушил ей во сне вампир.

И потом, она обещала Джейми, что не станет рисковать.

Лидия перевела дыхание. Понадобилось несколько минут на то, чтобы избавиться от преследующего ее образа Маргарет.

А вот осмотреть монастырь она может.

В отличие от многих так называемых дач, принадлежащих богачам, скрытый за дворцом Разумовского флигель-«изба» на самом деле был обычным загородным домом. Да, обстановка всех четырех комнат напоминала скорее декорации к какой-нибудь сказке, чем настоящее крестьянское жилище, но здесь хотя бы не было бальной залы и мраморных ванн, как на «сельской даче» у баронессы Сашеньки. Рину, плотную невысокую кухарку, Лидия отыскала в подвале — темной норе под кухней, сырой, как и все петербургские подвалы; она так и не смогла перенять у своих знакомых дам ту высокомерную небрежность, которая позволяла не сообщать слугам, пожелают ли их хозяева отобедать дома или нет. По-французски Рина знала только joyeux Noël[16] да coq au vin,[17] но Лидия заранее выписала себе несколько фраз на русском, например, «Я не буду обедать дома» или «Пожалуйста, попросите Сергея наполнить ванну». Русская баня тоже отличалась от привычной в Европе ванной и больше походила на то, что в Англии называли турецкой баней. В Турции Лидия не отважилась на посещение хаммама и до сих пор сомневалась, вопреки вялым увещеваниям сестры Разумовского, Натальи, что когда-нибудь решится воспользоваться сложенной из бревен банькой, стоявшей у самой реки, в конце засыпанной гравием дорожки.

Обговорив обед, Лидия сменила кружевное домашнее платье на крайне эффектный наряд от мадам Пакен, пестревший бледно-зеленым узором на фоне темной зелени (куплен он был по настоянию Натальи, заявившей, что в английских костюмах Лидия похожа на «засидевшуюся в старых девах родственницу»), и проверила, на месте ли связка отмычек, которую она носила пристегнутой к нижней кромке корсета. Миновав рощицу, она дошла до конюшни, этой уменьшенной копии Версаля, которая золотисто-кремовым видением возвышалась рядом с дворцом Разумовских. Иван — единственный из приставленных к конюшне слуг, кто понимал по-французски, — добродушно пожурил ее за то, что она не отправила к ним одну из горничных с приказом подать экипаж к дверям флигеля, но все же согласился с тем, что она посидит на скамье во дворе и посмотрит, как будут запрягать лошадей.

— Надо бы отправить вас назад, госпожа, чтобы вы ждали во флигеле, как положено почтенной даме, — с ухмылкой сказал кучер, появившись через несколько мгновений из боковой двери; неброская бордовая ливрея с бледно-голубой оторочкой делала его подтянутым и непохожим на себя. — Будь здесь Его Превосходительство, что бы они сказали? И куда мадам желает ехать?

Лидия понимала, что монастырь святого Иова возводили в сельской местности, примерно в миле или двух от Невы, в прошлом веке, когда Санкт-Петербург был заметно меньше, а мир — значительно чище. Ее ничуть не удивило, что монахи оставили обитель. Завод, выпускавший вагоны для российских железных дорог, стоял всего в сотне ярдов от стен монастыря и отравлял окрестности отвратительным дымом, который окрашивал воздух в желтый цвет и жег глаза. Иван свернул на изрытую колеями немощеную улицу. Из заводских ворот, из дверей захудалых кабаков, со ступеней неизменных покосившихся деревянных бараков — отовсюду на новенькую карету смотрели бородатые грязные люди в выцветшей одежде, и в глазах их читалось презрение. Недалеко от унылого пустыря, на месте которого некогда рос монастырский сад, а теперь тянулись подъездные пути и заводские склады, из закоулка выбежал мальчишка и швырнул в сияющий бок экипажа навозом.

— Вы уверены, что нам сюда, госпожа? — с сомнением спросил Иван, наклоняясь к окошку.

Лидия, которую пугала сама мысль о том, что придется выходить из кареты, твердо ответила:

— Да, меня просили осмотреть именно монастырь святого Иова.

«Я бывала в гнездах вампиров и пережила беспорядки в трущобах Константинополя, — сказала она себе. — У всех этих людей есть печень, селезенка, по две почки и два легких… Я вскрывала трупы таких, как они, и изнутри все они выглядят одинаково».

Кучер покачал головой и что-то пробормотал по-русски. Впереди, посреди изрытого колеями заброшенного луга, высились старые монастырские стены, черные, все в пятнах лишайника, как изъеденное болезнью лицо прокаженного. У разведенного недалеко от грязной тропки костра на корточках сидели двое мужчин — бородатые ворохи тряпья, — но им, похоже, и в голову не приходило перебраться ближе к стенам. Когда-то к воротам вела утоптанная дорожка, но теперь она почти исчезла, превратившись в цепочку покрытых гравием участков и заполненных липкой грязью рытвин. Сами ворота — старой ковки, с незатейливым строгим узором, обшитые листовым железом, — преграждали путь и одновременно придавали монастырю необитаемый вид.