Верность - Адриан Романовский

Павловский любил вечером посидеть на скамейке в Сучоу-гарден, полюбоваться на речную ширь, на стоящие на бочках крейсеры, приходящие и уходящие в море океанские пароходы. Наблюдать безработных английских моряков, слушать их замечания, споры. А иногда и самому вступать в разговор — и для практики в языке, и из желания пробудить в собеседниках классовое самосознание, узнать их отношение к русской революции. Он жадно вслушивался в их перебранку, старался уловить в их словах зарницы грядущей мировой революции, которой искренне желал и в которую верил.

Однажды вечером, наблюдая собравшихся в сквере людей с мозолистыми, привыкшими к канатам руками, с небритыми обветренными лицами, он заметил на соседней скамейке горбоносого парня, по виду своего ровесника, во фланелевой матросской рубахе и засаленных суконных штанах. Они переглянулись. Парень улыбнулся. Комиссар подсел к нему:

— May I site beside you?[27]

Парень молчал.

— Can you speak English?[28] — снова спросил Павловский.

Парень ответил по-русски:

— Не будем насиловать себя только потому, что мы в Шанхае. Уж если хотите разговаривать, давайте по-русски. Это и для вас и для меня легче.

Они познакомились. Парень рассказал о себе. Он уроженец Владивостока. Окончил гимназию, год был студентом, но на ученье денег не хватило. Плавал на катерах кочегаром. Как-то во время рейса на Русский остров он не удержался от спора с пассажиром, своим сверстником, кадетом Хабаровского корпуса. На Русском острове теперь этот корпус. Когда кадет стал поносить Ленина, спор перешел в драку, и Ходулин, так звали парня, ударом в подбородок свалил противника на палубу. После этого кадеты его приметили, старались арестовать как большевика. Вмешалась контрразведка, дело приняло серьезный оборот. Пришлось бежать из Владивостока на грузовом пароходе. Знакомые кочегары помогли ему: при всех досмотрах он стоял с лопатой у котла. Там никаких документов не спрашивали. Трое на вахте? В кочегарке действительно трое — значит, всё в порядке.

В Шанхае он сошел на берёг, надеялся устроиться на какое-нибудь судно дальнего плавания. Сначала ему как будто повезло: встретил знакомого кочегара-эстонца и с ним вместе пошел наниматься на большой английский пароход. Эстонца взяли, а ему старший механик сказал:

— Сожалею, но русских принимать запрещено.

— Почему, сэр? Разве русские плохие кочегары?

— Русские любят много говорить и мало работать. А нам надо, чтобы кочегары мало говорили и много работали.

Больше ему не удалось ни разу даже разговаривать со старшими механиками. Русские пароходы летом сюда не заходят. А иностранные?.. Вон сколько народа сидит с английскими сертификатами, а у него даже русского паспорта нет.

— Вы что же, тоже безработный? — в свою очередь спросил он Павловского.

— Нет.

— Так что же вы здесь делаете?

— Пришел посмотреть на безработных и послушать их разговоры.

— Вы что же, писатель? Материал собираете?

— Нет, не писатель.

— Тогда в полиции служите?

— Нет, не в полиции, — усмехнулся Павловский, — но вопросов больше не задавайте, а то еще поссоримся. Теперь я вас спрошу: хотите поступить кочегаром на русский военный корабль?

— Меркуловский?

— Нет, Дальневосточной республики.

— Есть разве здесь такой?

— Есть.

— А вы что, капитан?

— Не капитан, но на работу вас могу устроить.

— Механик?

— Комиссар.

Наступила пауза. Ошеломленный Ходулин соображал: во Владивостоке белогвардейцы, а в Шанхае комиссары. Что-то чудно! Над ним явно смеются. Да его собеседник и не похож на комиссара. С галстуком. Наверно, всё-таки в полиции служит. Он встал:

— Хватит меня разыгрывать. Прощайте!

— Зачем же, такие, как вы, нам нужны. Поехали на корабль. Там поужинаем.

Давно подавляемый голод заставил Ходулина наконец поверить своему новому знакомому, и он послушно пошел за ним…

На другой день новичок получил обмундирование, стал на вахту и быстро сошелся с товарищами. Было в нём что-то располагающее.

— Свой в доску! — говорили про него кочегары.

Комиссар был доволен: хоть одним человеком, но пополнил экипаж. И как будто надежным в политическом отношении. А это сейчас самое главное.

После неожиданного ухода «Хаукинса» бочки английского стационера[29] пустовали недолго. Был конец прилива, когда снизу показался сверкавший на солнце белый корпус легкого крейсера «Карлайл», хорошо знакомый зайвойкинцам, так как во время интервенции он месяцами простаивал в бухте Золотой Рог.

Пройдя мимо «Адмирала Завойко» вверх по реке с традиционным «захождением» и вызванным наверх караулом морской пехоты, крейсер стал разворачиваться на якоре носом против прилива. Четко проделав этот маневр, он прошел теперь по левому борту русского корабля, снова сыграв «захождение».

На мостике крейсера выше всех офицерских голов торчала фуражка его командира, который с подчеркнутым вниманием отдавал честь маленькому русскому кораблю. Строгую тишину палубы «Карлайла», где всё говорило о раз и навсегда налаженном морском порядке, нарушал только голос бросавшего ручной лот старшины, нараспев выкрикивавшего глубины. Крейсер прошел.

— Ну и рост у английского командира! — заметил стоявший на вахте штурман вышедшему на палубу Клюссу.

— Тут рост ни при чем, батенька, — сказал Клюсс, — на всех британских кораблях командиры стоят на специальных банкетах, чтобы были хорошо видны. Обычай неплохой.

— Да, получается очень красиво.

— Не только красиво, но и удобно: ничья голова не мешает смотреть вперед и по сторонам… Как только сменитесь с вахты, собирайтесь с визитом к «владычице морей». Да не забудьте зайти ко мне и к Николаю Петровичу за визитными карточками. Англичане обожают этикет.

Вернувшись с «Карлайла», штурман доложил, что крейсером командует капитан 2 ранга Эвапс. Он рад встретить Клюсса в китайских водах, справлялся о семье русского командира. Клюсс удивленно поднял брови и промолчал.

Через пятнадцать минут после возвращения штурмана к трапу «Адмирала Завойко» подлетел английский моторный катер с Soldiers captain[30]«Карлайла», который нанес ответный визит и передал Клюссу визитную карточку Эванса. На ней каллиграфическим почерком было начертано: «Я буду очень рад видеть вас и вспомнить наши встречи в суровой военной Атлантике».

Эванс принял Клюсса как старого друга. Представил его своим офицерам. В его просторной, комфортабельной каюте — ничего лишнего, все удобно, добротно и у места. Хозяин достал необычного вида бутылку марсалы, вина, взятого в абордажном бою с испанским кораблем ещё во времена Нельсона. Показал массу фотографий. На двух из них Клюсс увидел и себя в Александровске,[31] на палубе «Аскольда», среди русских и английских офицеров. Эванс одобрил поступок жены Клюсса, приехавшей с дочкой в Шанхай, высказал сожаление, что миссис сейчас в госпитале с тяжелой формой ангины.

О себе сказал, что командует «Карлайлом» всего месяц. Намерен уйти в отставку и уехать в Англию к семье: войны скоро не предвидится и герои Дуврского патруля сейчас не в почете. А как тогда дрались!

Он рассказал Клюссу один из военных эпизодов. Эванс командовал тогда лидером. В темную, как чернила, ночь шедший в Ла-Манше шестнадцатиузловым ходом «Брук» врезался в борт большого германского эсминца. Лопнули трубы, ревел, обваривая людей, перегретый пар. Англичане в первые минуты растерялись, думая, что столкнулись со своим кораблем. Но немцы — нет! Они схватили винтовки и бросились на абордаж. Произошел, может быть, последний в истории морских войн абордажный бой. Эванса с горсточкой невооруженных матросов быстро прогнали с мостика к кормовым орудиям и частым ружейным огнем заставили спрятаться за их щиты. А в это время германский корабль сломался пополам и при отчаянных криках раненых начал тонуть. Положение на «Бруке» спас раненный в живот английский штурман, оставшийся на мостике, в тылу боя. Собрав последние силы, он стал к пулемету и дал длинную очередь в спины столпившимся в средней части «Брука» германским морякам, которые немедленно сдались.

— Герой, — сказал Клюсс, — его, конечно, наградили?

— Крестом Виктории посмертно.

На прощание Эванс подарил Клюссу свою, популярную в Англии книгу «How we keeping the sea»,[32] сделав на заглавном листе надпись: «Старшему лейтенанту ДВР Клюссу, товарищу по оружию в последней жестокой схватке с гуннами XX столетия. Капитан 2 ранга Королевского флота Р. Эванс. Корабль его величества «Карлайл».

Отдавая ответный визит, Эванс заинтересовался в кают-компании русского корабля портретом адмирала Завойко. Узнав, что это организатор и герой Петропавловской обороны, он очень удивился.