Чудовищ нет - Юрий Бурносов

— Лор… Чего ты? А?

— Где он? — спросила Лорка.

— Да кто? Револьвер, что ли?

— Нет, амулет.

— Ты вот об этом? — спросил я, вытягивая из-за воротника камешек на шнурке.

— Убери! — крикнула Лорка.

У соседей кто-то завозился за дверьми, и я, ничего не понимая, поспешно отступил назад, в квартиру. Там аккуратно снял шнурок и засунул его в стол.

— Все!

Лорка вошла и закрыла за собой дверь. Внимательно посмотрела на меня.

— Леша. Где ты это взял?

— Нашел, — буркнул я. — Ты чего, а? Как черт от святой воды. Или прикалываешься? Так я не в том настроении, знаешь…

Лорка пожала плечами:

— Послушай, Леша… Мне нужна твоя помощь. Нужна… была. Но твой амулет… Кто ты, Леша?

— А ты как будто не знаешь?!

— Я думала, что знаю. Но где ты взял Саббаот?

— Кого?!

— Амулет, что висел у тебя на шее.

Саббаота мне еще не хватало. Похоже на название группы, играющей дум или там готику какую-нибудь тяжелую… Тиамат, Бегемот…

— Слушай, — сказал я, — во-первых, не стой посреди прихожей, пройди и сядь вон в кресло. Во-вторых, я ничего не понимаю: какой Саббаот? Ты зачем вообще пришла? Вчера приходила, сегодня… Помощь тебе нужна, а ничего не говоришь… Загадки какие-то кругом. Задолбало. Со мной вообще, наверное, связываться сейчас не нужно.

— Ты действительно ничего не знаешь? — с недоверием спросила Лорка, усевшись на самый краешек кресла, словно в готовности тут же вскочить, если что. Если я брошусь на нее с Саббаотом наперевес.

— А что я должен знать, а? — обозлился я. — Ты скажи, может, и в самом деле знаю.

— Хорошо, Леша. Я хотела открыть тебе тайну. Очень важную тайну. Если ты будешь со мной честен, я ее открою. Но ответь мне, пожалуйста, на один вопрос: где ты взял амулет и знаешь ли ты, что он из себя представляет?

Я вздохнул:

— Отвечаю: то, что это амулет, я и не знал. Занятный камешек, я его нашел… дед мой или прадед спрятали, а я нашел, вот. Прямо тут, в квартире, в тайничке. Вместе с револьвером. Там еще было… Хотя что я рассказываю, смотри сама. Лучше один раз увидеть.

— Я вытащил коробку и вывалил на стол содержимое.

— Вот, все тут лежит. Еще камешек этот, я его в стол убрал.

— Не вынимай его, — предостерегла Лорка.

— Да что ж ты его боишься так, словно он радиоактивный?

— Сейчас объясню, погоди… — Лорка взяла со стола дневник. — Можно?

— Конечно.

— Французский язык, — сказала Лорка, перевернув несколько страниц. — Дедушка твой кто был?

— Не дедушка. Прапрадедушка… Кажется, в министерстве внутренних дел при царе работал. Только не в полиции, а каким-то чиновником.

Я постарался вспомнить, что батя рассказывал о своем прадеде Иване Ивановиче. А, стоп… Батя ж у нас семейный архивариус, генеалогическое древо рисовал, информацию собирал.

— Сейчас вернусь, — сказал я и слазил в батин секретер.

Эх… Одна тетрадка. Я-то думал. Слава богу, хоть прапрадед там нашелся. В более ранние века батя не долез, хотя прапрадедов отец был каким-то светилом на ниве юриспруденции, не последний человек в тогдашней России. Да и об остальных написал не слишком много — как в энциклопедическом словаре.

— Вот, смотри, — сказал я Лорке. — Рос…

Рязанов Иван Иванович, родился в 1852 году в Москве, в семье известного адвоката, учился в гимназии (1863–1868), а затем в Московском университете (1868–1872). В 1870 году в журнале «Дело» — рассказ. В 1876 году напечатал в журнале «Развлечение» несколько стихов. О жизни его в восьмидесятые известно до обидного мало, одни слухи, и все как один неправдоподобные.

Женился в 1893 году, в 1885–1913 гг. проживал в Швейцарии, Италии. В 1913 году вернулся в Россию, работал в министерстве внутренних дел (боролся против бомбистов), однако в 1916 году внезапно вышел в отставку. Затем проживал на родине супруги в Энске. После революции некоторое время работал в различных советских учреждениях мелким служащим. Исчез в марте 1942 года во время оккупации: по слухам, был арестован гестапо за связь с подпольщиками и умер в тюрьме. Супруга Наталия Феоктистовна умерла в 1950 году в Энске.

Его сын: Андрей Иванович Рязанов — это то есть мой прадед — родился в 1895 году в Палермо, учился в Петербургском университете на историко-философском факультете, член РСДРП, порвал отношения с отцом, в 1918–1921 гг. на фронтах Гражданской, далее в армии, комкор. В 1939-м арестован по делу о военно-фашистском заговоре, в 1941-м реабилитирован. На фронте, генерал-майор танковых войск, погиб в 1943 году при освобождении города Карачева. Супруга Мария Борисовна умерла в 1973 году в Энске.

— Заслуженные у тебя предки, — заметила Лорка.

— А то! Вот дед: Михаил Андреевич Рязанов, родился в тысяча девятьсот двадцать втором году в Москве. В тысяча девятьсот сорок первом пошел со студенческой скамьи на фронт. Воевал, окончил войну в звании майора, морской пехотинец. Женился в тысяча девятьсот сорок шестом году. Работал в милиции, затем в партийных органах, горисполкоме. Умер в тысяча девятьсот девяносто втором году. Супруга Ирина Петровна умерла в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году. Отец: Степан Михайлович, родился в тысяча девятьсот сорок девятом году, окончил машиностроительный институт, инженер. Сейчас заместитель главного инженера завода. Во, батя про себя не забыл… Мать: Ксения Ивановна, родилась в тысяча девятьсот пятьдесят втором году, учительница. Погибла в дорожно-транспортном происшествии…

— Твоя мама погибла?! — Лорка прижала ладони к губам.

— Я тебе не говорил, извини.

— Наверное, прозвучало это с издевкой, хотя я ничего такого вкладывать в свои слова не собирался.

— Леша… Я не хотела…

— Нет-нет, что ты! — заторопился я. — Я же ничего… Просто… маму сбила машина, когда она вышла в продуктовый магазин. Она просила сходить меня, а я… я поленился.

— Если тебе не хочется об этом вспоминать — не вспоминай, — решительно сказала Лорка. — Воспоминания чаще всего не приносят пользы, ни плохие, ни хорошие. Давай лучше я тебе почитаю из дневника.

— А ты можешь по-французски?! — удивился я. — Тогда читай, конечно, я ж сам все равно не умею.

— Могу. Ну вот, например… — Она полистала дневник. — Вот, тысяча восемьсот семьдесят девятый год, май. «Париж, Париж… Дышится тут иначе, смотрится, слышится, живется вовсе не так, как в любом другом городе мира, будь то Касимов или Тимбукту. Казалось, Париж был создан не просто для проживания, а для некоего возвышенного — или, напротив, низменного — предназначения, которому еще предстоит проявиться во времена, мало кому известные. Тележки зеленщиков, женские шляпки, назойливые газетчики, чудные пирожные в кофейнях, которыми я изрядно злоупотреблял, как, впрочем, и красным вином…