Чудовищ нет - Юрий Бурносов

— Прошу прощения, — смутился «рамоли», — но я надеялся, что вы сможете его разговорить… По крайней мере, ваша находка с латынью…

— Мальчишество, — сказал Рязанов, махнув рукой. — Откуда арапу знать латынь? Что ваши рыбаки, не пришли еще?

— Нету пока. Хотели про медведя послушать?

— Не только — хотел порасспросить, где места рыбные, люблю иногда посидеть с удочкой.

— Самых что ни на есть рыбных мест Никитка вам все равно не укажет, даже если я велю, а плотвицы наловить можно и во-он там, шагов двадцать от мостика, где бабы белье полоскают, — указал рукой Армалинский. — Сухо там, и удобно, и комаров мало.

— Благодарю, Илья Ильич. Поутру непременно схожу.

— Ништо… А про медведя коли и в самом деле хотите слушать, так я вам Никитку пришлю, как явится. Avec le plus grand plasir[21].

Своего обещания Илья Ильич Армалинский не забыл. Ввечеру Трофимыч пришел к Рязанову, читавшему в своей комнате привезенный из Парижа «Мещанский роман» Фюретьера, и сказал, что барина спрашивает мужик господина Армалинского.

— Гнать его взашей или же говорить желаете с этим мизераблем? — спросил Трофимыч, показывая полное небрежение к мужику «рамоли» и некоторое знание французского (видать, подслушал у барина).

— Сейчас спущусь. Скажи ему, пускай обождет, — сказал Иван Иванович.

Никитка оказался совсем молодым мужиком, конопатым, безбородым и стриженным скобкою. Он сидел прямо на ступеньках и при появлении Рязанова поспешно вскочил, отряхивая порты.

— Здравствуй, братец! — сказал Иван Иванович. — Что, поймал ли Илье Ильичу налима или сома?

— А куда он денется! — гордо отвечал Никитка, высморкавшись и ловко оббив пальцы о порточину. — Да такой сом, барин, без малого пуд весом! Дядю Прова едва не утопил. Хорошо, я нырнул да помог.

— Это хорошо. Я вот зачем звал тебя, брат Никитка: Илья Ильич сказал, ты медведя видел. Было такое?

— А и было! — закивал Никитка.

— Ну, идем вон в беседку, чтоб тут на дороге не торчать, там мне все и расскажешь.

В беседке Иван Иванович сел на лавочку. Никитка помялся и остался стоять, но Рязанов и ему велел садиться.

— Не маячь. А теперь давай рассказывай.

— А што там рассказывать… Шел я третьего дня ночью домой…

— Что ж тебя ночью носило?

— Дак это… В Лепешкино ходил, да припозднился, — неопределенно сказал Никитка.

— Из Лепешкино, получается, домой шел. По дороге или как?

— По дороге. Темно уже было, страшно, хучь там и через лес можно, чтобы крюков не вертеть. Днем-то, ясно, я через лес пошел бы. Ну и тут он.

— Медведь?

Никитка кивнул.

— И что ж он тебя не съел?

— Не увидал, должно… Я ж в кустах сидел.

— Спрятался?

Никитка замялся.

— Да уж говорю, как было. До ветру я в кусты зашел. Оно вроде и ночь, а все ж на дороге не сядешь. И вот сижу, а он мимо меня…

Мужик поежился.

— Хорошо разглядел? — спросил Иван Иванович.

Никитка явно не врал, даже сейчас видно было, как он вновь переживает тогдашний страх.

— Да ну… Мелькнул — и уж нет его.

— Может, то и не медведь был вовсе? — допытывался Рязанов.

— Медведь, барин. Вонётой от него поперло, как от тухлого мяса… Я там и обмер, почитай, до рассвета так и просидел… — Никитка хмыкнул и покрутил головой.

— М-да… Угораздило тебя, — сказал Рязанов. — А показать можешь, в каком месте?

— Отчего же не показать. Могу и показать.

— Хорошо, братец; если понадобишься, я за тобой пошлю.

— Нам-то што, — сказал Никитка.

4

Настоящему рыбаку, верно, положено подниматься еще до зари, снасти снаряжать и иным образом священнодействовать, как одни только истинные жрецы рыбной ловли умеют. Рязанов же собирался на рыбалку не за добычей, а удовольствия для, потому встал довольно поздно (в доме еще спали), с удовольствием позавтракал, взял у мужика с уместным именем Карп загодя приготовленные удочки, жестянку со свежими навозными червями, желто бугрившимися в земле, и бутылку с лимонадом, так как утро выдалось жаркое.

— Сказали бы, барин, я б вам разом словил, — прогудел приземистый, широкогрудый Карп. — А то вон невыспамшись…

— Спасибо, братец, только я привык рано вставать, — сказал Рязанов, подумав про себя, что для мужика это вовсе и не рано, он небось сто дел успел переделать.

Следуя указаниям Армалинского, он разместился на высоком песчаном берегу, где множество выступов образовывали словно бы сиденья. Тут был небольшой омуток, где, по разумению Ивана Ивановича, обязательно должна стоять рыба. Насадив червей на крючки, он установил две удочки на ивовые рогульки, а третью взял в руки и поудобнее устроился на одном из выступов.

Над рекою стоял легкий туман, вокруг пищали на диво редкие, как и обещал «рамоли», комары. Напротив из зарослей камыша выплыла ондатра и величаво проследовала по течению, держа над водою усатую, как у водяного, морду. Рязанов подобрал глиняный комок и, мальчишествуя, бросил ей вслед.

Примерно через четверть часа он уже поймал двух окуньков размером с ладонь. Третий, чуть крупнее, затрепыхался, сорвался и, плюхнувшись в воду, исчез из виду.

— Черт тебя забери! — весело выругался Иван Иванович.

И едва ли не за спиною его сказали:

— Для чего же поминать лишний раз черта, пусть даже в такое солнечное утро?!

С берега, раздвигая молодую ивовую поросль, спускался арап Моисей. Иван Иванович вначале даже не поверил, что это говорит именно он, и нелепо завертел головою, ища, кто же сказал, но арап продолжал:

— Послушайте, господин Рязанов, я знаю, что у вас при себе револьвер; не вздумайте им воспользоваться, потому что, во-первых, не успеете этого сделать, а во-вторых, у вас нет в том нужды. Я вам не враг, я только хочу поговорить с вами.

— Стало быть, вы говорите по-русски.

— Когда могу это себе позволить. Я говорю также еще на трех языках и с трудом удержался, чтобы не рассмеяться, когда вы вчера обратились ко мне на латыни. Признаться, меня даже подмывало ответить…

— С моей лишенной живости латынью у нас бы не вышло содержательной беседы, — сухо сказал Рязанов.

Удочку мягко потянуло из рук.

— У вас клюет, — заметил арап.

— Оставим это. — Рязанов положил удочку на песок. — Если вы мне открылись, стало быть, тому есть причина.

Вчера я подслушал ваш разговор с Армалинским и понял, что это мой единственный шанс. Старик считает меня безумцем — и пусть считает, так удобнее, ибо мне он все равно не помощник. Вы же, как я понимаю, государственный чиновник, притом не простой полицейский. Я прав?