Чудовищ нет - Юрий Бурносов

Арап все так же возился с башмаком, не обращая никакого внимания на гостя. Работал он умело, на зависть иному сапожнику.

— Моисей! — позвал Рязанов.

Арап поднял голову, посмотрел на него умными глазами, огромные белки которых были испещрены страшными кровавыми прожилками, и вздохнул.

— Тебя зовут Моисей?

Арап снова вздохнул, показал зачем-то шило и дратву и вернулся к своему занятию.

— Ровным счетом ничего не понимает, господин Рязанов, — с сожалением констатировал незаметно подошедший Армалинский. Рязанов только сейчас увидел, что «рамоли» бос, порты его засучены, а ноги испачканы землею. Так он и в дом пошел, с грязными босыми ногами, но тщательно, с медицинской старательностью, умыв перед тем руки. — Разве что интонации… Глядит смышлено, собака собакою.

Внутри дома Рязанов обнаружил именно то, что обнаружить ожидал: разбросанные тут и там книги, старую мебель с протершейся обивкой, большое бюро, целых четыре барометра на стене, физические приборы, микроскоп, различные банки и плошки — пустые и заполненные чем-то мутным, что Иван Иванович разглядывать поостерегся. Русская печь, свойственная более крестьянским избам, говорила о не бог весть каком богатстве хозяина, коли он не построил голландки. Споткнувшись о раскрытый том, Рязанов поднял его и повертел в руках — это оказались изданные в Лондоне «Очерки по истории Ренессанса» Патера, из чего вышло заключение, что хозяин дома читает по-английски. Описанные Миклашевским белые мыши «с красным зраком» тоже присутствовали — возились в деревянных клеточках с проволочными прутьями, которые напомнили Ивану Ивановичу поделки еврея со станции.

— Знакомо мне это изделие, — сказал Рязанов, щелкнув ногтем по решетке, отчего обитатели клетки всполошились.

— Ах да, — кивнул Армалинский, очищая место на столе и открывая небольшой поставец. — Это старый Овсей, я ему специально заказывал, чтобы не покупать в городе. Мышеловку вы у него правильно купили, он очень хороший человек, но бедный, притом многосемейный… К тому же философического склада старик, в своем племени весьма уважаемый как большой мудрец. Желаете ли отведать калиновой настойки? Я сам приготовлял.

— Разве рюмочку.

— Вот, извольте.

Армалинский подал дешевую рюмку толстого зеленого стекла, полную до краев. Питье, на вкус Рязанова, было слишком сладким, однако он употребил до дна.

— Бедный Моисей… Секлетея dit qu'il ressemble a un monster[13], - сказал с видимым сожалением Армалинский. — А по мне так, премилый арап; куда как не похож на других.

— На других арапов? Скажите-ка! — улыбнулся Рязанов. — И чем же?

— Арапов на Руси избаловали, — сказал Армалинский. — Арап привык, что он игрушка заморская, дорогая, потому и чванится, на русского мужика глядит косо, с омерзением. А сам забыл про то, что едва с дерева слез! Я, конечно, не приветствую Североамериканские Штаты с их порядками, но иногда готов понять тамошних жителей. Как бы это ни дурно звучало. А Моисей тихий, спокойный, да и работящий, чего у арапов не видать давно. Кофию там или чаю принести — это они могут, опахалом махнуть, двери отворить, а поди-ка поработай по дереву, по металлу! Или сшей чего! Или баклажаны вырасти!

— У Петра Максимовича Глебова — впрочем, вы его навряд ли можете знать, он из Тамбовской губернии, — чернокожий садовник, так он на него не нарадуется, — заметил Рязанов.

— Исключение, скорее исключение, нежели правило… — пробормотал Армалинский. — Однако вот и наши оладьи! Секлетея, матушка, а самовар где же?!

— Сейчас, сейчас, несу уже, — буркнула старуха без особенного почтения.

Неужто из прислуги у Армалинского только она да арап Моисей? Хотя на что ему другие, старуха и приготовить может, и постирать, и протопить…

— Верно, думаете, что служанка моя стара да нерасторопна? — спросил Армалинский, словно прочитав мысли Ивана Ивановича. — Какая ни есть, зато знаю ее много лет, и ничего дурного за нею не замечал. Еще матушке моей прислуживала Personne ne sait les faire aussi bien qu'elle[14].

— Сколько же ей лет? — удивился Рязанов, подвигая ближе плошку с густой желтоватой сметаной.

— Поди узнай… Может, восемь десятков, а может, и девять. Простой народ иногда не в пример барину живет: в черной избе, бог весть чем сыт, а деду Трофиму из Карасевки вон сто тринадцать лет на Петров пост исполнилось. Не поверите — с сыном-бобылем бреднем рыбу ловят, сами в воду лазят. А сыну-то уже восьмой десяток…

— Секлетея у вас одна?

— Зачем же, есть еще Пров Николаич да Никитка… Вот чайку вам налью, я с богородицыной травкой завариваю… Servez-vous, s'il vous plait![15] Пров Николаич скотиной ведает, а Никитка всем остальным. Сейчас рыбачить пошли — будет мне на ужин сом. Никитка всегда заранее говорит, что принесет, — и, как ни странно, приносит. Места, что ли, знает. То же с грибами, хотя грибы я и сам большой любитель собирать, иной раз верст за десять уйду! А обидно как потом: я день исхожу, а чуть дно прикрыл, а Никитка час-два — и вот тебе корзина, да все один к одному, что гвардейцы.

— Заблудиться не боитесь? — осведомился Иван Иванович, окуная в сметану толстую румяную оладью.

— Я места здешние хорошо знаю, особенно для барина-то, — засмеялся Армалинский. — Красота неописуемая, вот где господину Шишкину раздолье было бы картины свои писать!

— А охота? Охота здесь какая? — спросил Рязанов скорее для продолжения беседы, нежели из особого интереса: охотою он не увлекался. Пошло это с отца и даже деда — в доме не было ружей, не держали собак, хотя отец занимался стрельбою по мишеням из пистолетов и револьверов.

— Охота тут хороша, да вот охотников толковых — раз, два и обчелся. Из города, те ездят. А наших… У Каратыгина двадцать смычков[16] гончих, и проку с того? Один есть настоящий — господин Шкирятов, штабс-капитан, наездами у Миклашевских бывает. Не успели еще познакомиться?

— Простите, а он разве был? — удивился Иван Иванович.

— Был, конечно же! Он каким-то дальним родственником приходится госпоже Миклашевской и, как я понял, имеет виды на Клавдию Афанасьевну. Верно, вы не заметили его, оттого что он был в обычной одежде, гражданской.

Рязанову и в самом деле припомнился некий скромный с виду, достаточно молодой белобрысый человек, сидевший тихо и совсем незаметный.

— Хороший охотник?

— Превосходный, насколько мне известно. Мне кажется, c'est un debrouillard[17]. Кстати, очень заинтересовался нашим чудовищным медведем. — Чувствую, на днях соберется его ловить.

— Да есть ли медведь-то? Не вы ли мне сказали, что все врут про него?