Чудовищ нет - Юрий Бурносов

Но без Сюртэ Париж показался бы слишком опереточным. Эта машина, чье постоянное и несколько хаотичное движение заметно было только изнутри, поразила меня, и только там я понял, что в значительной мере движет огромным городом, чем он живет. Без своего постоянного провожатого я, пожалуй, потерялся бы здесь, сел бы в уголку и безо всякого толку смотрел бы на деловитых людей, снующих туда-сюда. Но мой провожатый, инспектор Оливье Дельпьер, старался сделать пребывание русского максимально полезным и удобным. Он объяснял, чем занят тот или иной чиновник, рассказывал о самых примечательных и известных из них, вспоминал занятные и ужасные случаи из практики… Походя Дельпьер указал мне на худого, болезненного вида человечка, корпевшего у маленького оконца над ворохом толстых тетрадей.

— Это Альфонс Бертильон, — сказал он с несколько грустной улыбкою, как говорят о деревенском юродивом, который жалок, но и смешон. — Наш местный чудак.

— Бертильон? — переспросил я. — Позвольте, не родственник ли он мсье Луи-Адольфу Бертильону?

— Да-да, это сын почтенного вице-президента Парижского антропологического общества.

— Я более знаком с Бертильоном-старшим по его трудам о статистике, нежели как с ученым-антропологом… Однако почему вы улыбаетесь?

— Будучи всего-навсего чиновником двадцатого класса, мсье Бертильон отчего-то вообразил, что совершит революцию в полицейском деле. У него есть некоторые идеи, воплощением которых Бертильон и занимается — на мой взгляд, в ущерб своей основной работе, — сказал Дельпьер с пренебрежительной миной. — Иногда появляется юноша, который мнит себя новым Видоком. Я много таких повидал.

— И что за идеи выдвигает мсье Бертильон?

— Мсье Рязанов, я не вникал… Что-то насчет измерения человеческих пропорций. По-моему, все это глупость. Если вам интересно, поговорите с самим Бертильоном, он будет счастлив обрести слушателя — после того, как уже успел надоесть всем и даже нажил пару серьезных врагов.

Вполне возможно, я так и не побеседовал бы с Альфонсом Бертильоном, если бы тот совершенно случайно не попался бы мне в кофейне. Задумчиво поедая круассан и запивая его оранжадом, молодой человек что-то писал в блокноте и был весьма удивлен, когда я к нему подошел и раскланялся.

— Извините, что отвлекаю вас, — сказал я, — но мой друг мсье Дельпьер поведал, что вы разрабатываете некую новую систему, которая — как вам кажется — может статься полезна для полицейских служб. Меня зовут Иван Рязанов, я недавно приехал из России. Собственно, я правовед, а не полицейский чиновник, однако стараюсь быть в курсе всех новаций в сопредельных областях. Но не отвлеку ли я вас от дел?

— Извольте, присаживайтесь, — учтиво отвечал Бертильон, проглотив последний кусочек круассана. — Я как раз готовлю докладную на имя префекта парижской полиции мсье Андриэ с изложением изобретенного мною метода опознания людей по росту, окружности и длине головы, длине рук, пальцев и ступней. Я нахожу подобный метод весьма перспективным, в отличие от нынешней практики. Знаете, какое количество карточек насчитывает сегодня архив Сюртэ?

— Полагаю, несколько сот тысяч? — предположил я.

— Пять миллионов! Пять миллионов, мсье Рязанов! И в каждой записаны имя, вид совершенного преступления, судимость и приблизительное описание внешности. Всего лишь приблизительное! Посему опознать задержанного человека и определить, что он тот или иной преступник, уже задерживаемый ранее и даже отбывший положенный ему срок в тюрьме или на каторге, практически не представляется возможным.

Я согласился с Бертильоном, ибо в России все делается точно так же.

— Вот видите… Я столкнулся с подобной беспомощностью и неожиданно вспомнил детские годы, когда отец показывал мне кривые Кетле — математические графики, распределяющие людей по росту и размерам конечностей. Согласитесь, куда проще и результативнее производить замеры тела и после опознавать преступников по ним. Ведь если взять за основу четырнадцать единиц измерения, то вероятность того, что один человек будет принят за другого, составляет по закону Кетле один к двустам восьмидесяти шести миллионам четыремстам тридцати пяти тысячам четыремстам пятидесяти шести. По сути, такой вероятности просто нет, ею можно смело пренебречь! И новая система опознания позволит инспекторам легко найти карточку с приметами конкретного преступника, поскольку замеры очень просто классифицировать…

— Вы полагаете, это в самом деле изменит ситуацию? — спросил я с сомнением, ибо знал, что еще девятнадцать лет назад, в тысяча восемьсот шестидесятом году, директор тюрьмы Луван, Стивенс, безуспешно предлагал, ссылаясь на учение Кетле, измерить части тела всех взрослых преступников. При этом он рекомендовал производить следующие измерения: объем головы, длину ушей, длину стопы, рост и объем груди. Он был уверен, что полученные таким путем данные можно будет использовать при розыске преступников, вопреки их переодеваниям, маскировке, смене имени…»

— Стоп, — сказал я. — Если честно, не слишком интересно. Может, деду это и казалось любопытным, а я не понимаю ничего. Там все про Париж?

— Нет, почему же… Вот есть про Ниццу, про… Сигишоару? Твой дедушка много поездил по Европе. Знал Бертильона!

— А кто он такой, Бертильон этот?

— Долго рассказывать, — отмахнулась Лорка, — но дело в том, что он свой метод сделал всемирно известным. А твой дедушка, оказывается, с ним был знаком!

— Прапрадедушка, — снова уточнил я.

— А вот уже он в Петербурге, — продолжала Лорка, не обращая на меня внимания. — «…У графа мне встретился виконт Мельхиор де Вогюэ, секретарь французского посольства в Петербурге.

— О, виконт! — сказал я.

— Рад вас видеть, мсье Рязанов, — сказал де Вогюэ, поднимая бокал с шампанским…»

— Про виконта тоже не надо, — попросил я. — И про графа. Мне что виконт, что твой этот Бульон…

— Бертильон, — поправила Лорка. — Слушай, а ты не дашь мне почитать? Я понимаю, это дневник, может быть, тут какие-то личные подробности… Но это же все было так давно! Вот про Бертильона… Его идея потом стала основой для работы полиции во всем мире до тех пор, пока не придумали снимать отпечатки пальцев. А твой дедушка его лично знал, получается. Мало ли что там еще найдется! А я тебе потом расскажу, когда все изучу как следует.

Я помолчал. В самом деле, практической пользы от дневника мне не было никакой, потому что я все равно не мог его прочесть. А Лорка, вполне возможно, обнаружит там что-нибудь интересное.

— Конечно, бери, — сказал я. — Без вопросов. Только уговор — потом расскажешь мне, что там прапрадед написал. Не все, разумеется, а только важное и интересное.